Алым-алым

Арья не сводит глаз с Рейгналя на плече у Женевьевы. Красная чешуя его в свете свечного пламени переливается рубинами, а молочный хребет искрится свежевыпавшим снегом. Одно из тонких крыльев укрывает плечо заклинательницы, а коготь вонзается в плотную ткань пальто. Его небольшая голова всё время движется на вытянутой шее, пока Женевьева то и дело сыплет в небольшую ступу высушенные травы и порошки. — Он умеет дышать пламенем? — спрашивает Арья, нетерпеливо ёрзая на стуле напротив. Женевьева отрывается от монотонной работы пестом и вскидывает голову, указательным пальцем убирая локон с глаз. — Умеет, когда необходимо поджарить мясо, — отвечает она, коснувшись драконьей морды щекой. — Но в замке этого не делает. Да и команд пока никаких не знает. — А когда он начнёт летать? — не унимается Арья. Женевьева видит горячее любопытство в её глазах и улыбается уголками губ. — Полагаю, через год или, быть может, два. Ему нужны сильные крылья, чтобы поднимать тяжелеющее с каждым годом тело. — Ты посадишь его на цепь, Женевьева? — спрашивает Кейтилин, всем телом разворачиваясь к столу. Они собираются в покоях у Робба. Женевьева работает за столом, пока Арья сидит напротив, изучая Рейгналя. Она принюхивается к травному запаху вокруг себя и находит его знакомым — так пахло в той лесной хижине. Так всегда пахли руки Женевьевы, когда Арья, обернувшись Нимерией во сне, касалась её своим влажным носом. Кейтилин устраивается в кресле у очага, сложив руки на подлокотниках, глядя в трещащее пламя. Ветер стучит в окно крупными снежными хлопьями, жалостливо подвывая. Нимерия лежит у Кейтилин в ногах, а сама она, прикрыв усталые, горящие от рези глаза, слушает зимнюю песнь за стенами замка, мелодичный стук песта о ступу, голос Арьи и шорох нитки, проходящей сквозь ткань. Санса сидит в кресле рядом с матерью, занимая руки иголкой. Она учится вышивать простые колдовские символы, которые показала ей Женевьева. Кейтилин, глядя на неё, с тоской думает о тех временах, когда Санса, совсем неокрепшая и юная, под добродушным взглядом септы клала свои первые стежки, что ложились удивительно ровно, пока Арья сбегала во внутренний двор к братьям и смотрела за тем, как они упражняются. Сейчас же Арья всерьёз намерилась добраться до Края теней, увидев живого дракона своими глазами, а от Сансы теперь отлетают ножи. — Нет, леди Кейтилин, — отвечает заклинательница. — Я придумаю, где держать его и как обезопасить людей от его пламени, когда он подрастёт. — Северяне не любят драконов, — замечает Кейтилин, — особенно тех, кто обычно ими владел. — Драконов редко любят, — замечает Женевьева, взглянув на Рейгналя. — И люди правы в своей нелюбви. Робб возвращается в покои с влажными от талого снега кудрями. Серый Ветер вслед за ним намеревается запрыгнуть на постель, но смиренно меняет направление под суровым хозяйским взглядом и уходит к очагу, подставив мокрую от снега шерсть под быстрые тонкие пальцы Сансы. — Земля из богорощи, как ты и просила, Женевьева, — Робб протягивает заклинательнице узелок ткани. — Никто не трогал её, кроме тебя? — осведомляется Женевьева прежде, чем протянуть ладонь. Робб качает головой и опускает узелок в раскрывшуюся ладонь. Заклинательница втягивает носом мороз с его искрящихся талых плеч, находя приятным запах мокрых мехов. Робб просит Арью помочь ему омыть руки от следов влажной, сильно пахнущей земли. Он собирал её у тёплого, незамерзающего пруда в богороще, отказавшись от лопаты, строго выполняя наказ Женевьевы. Огорчению Арьи не было предела, когда она узнала, что братья скрывали от неё дракона, особенно Джон, хотя он и первым попросил за то прощения. Но секрет не принадлежал им, а потому Арья через какое-то время смягчилась. Обтерев руки, Робб стягивает с себя плащ, встряхивает от талого снега и вешает на спинку стула за Женевьевой. Замёрзшие ладони начинает колоть от тепла, когда Робб опускает их заклинательнице на предплечья в сгибы локтей. Молодой Волк прижимается щекой к её пылающей голове, вдыхая запах её волос. Призрак-трава в тугом плетенье кос вонзается ему под челюсть. Женевьева выпрямляется, дарит Роббу улыбку и коротко касается лбом его щеки. — Можешь забрать Рейгналя? — спрашивает заклинательница. — У меня устало плечо. Полагаю, леди Арья не откажется его подержать. Свет мягко накрывает лицо Арьи, когда Робб опускает в её протянутые, сложенные ковшом ладони дракона. Она чувствует покалывание по коже, приятную тяжесть и такое же приятное тепло, будто нагребла из потухшего костра остывающие угли. Рейгналь смотрит на неё переливчатыми бусинами глаз и тихо рокочет. Санса заглядывает сестре через плечо, и Арья поворачивается к ней. Нимерия, пошевелив ушами, подходит к хозяйке, водя носом вокруг её ладоней, обливая Рейгналя золотом глаз. — Где Джон? — спрашивает Робб, намереваясь выпить вина. Мороз защипал его нос вместе с щеками до красноты. — Не пей вина, Робб, — останавливает Женевьева прежде, чем Молодой Волк поднесёт полный кубок ко рту. — Выпьешь, когда приступим. — Надеюсь, ты не станешь добавлять это, — Робб красноречиво кивает на миску, куда Женевьева пересыпает влажные комья земли, разминая их, прохладные и рыхлые, пальцами, — в вино. — Это не самое неприятное, что ты там почувствуешь, — отмахивается Женевьева, принимаясь смешивать землю с растолчёнными семенами и стеблями трав. Она сверяется со списком, что они составили с Браном. Половину из того, что использовал тогда колдун, Женевьева достать не смогла, а потому ей пришлось заменить не только ингредиенты, но и всю канву ритуала. К тому же теперь у ритуала была совсем иная цель. — Джон много времени проводит с Давосом Сивортом и леди Бриенной, — отвечает Санса, касаясь молочных рожек на морде Рейгналя. Нимерия от Арьи не отходит, всё разглядывая в её руках невиданное до сих пор существо. — Он хочет выяснить, что осталось от Штормовых земель и возможно ли рассчитывать на их поддержку. Он обещал привезти Брана сюда, когда закончит. — Ширен много времени проводит с Риконом, — замечает Робб, опускаясь на массивный сундук у постели. — Он единственный, кто близок ей по возрасту, — отвечает Кейтилин, часто видевшая младшего сына в компании Ширен. Он был выше её на целую голову, а рядом с ними всегда был его чёрный лютоволк, которого Рикон никогда не отсылал. Вчерашним днём Рикон просил у Кейтилин позволения показать принцессе Волчий лес после занятий с мейстером, пообещав не отъезжать далеко от замковых стен. Кейтилин с трудом отпустила его с четвёркой домашних гвардейцев и лютоволками, чтобы те поохотились. Рикон позвал с собой Ошу, а Теон вызвался съездить с ним сам. В детском сердце Рикона зла для Теона не зародилось — там было лишь непонимание, почему он поступил с ними так. Теон объяснил ему, что толкнуло его на этот шаг, и Рикон его простил. — Они часто спускаются в крипту, — замечает Санса, — похоже, принцессе нравится общество не только Рикона, но и каменных королей. — Ширен совсем не боится Лохматика, — говорит Арья, глядя на свою Нимерию. Рейгналь с её ладоней спрыгивает на колени, глухо хлопнув крыльями. Он оборачивает тело хвостом и ложится, не сводя с лютоволчицы глаз. — Да и он подпускает её к себе. — Союз с Баратеонами не будет лишним, если дом восстановит прежнюю силу, — кивает Кейтилин. — Вы сами знаете, как Роберт Баратеон хотел породниться со Старками. И все вы знаете, что из этого вышло, думает она, но вслух не произносит. Робб смотрит на Арью, поджав губы, задерживая в них улыбку. Санса шлёт ему укоризненный взгляд. Арья про себя клянётся брату однажды отомстить за все эти молчаливые уколы, радуясь, что остальных братьев здесь нет. За этой облегчённой мыслью следует стук в дверь. Кейтилин поднимается и впускает внутрь Джона с Браном впереди себя, придерживая дверь. — Леди Старк, — приветствует её Джон сдержанным кивком. — Джон, — сухо произносит Кейтилин в ответ, закрывая дверь, проверив, нет ли следом за ними лютоволков. Лето остаётся в богороще, а Призрак уходит к Мелисандре, внутренне чувствуя её скорый отъезд. Джон устраивает брата у постели Робба, разворачивая его лицом к остальным. — К чему вы пришли с сиром Давосом и леди Бриенной, Джон? — спрашивает Робб. — От штормовых лордов можно ждать поддержки лишь словом, но не людьми, — невесело отзывается Джон, — почти вся посланная ими армия была разбита на Черноводной. Они не станут ввязываться в войну снова, а для того, чтобы меня поддержать, им нужно для начала встретиться со мной. Серсею на троне они вряд ли признают. — Сначала поговорим с Дейнерис, — Робб поднимается, — а после решим, как быть со Штормовыми землями. — Мне нужны кубки, Робб, — произносит Женевьева, оставляя опустевшую ступу. Кисти и пальцы начинают ныть от долгой монотонной работы. — Джон, мне нужна ваша кровь. Заклинательница кивает на свой ритуальный кинжал на краю стола. Робб приносит Женевьеве пустые кубки, она ссыпает туда чёрную от земли смесь и заливает её вином почти до краёв. — Сколько вам понадобится, леди Женевьева? — Джон держит кинжал наготове. — По одной капле на каждый кубок, — наставляет Женевьева. Джон давит указательным пальцем на острие кинжала и опускает по алой бусине в каждый кубок. Асшайский заполняет покои Робба плотным туманом, а с последним словом заклинания весь сгущается на кубковых доньях под вином. Джон прижимает уколотый палец к языку за зубами, а Женевьева, размешав кинжалом осадок в вине, протягивает кубок Роббу. — До последней капли, Робб. Я истолкла всё в пыль, чтобы ты ничего не почувствовал на языке и зубах. Но всё же постарайся не думать о том, что в вине — если выплюнешь, я не смогу приготовить напиток снова, и тогда придётся искать другой выход. Готов? Робб аккуратно ударяет своим кубком о кубок Женевьевы и подносит его к губам. Вино перебивает земляной запах, но мысль о братниной крови вызывает у Робба тошноту. Женевьева пьёт, совсем не меняясь в лице, будто бы в кубке простая вода. Робб, настойчиво забивая голову мыслями о чём угодно, лишь бы не о содержимом кубка, большими глотками осушает свой, не оставив на дне даже капли. Женевьева со спокойным лицом ставит кубок на стол и удовлетворённо кивает, глядя на такой же пустой кубок Робба. Молодой Волк силой удерживает напиток к себе, прижав кулак ко рту. Арья, глядя на брата, кривится, думая, что в жизни не стала бы пить чью-то кровь, особенно волчью. — Это ваш не первый колдовской напиток, верно? — не удерживается от вопроса она. — Я знаю вкус любого яда, миледи, — соглашается Женевьева. — А колдовство редко бывает приятным для языка. Женевьева простирает руку, указывая на постель. Робб чувствует в ногах мгновенную слабость и опускается в кровать почти благодарно. Заклинательница подмешала в напиток сонного зелья, а потому голова становилась тяжёлой вместе с веками, всё тело тянуло к земле. Женевьева ложится рядом с Роббом, опускает голову ему на грудь и подкладывает ладонь под щёку, спасаясь от жёстких пластин доспеха. Сон накатывает на них тёплой приливной волной, словно оба они медленно входят в осеннюю, чёрную от нависшего неба Ройну, всё глубже и глубже увязая в илистом дне, пока вода, наконец, не смыкается у них над головами. Дейнерис долго бредёт по нескончаемой тропе с частоколом леса по обе стороны. Солнца не разглядеть за завесой туч, а тропа теряется за медленно падающим снегом. Дейнерис озирается по сторонам, ёжась от холода. Этот сон кажется ей странным, она будто проваливается в него, едва прикрыв глаза. Лес не похож на тот, что обычно бывает наяву — он кажется безжизненным и мёртвым, умолкнувшим навек. Дейнерис думает, что ходит по кругу, видя вокруг одни и те же дубы, или же вовсе стоит на месте, а торопливые, дёрганые шаги её проглатывает голодная земля. — Потерялись, кхалиси? — женский голос заполняет собой тёмный лес и будто бы саму Дейнерис, эхом отзываясь в низу живота. Тёмная фигура вырастает посреди тропы словно по мановению руки. Дейнерис щурится, пытаясь разглядеть незнакомку ближе, но снег, колющий глаз, не позволяет. — Миледи? — произносит Дейнерис, вопросительно сведя брови. Она ждёт, когда силуэт приблизится и станет отчётливым. — В этих дебрях легко заблудиться, — незнакомка обводит рукой лес. — Я могу показать вам путь, если будет угодно. Незнакомка приближается, и снег, наконец, перестаёт рябить перед глазами. Дейнерис видит невысокую ладную женщину, не худую и не толстую, в сером непримечательном пальто. Лишь волосы её поджигают всё вокруг, а тёмные глаза забирают собой весь белый цвет. — Кто вы? — звонко спрашивает Дейнерис, но голос её теряется меж древесных стволов. — У меня много имён, кхалиси, — отвечает незнакомка. — И всё же, — настаивает Дейнерис, вкладывая в голос камни. — Женевьева из дома Райм, — заклинательница учтиво склоняет голову, и красные рубины на призрак-траве в волосах оставляют в небе тлеющие дыры. — Я Дейнерис Бурерождённая из дома Таргариенов, именуемая первой, Неопалимая, Королева Миэрина, Королева Андалов, Ройнар и Первых Людей, Кхалиси Дотракийского Моря, Разбивающая Оковы и Матерь Драконов, — Дейнерис вскидывает голову и прямо держит спину, на Женевьеву смотрит выжидательно. Губы заклинательницы лишь дёргаются. Будет куда сложнее, чем я себе представляла, думает она и ответно смотрит Дейнерис прямо в глаза. — Вы попали на поляну заблудших королей, — говорит Женевьева, а Дейнерис ищет в её лице, глазах и голосе положенное благоговение, — здесь бывал и ваш отец, и ваш дед, и ваш прадед — каждый Таргариен, обременённый короной, что жил после Мейгора Жестокого. Это он обрёк меня на службу вашему роду. — Я никогда не слышала о доме Райм, — Дейнерис перенимает мрачность неба. — Это древний северный дом, что почти вымер, — отвечает Женевьева. — Но вы здесь не за тем, чтобы слушать о нём. Идёмте, я проведу вас, кхалиси. — Лишь одному человеку позволено так называть меня, — недовольное произносит Дейнерис. — Я зову вас лишь по тем титулам, что поистине ваши, — спокойно отзывается Женевьева. — Железный трон не принадлежит вам, а потому я не могу называть вас королевой. Идёмте, кхалиси. Споры о титулах — последнее, что вам сейчас нужно. Даю вам слово — здесь вы в безопасности и никто не сможет вам навредить. Дейнерис разглядывает приятные черты лица заклинательницы, а в её глазах находит спокойную мудрость с каким-то почти материнским снисхождением. Она вспоминает синие, сморщенные от старости губы Пиата Прея и его пугающе безумные глаза, что в последний раз озарились светом, когда её драконы сожгли его заживо. Но здесь Дейнерис совсем одна, без армии и драконов, без друзей и союзников. И никто не сможет вызволить её отсюда, кроме неё самой. Женевьева оборачивается к ней спиной и молчанием зовёт за собой. Её следы мгновенно исчезают под взбитой периной снега, и Дейнерис, держа перед глазами её серую спину, отправляется следом. Заснеженная тропа кажется бесконечной. Дейнерис не покидает ощущение, будто они ходят теми же кругами, но только теперь круги эти сжались вокруг неё, словно тесный воротник вокруг шеи. Она уже собирается потребовать объяснений, как тропа вдруг сама превращается в круг, становясь ослепительно-белой поляной. Женевьева оказывается в самом её центре и оборачивается. — Я по-прежнему жду объяснений, миледи, — Дейнерис останавливается, едва ступив на поляну. Взгляд её твёрд и требователен, а губы поджаты. — Полагаю, женщина, вошедшая в огонь с тремя яйцами, а вышедшая с тремя драконами не станет удивляться магии, — произносит Женевьева. — Вы спите, а я вам снюсь, так же, как вы снитесь мне, пока сплю я. Это самое безопасное место для переговоров, кхалиси. Мы наслышаны о ваших намерениях завоевать Вестерос, как залив Работорговцев. Однако, и о ваших неудачах нам известно. Ваш флот разгромлен Эуроном Грейджоем, Яра Грейджой взята в плен, как и Эллария Сэнд. Оленна Тирелл и вовсе мертва. Прочие лорды Вестероса рады вам не больше, чем рады Серсее. — Лорды Вестероса — овцы, — парирует Дейнерис. — И тем не менее они вам не рады, — Робб бесшумно появляется из-за отяжелевших от снега ветвей, ступая по земле, словно собственный лютоволк. Он останавливается рядом с Женевьевой, мех с его плаща капает на плечо заклинательницы. Робб разглядывает Дейнерис, её тонкое тело в укороченном чёрном платье с красноватым отливом, перехваченное цепью, что венчает брошь стремя головами дракона. На расширенном плече лежит красный полуплащ, похожий на чешую дракона. Серебро волос переплетено косами — Робб когда-то слышал, что после каждой победы дотракийцы обзаводятся новым плетением. Ему кажется, кос у Дейнерис куда больше, чем в низком тугом узле у Женевьевы. Робб смотрит Дейнерис в светлые глаза — голубизна их бледнее его собственных глаз, но твёрдости и решительности им не занимать. Молодой Волк думает, что делал бы его отец, если бы Джон родился таким, как она? Не иначе как боги благоволили им обоим, накинув на драконью чешую волчью шерсть. — Робб Старк, — Молодой Волк с ледяной вежливостью учтиво кивает головой. Дейнерис разглядывает его в ответ, высокого и раскидистого из-за мехов на плечах, в расшитом плаще, с седой прядью в позднеосенних волосах, с блестящими волчьими глазами и северной суровостью лица, что не обточилась тёплыми водами Речных земель. — Полагаю, меня вы знаете, — отзывается Дейнерис, ощущая напряжение в теле. Голос Женевьевы будто бы застревает в ней тугим железом, наливая неприятной тяжестью грудь. — Знаю, миледи, — отвечает Робб. — Ваша милость, — поправляет Дейнерис. — Станете ли вы звать меня так же, если я о том попрошу? — спрашивает Робб. — Северные лорды короновали меня вместе с лордами Речных земель, как ваши люди короновали вас. — И потому вы решили захватить Железный трон после смерти Роберта Баратеона? — Не я развязал ту войну, — голос Робба наливается сталью и мгновенно закаляется. — Ланнистеры обезглавили моего отца, обвинив в измене, которой не было. Я намеревался поддержать Станниса Баратеона, но северяне отказались преклонить колено перед ним. Никто из прошлых претендентов на трон не знал Север и ни разу не бывал на нём, а потому мы бились за независимость своего государства. — Я отдам вам Север, если вы преклоните колено, — милосердно предлагает Дейнерис. — Вы не можете отдать мне Север, поскольку вам он не принадлежит, — холодно отказывается Робб от её щедрости. — Таргариены явились в Вестерос, где их никто не ждал, и захватили его, потому что могли это сделать. Эйгон Завоеватель был чужим для моих предков, как и вы, миледи, чужая для меня и северных лордов. — Я была рождена на Драконьем Камне, — Дейнерис призывает всю твёрдость тех самых каменных драконов своего родового замка, осознавая, какая тяжёлая ночь ей предстоит, — но его отняли у меня, обрекая на бесконечные скитания на чужбине. И теперь я хочу вернуть своё. — Я не отнимаю у вас прав на дом, — соглашается Робб, — но права на трон у вас нет. — Я была рождена, чтобы править Семью Королевствами, — отрезает Дейнерис. Гнев закипает в горле, бесконечная усталость в её костях пробуждается — ей вновь приходится доказывать, чего она достойна, и в очередной раз мужчине. — Ваши братья были рождены для этого, миледи. — Но они мертвы. Всё детство Визерис кормил её присказками о величии дома Таргариенов, о том, как ему суждено восстановить его, вернуть их семье былые славу и почёт. Казалось, брата занимают лишь эти мысли — трон и Вестерос. Больше для него ничего не существовало. О Рейгаре Дейнерис знала слишком мало и всё из рук других. Он был принцем, для которого и в самом деле готовился трон, но Рейгар поступил иначе, невольно предпочтя трону могилу. Её братья могли бы стать королями, но смерть одарила их погребальными венцами раньше золочёных корон. Теперь Дейнерис сама увенчает себя их короной, лишив смерть возможности первой воздеть руки над её головой. — Единственное, для чего бывает рождён человек — это жизнь, — подаёт голос Женевьева, заполняя повисшее молчание, — а судьба — это лишь выбор, сделанный или нет. Робб Старк не был рождён для того, чтобы вернуть Северу независимость, но он выбрал биться за это. Я не была рождена, чтобы пожертвовать собой ради чужих мне людей и королевств, но я выбрала так поступить. После смерти кхала Дрого вы должны были стать дош кхалин, но вы сделали иной выбор. Вы можете сделать его и сейчас, кхалиси. — Вы не смогли управиться с тремя городами, — напоминает Робб следом за заклинательницей, не давая Дейнерис опомниться. — Что вы будете делать с Семью Королевствами? — Я освобождала рабов, — Дейнерис возражает без промедления. Воспоминания о том, как юнкайские рабы превозносили её, называя матерью, плавят скопившееся железо в груди. Они тянули к ней свои натруженные руки, воздевали к ней опалённые солнцем лица, смотрели на неё прояснившимися глазами, полными благодарности. В тот момент Дейнерис как никогда ощущала правильность выбранной дороги, верность своих действий и чистоту помыслов. — А что вы дали им взамен того мира, в котором они жили? — спрашивает Женевьева. — Не говорите мне про свободу, кхалиси. Рабы не знают, что делать со свободой, потому как никогда её не имели. В рабство зачастую продают несмышлёных детей, остальные уже рождаются рабами. Рабы не умеют ничего, кроме служения. Нельзя просто дать человеку свободу одним лишь словом и разрешить ему жить по его воле. Для начала его нужно этому научить. Кроме того, как ему начать строить свою новую жизнь, когда всё, что он имел, никогда не принадлежало ему? Его руки пусты вместе с его мыслями, и единственное, что он в силах сделать — это вернуться назад к хозяину. — Мой брат продал меня, чтобы получить армию, — Дейнерис не может позволить обесценить весь свой пройденный путь, — а до этого он непрерывно мучил меня, обвиняя во всех бедах. Не думайте, что я ничего не знаю о рабстве, миледи. А что касается Семи Королевств, лорд Старк, то я хочу построить в них новый мир. А для этого старый мир должен умереть. — Полагаю, вас не заботит мнение овец, — произносит Робб, — но я, всё же, спрошу. Что, если лорды Вестероса откажутся жить в вашем новом мире? — Они могут умереть в своём старом, — спокойно отвечает Дейнерис. — А если все лорды откажутся от этого? Вы сожжёте их заживо, как поступали прежде? И чем же тогда вы будете править? Пеплом? Дейнерис обжигает Робба тяжёлым взглядом, но лёд его глаз прочен. «Я не хочу быть королевой пепла», — говорила она своим советникам, стоя в Палате Расписного Стола и глядя на карту Семи Королевств. Тогда королевой чего она хочет быть? — Сжечь их всех, — шепчет Женевьева, отделяясь от Робба, — сжечь их всех. Сжечь их всех. Заклинательница медленно, будто кружится в такт снежным спиралям в воздухе, заходит Дейнерис за спину, продолжая шептать. Шёпот её становится оглушительным и рвёт голову изнутри. Дейнерис чудится, будто голос Женевьевы с каждым словом всё больше походит на голос отца, которого она никогда не слышала. Полнота звука нарастает, пока шёпот наконец не превращается в неудержимый, полный бешенства крик. Дейнерис против воли морщится, стискивая зубы и прикрывая глаза. Рассказы Барристана Селми о деяниях Эйриса Безумного всегда были с ней. Порой Дейнерис задвигала их подальше в тень, чтобы не мешались, а порой вызволяла из темноты на свет, ставя перед собой, чтобы сравнить с тем, что сделала она. — Такими были последние слова вашего отца, — сообщает Женевьева, наконец остановившись. — Он намеревался сжечь Королевскую Гавань, обратив её в пепел. — Я не мой отец, — Дейнерис уже в который раз отмахивается от отцовских поступков. От этого она тоже устала. — Но тень его никогда от вас не отступит, кхалиси, — возражает заклинательница. — Вы будете дочерью Безумного короля, хотите вы того или нет. Разница лишь в том, что о вас будут говорить: похожи ли вы на него, или же разительно отличаетесь. — Меня не заботит молва. — Вас не заботит, как вас примут, — говорит Робб, — не заботит мнение лордов, которых вы называете овцами. Как тогда вы собираетесь править? Какой поддержки и любви вы ждёте взамен? — Если не дождусь любви, — решает Дейнерис, — пусть будет страх. Женевьева едва качает головой и тяжело смотрит на Робба. Молодой Волк чувствует липкий холод в животе, там, где должно обитать его чутьё. Опасение, что он мог ошибиться, неприятно жжёт Роббу горло. — Тогда вы кончите так же, как и ваш отец, — отвечает Робб. — Это угроза, лорд Старк? — Дейнерис выгибает бровь. — Нет, леди Таргариен, — Робб качает головой. — Ваш отец был убит, потому что сеял страх. Полагаю, это единственное, что могут сеять драконы. «Ты дракон, — говорит Дейнерис Оленна Тирелл в воспоминаниях. — Так будь драконом». — Страх — не то, чем можно править, — добавляет Женевьева. — Рано или поздно человек устаёт бояться и тогда становится неуправляемым. Если вы хотите держать Семь Королевств лишь на страхе, ваше правление, как и ваша судьба, вряд ли будут долгими. — Вы пытаетесь отговорить меня от трона, что принадлежит мне по праву? — недоумевает Дейнерис. Гнев возвращается и греет ей кровь лучше всякого вина. — Трон не ваш, — повторяет Робб. — Он принадлежит сыну вашего брата Рейгара, Эйгону Таргариену. — Ложь, — гудит Дейнерис, меняясь в лице, — у моего брата было лишь двое детей, и те убиты по приказу Тайвина Ланнистера. — А потому существование третьего ребёнка было тайной, — продолжает Робб. — Эйгон намерен предъявить права на трон, но лишь для того, чтобы вернуть Вестеросу ту жизнь, которой он жил до Таргариенов. Вы можете вступить в честную борьбу за трон, а после победы строить свой новый мир. Но Север по-прежнему останется независимым от любого, кто сядет на трон. Если вы намерены забрать своё, миледи, то я намерен своего не отдавать. — С чего мне вам верить? — не отступает Дейнерис. — Слова ничего не стоят, пока им нет доказательств. — Доказательства хранятся не у меня, а сказать у кого я не могу, пока мы с вами на разных сторонах, — отвечает Робб. — Вы позвали меня на переговоры, но даже не потрудились прибыть на Драконий Камень для личной аудиенции, лорд Старк, — выражает недовольство Дейнерис. — Зима пришла, миледи. У меня нет ни времени, ни провианта, чтобы бесконечно таскать за собой войска по континенту. — Чего вы хотите? — Я предлагаю вам союз против Серсеи Ланнистер. Речные лорды и лорды Долины меня поддерживают. Ваши же союзники либо пленены, либо мертвы, а ваш десница стал часто ошибаться. — К чему мне ваш союз, лорд Старк? У меня огромная армия и драконы. Этого хватит не только на штурм Королевской Гавани, но и для завоевания Вестероса. — В таком случае, почему Серсея всё ещё на троне? Положим, вы возьмёте столицу и двинетесь вглубь страны. Как вы будете штурмовать Долину Аррен, окружённую высокими горами? Что смогут дотракийцы в глубоких снегах Севера? — У меня есть драконы, — давит Дейнерис. — Драконы смертны, — отвечает Женевьева. — Они куда младше тех, что были у Эйгона, и шкура их не так толста. Достаточное количество выстрелов из скорпионов, каких у Серсеи в изобилии, смогут нанести смертельное ранение. Вы хотите построить новый мир, используя при том старые методы. Так не бывает, кхалиси. — То, что вам не довелось этого увидеть, вовсе не значит, что это невозможно, миледи. — Я видела достаточно, чтобы с уверенностью заявить вам, кхалиси, — это невозможно. Я веками служила вашим предкам и видела, что они делали и кем они становились. Я наблюдала за вами из любопытства, как и за вашими братьями, и ждала, как проявит себя кровь вашего отца. — Я ничего не знаю о вас, леди Райм, — оборачивается Дейнерис. Красный полуплащ чертит в воздухе яркую дугу. Дейнерис оказывается окружённой с двух сторон, словно зажатой в тиски. — Если о доме Старков я знаю хоть что-то, то о вашем доме я никогда не слышала. Почему вы думаете, я поверю и вам? — Несколько лет вы с Визерисом жили в браавосском доме Виллема Дарри, мастера над оружием в Красном замке, но после его смерти вас выставили на улицу. В доме его была красная дверь. Вы с братом скитались по Вольным городам, в одном из которых он продал корону вашей матери. Он держал вас в страхе, беспрестанно повторяя, неужели вы хотите разбудить дракона? Визерис хотел вернуть своё, так как помнил Вестерос и помнил, как Рейла короновала его на Драконьем Камне. Однажды он хотел украсть драконьи яйца, подаренные вам Иллирио Мопатисом, но сир Джорах Мормонт не позволил ему этого. Вы освободились от его власти лишь выйдя замуж за кхала Дрого. А когда огонь убил его, вы поняли, что Визерис никогда не был драконом, потому как огонь не может убить дракона. И тогда вы захотели трона, будто бы это желание было единственным наследством, что оставил вам брат. Ответьте мне, кхалиси, действительно ли вам нужен трон? Вы и правда хотите сидеть там, куда впадают реки крови? Дейнерис молчит, глядя на зубастый лес, не ржавеющий под непрекращающимся снегом. Дом с красной дверью был самым счастливым из всех её воспоминаний. Она отчаянно хотела вернуться туда на протяжении всех своих скитаний с братом. Но потом этот дом вдруг куда-то исчез из её мыслей, потому как и она изменилась. У Дейнерис появилась власть, армия, драконы. Что теперь значила для неё та красная дверь и лимонное деревце, отбрасывающее на него ветвистую тень? — У вас так долго не было того, что принадлежало бы только вам, кхалиси, — продолжает Женевьева. — Быть может, и это желание не истинно ваше? Что бы вы могли назвать по-настоящему своим? — Драконов, — не задумываясь отвечает Дейнерис. Они были её детьми, единственными возможными. Только так она могла быть матерью, раз чрево её навеки проклято. — Ваш брат мёртв, кхалиси, и больше не сможет причинить вам вреда. Он не сможет отнять у вас то, что принадлежит вам. Никто не сможет отнять. Но и вы не должны отнимать чужого. Дейнерис смотрит на Женевьеву. Никто не знал, что говорил ей Визерис. Никто не знал, что она сказала, глядя на его дымящуюся от расплавленного золота голову. Никто не знал о красной двери, что долгое время хранило в ней жизнь. Дейнерис впервые за долгое время допускает мысль о том, что тень брата следовала за ней по пятам. Что, если она и правда идёт дорогой Визериса? Он всегда просил армию, чтобы отвоевать Семь Королевств обратно. Она же, выходя замуж за Дрого, даже не находила в себе таких мыслей. Но что, если её просто пытаются сбить с пути такими речами? Вынудить её отказаться от всех её целей и мечтаний? — Вам знаком девиз дома Таргариенов, миледи? — спрашивает Дейнерис. — Знаком, кхалиси. Полагаю, девиз моего дома вам неизвестен. «И снег станет красным». В нём нет никакой двусмысленности, всё предельно ясно. Однако это вовсе не значит, что я должна следовать ему при каждом шаге. Кроме вашего девиза мне известен и герб Таргариенов — трёхглавый дракон, кусающий себя за хвост. Ваши предки нередко сами губили свою жизнь, воображая себя драконами. — Знаете, что помогало мне удержаться на ногах? — Дейнерис отходит в сторону, так, чтобы видеть и Робба, и Женевьеву. — Что помогло мне вынести всё то, через что я прошла? Однажды во сне мне явился дракон, когда я хотела наложить на себя руки. Тогда я поняла, что от крови дракона и не могу просто так сдаться. Эта мысль не давала мне упасть даже в самые тёмные времена. Я верила, что смогу вернуть всё, что принадлежало моей семье когда-то давно, а теперь вы говорите мне, что у меня нет на то никаких прав? — У вас нет прав на трон, пока жив сын вашего брата, — в который раз повторяет Робб, — но никто не отнимает у вас дом, леди Таргариен. Вы жили в страхе перед братом, и вам это было не по нраву. Зачем же тогда ввергать в него целый континент? Дейнерис знает, как с ним обращаться. Дейнерис знает, какое действие он имеет. — Мне было видение в Доме Бессмертных, — рассказывает она. — Я была в тронном зале Красного замка. Я восходила на засыпанный снегом трон. Зима пришла в Вестерос вместе со мной. Значит, и видению суждено сбыться. — Вы уверены, что то был снег, кхалиси? — спрашивает Женевьева. — Снег, но не пепел? — Это был снег, — твёрдо отвечает Дейнерис, но в оттаявшей груди что-то шевелится. Пальцы её помнят рукоять вплавленного в трон меча. Она ждала увидеть трон из тысячи мечей, огромный, на который пришлось бы взбираться с большим трудом. Всё вокруг было белым-бело. Всё вокруг было усыпано снегом. Но Дейнерис не чувствовала холода, даже когда снег ложился ей на голые плечи. Что, если это и правда был пепел? Что, если и править она может лишь пеплом? В Юнкае и Астапоре всё вернулось на свои места, как и было до прихода Дейнерис, а в Миэрине её ненавидят. Даарио как-то сказал ей, что сидеть на троне — не для неё. Она — завоевательница. — В таком случае, — заключает Робб, обхватив ладонью стиснутый внизу живота кулак, — если вы отказываетесь от предложенного союза, я подожду, когда ваша война с Серсеей закончится, и приду в столицу с законным наследником Железного трона. К тому времени лорды Вестероса восстановятся от прошлых войн, а мне удастся склонить их на свою сторону. И вам снова придётся биться, леди Таргариен, если честная борьба за власть вам не по нраву. — Продолжаете угрожать мне, лорд Старк, — кивает Дейнерис. — Я лишь говорю о том, как всё развернётся, миледи. — Что я могу получить от вашего союза? — Вы можете взять штурмом столицу лишь при помощи драконов, — отвечает Робб, — и Серсея о том знает. Она велит изготовить столько скорпионов, сколько возможно, чтобы лишить вас главного оружия. А после дотракийцы могут попытаться проникнуть в столицу в условиях голода и холода. Но даже если им это удастся, внутри их будет поджидать армия не только Ланнистеров, но и Золотых мечей. Серсея ни за что не сдаст вам город. Она скорее взорвёт его диким огнём, чем позволит им завладеть. А затем попробуйте доказать, что это не вы пожгли столицу драконьим пламенем. Если присоединитесь к нам, ваши драконы останутся целы, а вместе с ними, быть может, и вы. Я никогда не летал на драконах, но, полагаю, тяжело одновременно управлять таким неповоротливым зверем и уклоняться от стрел. С нашей помощью вашей армии не придётся прозябать под крепостными стенами. Но взамен я прошу честной борьбы за Железный трон и высылку дотракийцев из Вестероса. Они кочевники и дикари, что живут набегами и грабежами. После взятия столицы мы созовём Великий Совет. Пусть каждый лорд великого дома решит, кому он хочет присягнуть и хочет ли присягнуть вообще. Триста лет назад Таргариены никого ни о чём не спрашивали. Быть может, это сделаете вы? Арья сидит на краю братниной кровати, с беспокойным любопытством оглядывая спящих Робба и Женевьеву. Ей не нравятся их хмурые сонные лица, и она с нетерпением ждёт их пробуждения и новостей. Женевьева раскрывает глаза первой. Она упирается ладонью в жёсткую грудь Робба и садится в постели, прижимая пальцы к мятому следу на покрасневшей щеке. Джон поднимается из-за стола и не ждёт от её мрачного лица ничего хорошего. Робб просыпается следом, стирая остатки колдовского сна с лица ладонью. Его постель окружают в ожидании вестей. — Дейнерис отказалась? — спрашивает Санса за всех разом. Женевьева смотрит на Робба. Она доверилась его чутью, но, кажется, в этот раз он спутал его со своими желаниями. — Она не дала нам ответа, — наконец хрипло отзывается Робб, двигаясь к краю кровати. — Дейнерис продолжала повторять, что хочет вернуть своё, а мы вновь пытаемся это у неё отнять. — Долгое время у неё вовсе не было прав, — тускло произносит Женевьева. — Право на трон стало её спасением. Вместе с ним Дейнерис получила право делать что угодно во имя трона, поскольку считала его своим. Теперь, когда Джон законный наследник, она этого лишена. — Мы дали Дейнерис три дня на раздумья, — сообщает Робб, поднимаясь. — Не думай, что мог убедить её с первой же встречи, Робб, — просит Женевьева. — Дейнерис годами держалась за мысли о Железном троне. Мы вложили в неё лишь семя. Теперь она обратится к советникам: Тириону Ланнистеру, Джораху Мормонту, Варису. Впрочем, на последнего надеяться не приходится. Варис ненавидит колдунов, магию и всё, что с ней связано. — А если Дейнерис откажется? — спрашивает Арья, поглаживая спящего Рейгналя на коленях у Брана. Робб с тяжёлым сердцем смотрит на Женевьеву. Он сделал всё, как она велела, но кажется, будто оба они так некстати ошиблись. — Тогда действовать придётся не по-моему. И это мало кто одобрит. В день отъезда Винтерфелл превращается в колокольный звон. Слуги беспрестанно снуют из коридоров в покои, из замка и башен во внутренний двор, едва ли не сбивая друг друга на ходу. В кухне стоит невыносимый чад, а от запахов даже у сытых разыгрывается аппетит. Внутренний двор полон людей, лошадей и телег, а вся белизна свежевыпавшего ранним утром снега съедена их ногами, колёсами и копытами. Джон в последний раз проверяет кинжал и меч, седельные сумки и доспехи, когда сборы его нарушает стук в дверь. На пороге обнаруживается Кейтилин с огромным чёрным ворохом ткани. — Леди Кейтилин, — Джон учтиво кивает, скрывая удивление в тенях наклонённого лица. Её никогда не было здесь, в его покоях. Кейтилин заменяла Старая Нэн с выцветшими, мутными от старости глазами, мейстер Лювин и, конечно же, сам Нед Старк. Джон на это не жаловался — ребёнком он боялся её холодных, жгущих неприятием глаз, а когда подрос, старался их избегать, а потому либо прятал свои глаза, либо одаривал взглядом лишь спину и затылок Кейтилин. — Ты позволишь мне войти, Джон? — сдержанно спрашивает Кейтилин, теперь сама избегая смотреть ему в глаза. Если бы он был похож на своего настоящего отца, Кейтилин было бы проще. Боги пощадили его, но не пощадили меня, думает она, входя в комнату с разрешения Джона. Призрак Кейтилин не жаловал, впрочем, как и она его. Джон отсылает лютоволка во двор, убирает седельную сумку из единственного кресла и предлагает Кейтилин присесть. Кейтилин остаётся стоять, пряча беспокойные руки под чёрной тканью. Слова царапают ей горло. Джону неуютно и неловко едва ли не больше, чем ей. Кейтилин осматривается, не зная, с чего начать, замечая, как с последнего её визита сюда мало что изменилось. Разве что кровать стала больше. — Ты помнишь, как однажды болел оспой? — спрашивает Кейтилин. Джон в ответ качает головой. — Эта была одна из тех долгих ночей, которые матери проводят у постели больных детей в надежде, что дети их доживут до утра. Но я не была тебе матерью. Сотню раз я просила Неда отослать тебя, а когда раз за разом получала отказ, просила того же у богов. Как ужасна я была в те минуты, когда молила о смерти невинного ребёнка. Должно быть, боги всё-таки услышали меня, когда ты заболел. Мейстер Лювин обещал, что ты выживешь, если дотянешь до утра. Я ждала рассвета вместе с тобой, сидя у твоей постели, слушая твоё хриплое дыхание и жалобы, и молила богов позволить тебе жить. Я обещала, что взамен на их милость полюблю тебя, попрошу Неда избавить тебя от клейма бастарда и навсегда забуду о том, что было. И вот ты выжил, а я не смогла сдержать слова. С тех пор мне кажется, что всё, что обрушилось на нашу семью, это моё наказание за то, что не смогла принять ни в чём не повинного мальчика. Я не смогла дать тебе того, что тебе было так нужно. Я твердила детям, что они выше тебя и не должны опускаться. Слава богам, все они, кроме Сансы, ослушались меня в этом. Я прошу у тебя прощения, Джон, за то, как несправедливо я обходилась с тобой. Я злилась на Неда, ревновала его к твоей матери, которую ты никогда не видел, но мне не следовало так относиться к тебе. Джон смотрит Кейтилин в глаза. Он понимает, каких трудов ей это стоило — прийти к нему за прощением. Джон не помнит, чтобы когда-то держал на Кейтилин зла. Ему и не хотелось её любви — он полагал, любовь чужой женщины не сравнится с материнской. Всё, чего ему хотелось — чтобы глаза её не резали его так глубоко и больно, глядя на него свысока. Джону хотелось, чтобы мать однажды всё-таки оказалась жива и посмотрела на него теми глазами, что Кейтилин смотрела на своих детей. — Я не виню вас, леди Старк, — отвечает Джон, подбирая слова. — Насколько мне удалось усвоить, любовь — не то, что может родиться из страха перед богами. Полагаю, богам это известно. Если они за что-то наказывают вас, леди Старк, то не за меня. Я прощаю вас за всё, что было, миледи, и не держу на вас зла. Мне не понять, что вы чувствовали, когда лорд Эддард привёз меня в Винтерфелл, в то время как Робб уже был рождён. Джон ни разу не обронил о Кейтилин дурного слова, как бы она с ним не обходилась. Кейтилин о том не знала, но вряд ли стала бы винить его в обратном. Она вдруг спрашивает себя: пришла бы она сюда, если бы Джон и правда был бастардом Неда? — Как и мне не понять тягот твоего взросления, — отзывается Кейтилин. — Полагаю, в Ночной Дозор ты вступил потому, как больше нигде не находил для себя места? Пожалуй, и я приложила к тому руку, думает она. С отъездом Неда в столицу Кейтилин не стала бы терпеть его в Винтерфелле. Взять Джона с собой Нед Старк не мог из-за опасений, что при дворе его заклюют. Джон догадался, быть может, быстрее чутьём, чем разумом — ему и правда нигде не было места, кроме Стены. Что ждало его, бастарда, в недалёком будущем? Робб был бы лордом Винтерфелла, Санса — леди для какого-нибудь знатного лорда, а Бран бы стал рыцарем, как и мечтал. Что оставалось ему? — Я не мог стать лордом, как отец, — отвечает Джон и спешит поправиться, — как лорд Эддард. Но я мог стать разведчиком, как дядя Бенджен. Ночной Дозор многому научил меня, леди Старк. — Ночной Дозор сделал из тебя мужчину, — замечает Кейтилин. — Нед поступил правильно, воспитав тебя, как Робба. Он и Стена сделали из тебя того, за кем пойдут люди. Надеюсь, ты поступишь правильно и не обманешь их доверия. — Я всегда стараюсь поступать правильно, миледи, — отзывается Джон. — Так, как учил лорд Эддард. Кейтилин кивает. Беспокойство рук затихает, и она, наконец, разворачивает чёрный бесформенный ворох. — Прими его в дар от меня, — говорит Кейтилин, когда чёрные полы плаща падают к её ногам. — Нед носил похожий. Санса нашила тебе на подкладке что-то из того, чему научила её Женевьева. Большего я дать не смогу тебе, Джон. Джон позволяет Кейтилин накинуть на себя плащ. На плечи ложится волчья шкура, волчий мех виден и в окантовке, а весь плащ темнее, чем сам Чёрный замок. Джон берётся за ремни, пальцами попадая в тиснение, и обнаруживает на коже оттиск лютоволчьих голов. Когда плащ тяжестью растекается по плечам и надёжно прикрывает ему спину, Джону удаётся разглядеть едва заметный тёмно-красный узор кое-где — крупная драконья чешуя. — Благодарю вас, леди Кейтилин, — Джон мельком, но искренне улыбается. — Это много значит для меня. — Плащ может не пригодиться тебе на Юге, — говорит Кейтилин, — но пусть он не даёт тебе забыть о главном — зима близко. И она впервые улыбается ему одному, пусть не так широко и радушно, как собственным детям, но всё же без натуги и трещин в уголках губ. Джон принимает улыбку Кейтилин вместе с плащом и извинениями. Жаль, что Нед этого не видит, думает она, покидая покои Джона, понимая, что больше никогда не войдёт в них вновь. Грейс собирает Женевьеве передние пряди на затылке, скрученные в жгуты, прикалывает их призрак-травой, а остаток волос заплетает в длинную тугую косу, что ложится на спину гибким драконьим хребтом. Женевьева долго смотрит в зеркало, собранная, наконец, воедино, возродившая положенную силу в себе. Заклинательница поднимается, первым делом забирая со стола перчатки, и подходит к дракону. Рейгналь на жерди у камина нетерпеливо топчется по гладкому дереву, ожидая протянутой ладони Женевьевы. — Миледи попросит сохранить её прошлый костюм? — спрашивает Грейс, сложив аккуратные руки леди вместе, глядя на заклинательницу с драконом на плече. Теперь совсем иную, нежели тогда, в её прошлый отъезд. — Вне сомнения, Грейс, — улыбается Женевьева. Возвращение в Винтерфелл становится лишь вопросом времени. — Леди Райм, всё готово к отъезду, — в дверях появляется выбранный Женевьевой стюард — Алин, один из её гвардейцев. Молодой, зеленоглазый и юркий, он задевал макушкой небо, а скруглённые черты лица скрывали в нём северную напористость и верность. Помимо стюарда Робб сказал ей выбрать ещё и телохранителей, а к её собственным людям приставил пару своих гвардейцев. Женевьева лишь качала головой, но смиренно повиновалась воле короля. Заклинательница тепло сжимает сложенные белые ладони Грейс и выходит из комнаты. Алин следует за ней тенью, сам пожелавший быть стюардом у новой леди. Его не пугала её колдовская суть, а живые глаза его всегда с интересом смотрели на дракона. У лестницы их встречает мейстер Медрик, пожелавший напоследок обсудить с Женевьевой дела. Заклинательница просит подготовить замок к её возвращению из столицы, расчётные книги и всё, что ей полагается узнать и принять. Мейстер, звеня цепью, споро подстраивается под её шаг и кивает. — Вместе с вами в замок отправится мой старый друг Гвадалахорн, — говорит Женевьева, когда они выходят во внутренний двор, — и останется там. Можете подыскать для него дело, мейстер? Первое время, пока я не вернусь, при нём будет его дочь, Рагана. Гвадалахорн не знает общего языка, лишь асшайский. Одним днём Женевьева собрала всех жрецов и заклинателей в кабинете у мейстера Уолкана. Вечер ложился на плечи, раненые были отпущены, а впереди их ждал ужин. Заклинательница обратилась за помощью к каждому, кого знала давно и с кем познакомилась лишь этой зимой. Ответа от Дейнерис пока не было, а запасной план был необходим так же сильно, как и основной. Женевьева рассказала, как обстоят дела, и терпеливо ждала ответа. Гвадалахорн больше не находил в себе сил для путешествий, а потому просил позволения остаться на Севере, в замке Райм, если Женевьева примет его. Заклинательница дала согласие без колебаний и поклялась Рагане, что позаботится об её отце. Ответ Мелисандры и Мару Женевьева уже знала, как и ответ Инры. Робб и правда предложил ей стать мейстером в Винтерфелле при условии, что она закончит обучение в Цитадели, пообещав при этом, что убедит Конклав сделать для неё исключение. Остальные заклинатели ответили отказом, и Женевьева его приняла. Они сделали достаточно для всех королевств, всё прочее их уже не заботило. Красные жрецы асшайского храма молча ждали ответа Каллакса. Он же жёг Женевьеву взглядом, разворачивая полотна возможного будущего перед глазами. — Помнится, у тебя никогда не было королей, — протянул жрец. Заклинательница не раз повторяла это, как в красном храме, так и в Чёрном замке. — Олух, — многозначительно отозвался тогда неизвестно как затесавшийся в этой красноте Торос, — на этот раз короля она себе выбрала. Каллакс плеснул дикий огонь из глаз и на мирийского жреца, а когда вернул их Женевьеве, заметил согласную искру в её взгляде. Жрец, поразмыслив, согласился помочь. Не королям, но ей. — Я немного говорю на асшайском, миледи, — отзывается мейстер Медрик. Женевьева приятно удивляется. — Я получил звено из валирийской стали за изучение магии, но не успел отправиться в Асшай, чтобы углубить знания. Приходилось довольствоваться асшайскими трактатами о магии. — Боги дали вам удивительную возможность — узнать у Гвадалахорна то, чего нет в тех трактатах, — улыбается Женевьева, замечая седую голову заклинателя в толпе. Гвадалохорн подходит, чтобы с ней попрощаться. Он трепетно, по-отечески, целует её в лоб, касается пальцами головы Рейгналя, и мейстер Медрик, поприветствовав его на асшайском с лёгким акцентом, просит жреца об аудиенции. Робб, отдав последние распоряжения мейстеру Уолкану как кастеляну Винтерфелла, отпускает его и наконец находит глазами Женевьеву. Сердце его под оберегом-нашивкой от сестры замирает. Женевьева, серьёзно и вдумчиво о чём-то говорящая с подошедшим капитаном своей гвардии, с потяжелевшим драконом на плече сама того не ведая, пускает по венам его тепло своей статной инистой выправкой. Тело её спрятано в приталенную укороченную шубу из единственной оставшейся в замке шкуры сумеречного кота. Швеи долго не знали, куда же её приспособить, пока не явилась Женевьева. Мех тотемного зверя греет заклинательницу мягче, чем пламя Владыки. Ветер, пытаясь пробраться внутрь, вздёргивает разрезанный подол, обнажая красную атласную подкладку. Арья, глядя на смягчившегося в лице брата, легко толкает Сансу в кожаный бок и кивком головы велит смотреть. Санса и правда замечает эту мальчишескую улыбку, с которой Робб приближается к Женевьеве, а в плавком взгляде угадывает собственническое удовлетворение. Женевьева его, а он её, и оба черпают в том силу, удваивая при том свою собственную. — Ты готова? — спрашивает Молодой Волк, когда Женевьева остаётся с ним лицом к лицу. Он сжимает её затянутые в перчатки пальцы, глядя на неё сверху вниз. Заклинательница, наполнив морозным воздухом грудь, кивает. Рейгналь на плече, вонзаясь когтями в меховой наплечник, вытягивает шею и расправляет крылья. — Кольчуга? Женевьева взглядом указывает на рукав. Робб отгибает чёрную кромку рукава с тонкими белыми росчерками и замечает под красным атласом мелкую металлическую чешую. — Меня не стоит просить о таком дважды, — отвечает заклинательница с беззлобной укоризной. Утром вместе с шубой Грейс принесла ей и кольчугу, сказав, что так повелел король Робб. Молодой Волк повинно склоняет голову. — А ты готов? — спрашивает Женевьева с свою очередь. Робб поднимает голову и широким взглядом окидывает внутренний двор, обернувшись. Северяне, речники, рыцари и лорды Долины — все они вновь вложили мечи в ножны, готовясь их обнажить, вернулись в опостылевшие сёдла и собрались в столицу, туда, где даже земли сочились ядом. — Я снова веду людей проливать кровь, — мрачно отзывается Молодой Волк. — Кровь всё равно прольётся, Робб, на Юге или на Севере. Это наш шанс обойтись кровью малой, — проникновенно убеждает Женевьева. Роббу кажется, кровь теперь будет литься всегда. Он возвращает взгляд к заклинательнице, замечая, как она пристально смотрит на Брана рядом с Кейтилин. Бран отвечает ей таким же сосредоточенным взглядом. Робб часто видел их немые разговоры. Ему казалось, они говорили на каком-то известном только им языке. Так оно и было. Бран говорил с Женевьевой на языке будущего и того, что должно быть во имя будущего сделано. — Идём, — говорит Женевьева, легко Брану кивнув, — пора двигаться в путь. Арья отходит от матери и приближается к стоящему поодаль Псу. Он наблюдает за происходящим во дворе с высоты своего немалого роста и недовольно наклоняет голову, заметив Арью перед собой. — Поклянись мне, — требовательно звенит она, холодя его обожжённое лицо глазами, — что защитишь Сансу во что бы то ни стало. Поклянись, что если на её пути снова появится кто-то вроде Джоффри, Рамси или Мизинца, ты не позволишь им даже коснуться её. Поклянись мне. — Я уже поклялся твоей сестре, — скрежещет Пёс в ответ. — Хватит с меня и этой клятвы. — Поклянись, — кусает Арья обнажившийся лоскут шеи. Нимерия за её спиной показывает зубы. Пёс глядит на лютоволчицу с неприязнью, подавив желание сплюнуть, и переводит взгляд на Арью. С точно таким же лицом она обобрала его и оставила умирать. — Клянусь, — отступает Сандор под её волчьим напором, — твоя сестра больше не увидит ничего страшнее, чем моё лицо. Арья, удовлетворённо хмыкнув, кивает и разворачивается с намерением уйти. Она кладёт ладонь на загривок Нимерии, но медлит. Арья бы не стояла здесь, если бы не Пёс. Она могла пропасть в Близнецах, если бы он, почуяв неладное, не увёз её. Хотя, быть может, если бы он этого не сделал, она могла встретиться с Роббом и матерью значительно раньше. Но тогда это была бы совсем другая Арья. Она могла быть убитой сотню раз и столько же раз изнасилованной. От Арьи бы вряд ли бы что-то осталось, если бы Пёс не поймал её тогда, сбежавшую от Братства без Знамён. Арья Пса ненавидела столь долго, сколь засыпала лишь после того, как повторит весь свой список, где был и он. Но теперь её ставший маленьким список утратил над ней власть и обратился красной пылью. Арья оборачивается, и холод из её глаз внезапно пропадает, смягчая лицо. — Спасибо, — роняет она на истоптанный снег, — Сандор. Дрожь пробегает по изувеченному лицу Пса, но его не хватает даже на кривую улыбку. Его большое тело крупно вздрагивает, горло сжимает противный ему спазм. — Постарайся не сдохнуть на этом проклятом Юге, — отвечает Пёс хриплым голосом. — Я не для того столько раз спасал тебя. Арья, коротко усмехнувшись, кивает, давая ему молчаливое обещание. Она разворачивается и возвращается к сбившейся на прощание стае. Сандор отрывает глаза от Арьи и натыкается на уже севших в седло Тороса и Берика Дондарриона. Оба они в один момент поднимают руки, на прощание ему отсалютовав. Сандор, помедлив, нехотя прощается с ними в ответ. Старки вновь собираются вместе. Кейтилин, прижимая Робба к себе, с нетерпением ждёт тех дней, когда ей больше не придётся провожать на войну ни брата, ни своих детей. Она обнимает Эдмара, а после долго жмёт к себе Арью, прикрыв увлажнившиеся глаза. Где-то в глубине души Кейтилин всё же знала, что волчий дух в младшей дочери ей не запереть ни в одном замке. Разве что Арья сама того не пожелает. Санса, обняв Робба, а после и Джона просит не повторять тех ошибок, что совершил их отец. Братья, переглянувшись, клянутся ей в ответ, скрепляя свои слова поцелуем в её высокий белый лоб. После братьев Санса тянет к себе Теона, и тот аккуратно прижимает её к запертому в доспех телу, благодарный за каждый радушный взгляд и жест, что она дарила ему, приняв в Винтерфелле. Арья обнимает Рикона, с тоской думая, как мало времени у них было. Не только у неё с Риконом, но и у всех них. Они почти всегда обсуждали предстоящие планы, редко бывая вместе просто так. Бран, приоткрыв свой вороний глаз, шепчет ей на ухо, что она ещё вернётся. Все они однажды сюда вернутся. — Ты знаешь, где Джендри? — тихо спрашивает Арья, обнимая Брана. Брат кивает, и она чувствует это плечом. — Можешь мне сказать? — Леди Женевьева приведёт тебя к нему, — так же тихо отвечает Бран, и Арья, выпрямившись, оглядывается. Женевьева тепло сжимает ладони Кейтилин и мягко улыбается Сансе, взглядом благодаря их обеих за тело в тепле и сердце под оберегом из ровных, аккуратных стежков. Брану заклинательница отдаёт глубокий кивок на прощание, а Рикону дарит улыбку. Женевьева садится в седло, и Арв радушно её принимает, истосковавшийся по ней и по дороге. Её белое горло обнимает серо-голубой шарф, верный признак если не волка, то волчьей невесты. — Можешь снова закрывать свой вороний глаз, — разрешает Арья и, потрепав Лето по загривку, подходит к Сансе. — Вот, держи, — говорит Санса, потягивая сестре кинжал из валирийской стали с рукоятью из драконьей кости, перехваченную золотом. — Подарок Мизинца на свадьбу. Мне он ни к чему, а тебе может пригодиться для списка. — Больше нет никакого списка, — отзывается Арья, разглядывая в тёмных разводах лезвие. Игла нашла приют в седельных ножнах, а пояс её теперь оттягивает новый, выкованный по подросшей руке, меч. Сон Арьи с недавних пор стал крепок и чист, она давно засыпала без спасительного перечисления заветных имён. К тому же, у Арьи было достаточно времени подумать о том, что будет с ней, когда список закончится, и что, если он не закончится никогда. Арья мельком смотрит на Пса за спиной у сестры, жившего местью своему жестокому и ужасному брату. Если он смог от мести отказаться, выбрав жизнь, стало быть, это под силу и ей. — Рада слышать, Лошадка, — Санса облегчённо выдыхает и прижимает сестру к себе. Сердце у Арьи больно сжимается. Она думает, надо бы оставить Нимерию здесь, чтобы изредка смотреть на мать, сестру и братьев хотя бы волчьими глазами. Хотя, быть может, уроки Мару когда-нибудь ей всё-таки пригодятся. Джон, выпустив из рук Рикона, оглядывается напоследок, прежде чем сесть на коня. Он прощается с родным Севером, искрящимся на солнце снегом, холодным ветром и плаксивой вьюгой. Джон смотрит на высящийся Великий замок, где жили все Старки, арсенал и гостевой домик, касается глазами библиотечной башни и кухни, находит башню мейстера и колокольную башню — на них их с Роббом загонял отец и велел перекрикиваться до хрипоты, так, чтобы их голоса были слышны и ему. Его глаза останавливаются на крытом переходе между Великим замком и арсеналом. Именно там часто стоял Нед Старк, наблюдая за тем, как сир Родрик учит сыновей обращаться с мечом, как сами они лупят друг друга мечами из дерева, как падают и поднимаются, как учатся стрелять из лука. Джону бы очень хотелось, чтобы отец оказался там и сейчас, едва кивнул ему на прощание и одними лишь глазами выказал одобрение. Но крытый переход оказывается пустым. Джон глубоко вдыхает винтерфелльский дух — горячие запахи кухни, запах свежего сена из конюшни, дыма и раскалённого железа из кузницы, и конечно же снега. Снегом здесь пахло всегда, даже летом. Всё это смешивается воедино и остаётся у Джона на тяжёлых мехах плеч, как память, ведь такой запах впредь он вряд ли где-то услышит вновь. Когда все прощальные слова забирает ветер, великодушно оставив телам лишь следы тёплых объятий, сёдла принимают седоков. Знамёна застилают собой небо, взмахивая пёстрыми телами на прощание тем, кто остаётся стоять на земле. Женевьева смотрит на шествующего по небесам сумеречного кота, и необъяснимое чувство наполняет всё её тело. Она тянет руку к подъехавшей Мелисандре, и красная женщина тепло сжимает её затянутые в перчатки пальцы. Восточные ворота тяжело раскрываются, выпуская людей из чрева Винтерфелла. Рейгналь на плече у Женевьвы поднимается на задние лапы, расправляет крылья и издаёт громкий, насколько это для него возможно, крик. Заклинательница помнит лица смешавшихся лордов, когда она впервые появилась на ассамблее как леди Райм с драконом на плече. Страх, ужас, любопытство, интерес, презрение, благоговение — в людских глазах было всё, когда они пробегались по красному чешуйчатому телу Рейгналя. Женевьева дала им слово, что защитит всех лордов вместе с их землями и людьми, и когда дракон станет достаточно большим, чтобы свободно передвигаться, ни его пламя, ни его когти, ни его зубы не причинят никому вреда. Но взамен она попросила того же. Лорды, памятуя о крепости слов Женевьевы и о силе её магии вновь ей доверились, но, всё же, решились на договор: если хотя бы кто-то пострадает, они будут вынуждены просить об убийстве Рейгналя во избежание новых жертв. Женевьева дала своё согласие, внутренне намереваясь никогда подобного не допускать. Когда длинная вереница людей четвертью выплывает из-за ворот, Женевьева слышит звонкий оклик. Обернувшись, она замечает, как сквозь толпу протискивается вырвавшийся из кухни румяный поварёнок. Он торопится к ней, держа в вытянутой руке пузатый куль. Заклинательница наклоняется, когда Рейгналь спрыгивает на переднюю луку седла, и слушает, как запыхавшийся поварёнок передаёт ей смородину в сахаре от Аридеи, чтобы немного скоротать столь длинный путь. Женевьева благодарно ему улыбается и выпрямляется в седле, взглянув на Робба, честно рассчитывающего на половину. Рядом тут же обнаруживается Серый Ветер, способный учуять этот сладкий запах отовсюду. Но прежде, чем развязать куль, Женевьева вместе с Мелисандрой затягивает древнюю, как мир, колыбельную. Их глубокие грудные голоса саваном укрывают войско, расстилаясь всё дальше и дальше, пока наконец вовсе не скрывают его от людских глаз, оставляя зрячими лишь богов, что сыплют из старых рук своих мягкий снег, благословляя им дорогу.