…Ах, война, что ж ты, подлая, сделала: вместо свадеб — разлуки и дым, наши девочки платьица белые раздарили сестренкам своим. Сапоги — ну куда от них денешься? Да зеленые крылья погон… Вы наплюйте на сплетников, девочки. Мы сведем с ними счеты потом. Пусть болтают, что верить вам не во что, что идете войной наугад… До свидания, девочки! Девочки, постарайтесь вернуться назад. Б. Окуджава
[Alan Silvestri — Schmidt's Treasure]
Гнев. Раньше Иоганн и не догадывался о силе такой эмоции, как гнев. Горячий, приятный и живой, он каждый раз придавал сил и уверенности в своей правоте и в будущем. Правы были те идиоты-психологи, проверявшие офицера Шмидта на вменяемость — ярость обозначается ярко-алым цветом свежей крови на утреннем снегу. Клеймо это отпечаталось теперь на всём теле новоиспечённого суперсолдата, превратив в настоящего монстра. Но, даже изуродованный, он считал произошедшее лишь обнажением его истинной натуры. Нет власти без жертв, а уж обыкновенная морщинистая кожа, которую он сбросил, как змея во время линьки, была куда хуже его нового облика. Даже Зола находил время, чтобы сказать о великолепии образа сверхчеловека. И пусть этот жалкий трус и дрожал всякий раз от испуга, мужчина ощущал себя великим и всемогущим, как никогда раньше. Теперь лидеру ГИДРЫ стала видна вся ничтожность Адольфа Гитлера, которому прислуживал до недавнего времени и вокруг которого вертелся и прыгал, как цирковая собачонка, мечтающая получить заслуженное лакомство. Но вместо расположения тот подсунул Шмидту ссылку в Альпы, прямо под бок уродцев-коммунистов, до сих пор кричавших о лучшей жизни. Какая может быть лучшая жизнь у этих ленинцев? Вот с ним… Амбициозные мысли начали посещать его ещё до громкого побега Эрскина вместе с английской девчонкой, долго и умело притворявшейся миловидной немкой-секретарём. Желание порабощения всего и вся поначалу пугали, но вскоре стали настолько привычными, что Иоганн перестал их опасаться — напротив, теперь лелеял, как любимого ребёнка, коего у него никогда не было. Вскоре его и вовсе посетила идея перегруппировать весь резерв и убрать кавычки в названии некогда последнего звена, сковывавшие ГИДРУ гитлеровскими цепями. И, конечно же, не уведомил в этом самого диктатора. Если уж пропустил мимо, то сам виноват, нечего было витать в облаках собственного величия. Шмидт сильнее, Шмидт умнее. И у него назрел довольно простой, но эффективный и колоссальный план. Недавняя вылазка в Тёнсберг увенчалась желанным успехом: отныне Тессеракт находился в руках нового вождя нацистской науки. Мощь богов. С недавних пор Иоганн совсем перестал бояться марать собственные руки чужими жалкими смертями и ловил садистское удовольствие от процесса расправы. Мирные жители виделись ему слабыми и сентиментальными. Те даже прикрывали своими телами стариков и детей в глупой попытке защитить их. Воистину жалкое зрелище. Всё равно все погибли при бомбёжке. Новый танк, размером превосходивший адольфовский «Тигр», высотой равнялся с той крохотной церквушкой, где всё ещё почитали скандинавских богов. От сооружения и камня на камне не осталось, а норвежский городок уничтожили, превратив его в пепел. Иоганн лично наблюдал за процессом, криво улыбаясь из-под маски, сделанной по подобию прошлой оболочки. Капля крови убитого хранителя храма так и застыла тогда на его униформе офицера. Точнее, на броши эмблемы ГИДРЫ, цвет которой по прибытии в Альпы мужчина решил изменить. Теперь череп со змеиными головами в острой кайме отливал алым на чёрном фоне флага, висевшем в каждом коридоре штаба как напоминание, кому будет принадлежать сила и власть. Нет-нет, даже не так — кому они принадлежат. Ветер за окнами бушевал громче и резче обычного. Всяко лучше, чем затишье, после которого следовала обыкновенно никем не предвиденная проблема. Иоганн раздражённо потёр свою маску, ощущая сквозь кожаные перчатки тягучесть и неестественность материала. Но пока не хотелось снимать собственную иллюзию с лица, и не для того, чтобы не пугать никого, а просто из-за силы привычки. Сначала стояла острая необходимость разобраться со всеми делами внешними: устранить приставленных к нему Гитлером его верных соратников, и плевать, разозлится диктатор или нет. Достаточно круглосуточно танцевать под дудку фюрера, особенно когда появилась мощь, способная ему противостоять. Шмидт посмотрел на прибор в отдаленной части своего кабинета, в котором светился ослепляющей синевой Тессеракт. Пора было опробовать его на реальных, живых объектах. Большая часть оружия ещё не прошла проверку, но скоро пройдёт — в этом офицер не сомневался. Плюс ко всему нужно было решить дело Эрскина. Предатель сбежал как раз тогда, когда Иоганн отдал приказ о его устранении, который пропал с его стола в самый неподходящий момент. Наверняка девчонка стащила бумаги, пока он не видел. Мужчина только с помощью силы воли подавлял свою ярость и желание расквитаться со шпионкой, раскрывшей все его планы, ибо эта блоха не была достойна быть убитой прозаичным способом. Если с обычными людишками он расправлялся ради развлечения, то с более стойкими противниками требовались все доступные ресурсы. О, да, Шмидт был способен на изощрённость в своих действиях, с радостью используя свой навык при любом удобном случае. И ничего, что старик так их подставил. Он и не ведает своей дальнейшей судьбы. Как не знал и о судьбе о своей семьи, прикормленный кисло-сладкой ложью о её безопасности. — Герр Шмидт, — высунулся из-за дверей Зола. Сам мужчина сравнивал своего подчинённого с кротом: спина, согнутая в услужливом поклоне, руки, как короткие лапки зверька, боязливо прижимавшиеся к груди, чуть подслеповатые глаза… С кротом, старающимся всегда и во всём угодить своему лидеру, — они здесь. Ждут только Вас. Иоганн, до этого лениво листавший пустые, бессмысленные отчёты, убрал ноги в тяжёлых немецких берцах со стола, поставленного с недавних пор на специальный постамент, поднялся и оправил свой новый пиджак с плотно запахнутыми краями, пристёгнутыми на матовые чёрные пуговицы с лёгким изображением эмблемы ГИДРЫ. Для надёжности потрогал за ушами сшитые края своей второй кожи. — Позовите остальных, Арним, — скрипуче гаркнул он, едко улыбнувшись, и опустил взгляд на расстеленную на специальном столике карту с отмеченными городами, которые являлись прямой целью завоёвывания. Сердца государств. В приоритете стоял извечный готический Берлин с его рейхстагом и Гитлером. Люди Адольфа не смогут не заметить эту крошечную, но значимую деталь. — Подготовьте всё. Представление должно пройти идеально. Когда голубоглазый крот, закивав согласным болванчиком, удалился, Шмидт вытянул вверх шею, вздёрнул воротник, огладил маленькие складки на одежде, чтобы от них и следа не осталось, и поправил залитую лаком искусственную причёску. Тот старичок из норвежского храма скандинавских богов сказал ему что-то о горении в аду, прежде чем был застрелен главой ГИДРЫ в самое сердце. И Иоганн, направившись к выходу из своего кабинета, мерзко ухмыльнулся, подумав, что давно там сгорел. Даже сгнить изнутри успел.***
— …Простите? — Грейс подумала, что ослышалась. Девушка тупо уставилась на Авраама Эрскина, который спокойно взглянул на неё в ответ и выжидающе сжал бумаги в своих руках. Биться за свободу всех нас… Слова призывно колыхнулись в голове, как яркое знамя с воодушевляющим лозунгом, которое обыкновенно придумывали для поднятия боевого духа и отсеивания лишних страхов и неуверенности. Смит до сих пор не пришла в себя после неожиданного видения, где голос говорил что-то о её судьбе и погибели, а теперь ещё и… это. Блондинка в отчаянии помассировала виски, помотала головой и несколько раз моргнула для достоверности. Но нет — комната не исчезла, как и доктор Эрскин, предложивший нечто уж слишком нереальное. Она бы даже сказала невозможное. Если разум ещё недоумевал и сомневался, то сердце радостно прыгало, крича «Да!» без всяких разумных логичных уточнений. — У меня для Вас есть занятное предложение, мисс Смит, — мягко отозвался учёный со всё тем же шуршащим немецким акцентом. Грейс вся напряглась, готовая слушать. Ноги ещё немного подгибались после произошедшей странности, однако девушка всё же сумела до конца взять окончательный контроль над ослабевшим телом. — Вы получите свой билет на фронт в качестве бойца… — Он поставил какую-то странную паузу, которая блондинке совсем не понравилась. — …а Вы примете участие в, скажем так, одной процедуре. — Скажем так? — вновь переспросила Смит, ощутившая неприятное покалывание кончиков пальцев и кожи головы от услышанного. — Повторюсь ещё раз, — подавив нервную дрожь в голосе, начала она, — Вы сами сказали, что я в праве Вам не доверять. Фактически, Вы — чужой для меня человек. — Авраам улыбнулся самыми кончиками губ с невесомым одобрением, будто что-то, о чём он думал когда-то, оказалось верным. — Не поймите меня неправильно и, Боже упаси, я не хотела Вам нагрубить, но… — Не любите неопределённость? — понимающе хмыкнул Эрскин. Блондинка, изумлённая его проницательностью, слегка дёрнула плечом и кивнула. — Всё… не совсем просто. Дело не в Вас, мисс Смит, — поспешно заверил пожилой мужчина, уловив прищуренный взгляд незабудковых глаз напротив. — Информация совершенно секретна и, попади та не к тем людям, она может оказаться губительной для граждан не только Америки, но и всего мира… — Его карие глаза сверкнули глубокой печалью, на мгновение озадачившей блондинку. — Понимаете? — Грейс чуть помедлила и снова утвердительно кивнула. — Поэтому сказать здесь и сейчас обо всех подробностях невозможно: auch die Wände haben Ohren… — Хуан Руис де Аларкон, — неожиданно выпалила блондинка, мгновенно прикусив язык. Под вопросительным взглядом Авраама она смущённо пояснила: — Он написал комедию «Стены имеют уши»… — Услышав растерянное бормотание и сконфуженный вид молодой особы, учёный невольно расцвёл в новой улыбке. Он неожиданно для себя вспомнил свою жену в молодости — такую же стеснительную, умную и непозволительно красивую, как юный цветок. Но в груди болезненно кольнуло, и мужчина перестал улыбаться, мгновенно став серьёзным. — Если так… Doktor Erskin, darf ich Ihnen eine Frage stellen? — бегло проговорила Грейс, выжидательно скрестив руки на груди. Нет, девушка не верила в чудо. Точнее, в то, что оно каким-то неожиданным образом может свалиться на голову в виде немыслимого подарка, от которого нельзя отказаться. Оно, это самое чудо, не помогло ей, когда заболела тётя; не пришло, когда она, мучимая горем и болью, писала своей матери по крови, надеясь, что та приедет на похороны родной сестры; не явилось, когда нож насмерть проткнул грудь немецкого шпиона, испачкав её в чужой крови и лишив человека жизни. С чего бы ему свалиться именно сейчас? — Почему я? Почему Стив? Нет, существует множество людей, более достойных служить Америке и защищать всех, но… — Отчего-то глаза сами собой заслезились. Нервы приготовились сдать окончательно, устав от перенапряжения, устав от всего, что произошло за последние шесть лет. — Почему мы? Авраам молчал долго. До странного, невообразимо долго, и сердце Смит приготовилось сжаться в тоскливом вое, потому как оно натерпелось уже той тяжёлой задумчивой тишины, что давно стояла каждый раз в квартире, когда её с недавних пор единственная хозяйка приходила домой одна. Глухой, тёмной ночью витала тонким слоем пыли в воздухе, проникала светом в окна и играла на психике, как на струнах походной гитары. — Знаете, — вдруг медленно произнёс учёный, оторвав взгляд от монотонно постукивающих по бумагам пальцев и подняв его на застывшую в умоляющей позе девушку. — Вы довольно… пытливы и недоверчивы для своего юного возраста. И это, возможно, похвально, однако это слишком большая ноша в такой период. — Казалось, мужчина знал, о чём говорил — настолько проникновенными и печальными прозвучали его слова. — И всё же, невзирая ни на что, скажите: согласны ли Вы на шанс поучаствовать в пути к победе над нацизмом? В юных глазах мелькнула целая гамма чувств, пронеслась штормовой волной васильковой синевы и замерла в отчаянной нерешительности. В хрупком теле велась сейчас серьёзная борьба между согласием и отказом, между доверием и сомнением. На симпатичном лице девушки заиграли желваки, перекатываясь под бледной тонкой кожей и выделяя рубец на одной из щёк особенно отчётливо. Американка вновь поднялась с койки, проделала несколько шагов из стороны в сторону, отбивая неровную дробь по полу каблучками, и затем снова пронзила изучающим взором немецкого учёного. Эрскин удивлялся с каждой секундой всё больше и больше, видя в столь похожих внешне Стивена и мисс Смит такие огромные различия. У блондинки наблюдалась явная проблема с незнакомцами, тогда как Роджерс, почти не задумываясь, согласился на любые условия, лишь бы попасть в набор кадетов СНР. Безусловно, у каждого нашлись свои как плюсы, так и минусы. Но Авраам понял сразу: с Грейс придётся гораздо, гораздо сложнее, чем с её другом. — Хорошо, — наконец, выговорила собеседница сквозь зубы, скрестив руки на груди. — Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы враги пожалели о содеянном. — Немец невольно напрягся, увидев нечто тёмное, вспыхнувшее в женском взгляде, который моментально налился сталью. Эрскин выдохнул. С обоими кандидатами и правда было всё предельно понятно с самого начала. Стивен Грант Роджерс, может, и не будет лучшим солдатом, но хорошим человеком останется навсегда. А вот Грейс Сара Смит… Прирождённый воин со своим стержнем, но уже изрядно измученный, с собственным, искажённым внешними факторами мировоззрением. Правильно ли поступал учёный, позволяя такому непредсказуемому человеку — тем более, девушке — вступать в ряды добровольцев? Ему хотелось верить, что да. — Super, — с характерным акцентом воскликнул Авраам, подхватив под мышку ставшие ненужными копии документов. — Что ж, тогда остаётся сделать последнюю деталь, прежде чем всё станет отныне законным… — Мужчина потянулся было к краю ткани, чтобы пропустить даму вперёд, однако замер на полпути, остановленный неожиданно осмелевшим голоском: — Могу я задать Вам несколько личный вопрос, Doktor Erskin? Его рука конвульсивно дрогнула, а по лбу, кажется, заструился хладный пот. С обмершим сердцем учёный медленно повернул голову, чтобы встретиться с серьёзным лицом девушки и ответить короткое, но севшее: — Конечно, мисс Смит. — Ответь он «нет», та мгновенно отказалась бы сотрудничать со Стратегическим научным резервом. Таких людей Авраам научился определять давным-давно, ещё будучи юным работником одной из известнейших берлинских лабораторий. — Что конкретно Вас интересует? С секунду Грейс молчала. Её некоторую растерянность и смущение из-за его согласия было видно невооружённым глазом, тогда как она, видимо, ожидала категоричный отказ и приготовилась отказаться следом от всех соглашений, данных ею прежде. Но юное колебание длилось недолго. — Вы немец, гражданин Третьего Рейха, — начала американка с утверждения, попавшего прямо в цель. Без намерения задеть или вывести на эмоции. — И помогаете Соединённым Штатам. — Её губы превратились в тонкую упрямую линию. — Скажите, каков резон делать это и предавать свою родину? Эрскин прикрыл дрогнувшие веки, тяжело вздохнув. Вопрос оказался чертовски верным в сложившейся ситуации, где проблема уверенности в словах фактического национального противника стояла острым ребром. Но в нём виднелось и зерно двоякости. Невозможно было ответить совсем уж однозначно, односторонне, потому как у Авраама находилось множество причин, а разглашать всё и сразу ему никак не хотелось. Слишком глубоко и больно вошла в сердце одна из них, оставив до сих пор кровоточащую колотую рану. И её не смогли заживить ни беседы с Говардом, ни разговоры с фройляйн Картер. Никто не смог заменить ему семью. — Та Германия, в которой мне посчастливилось родиться, — с трудом выговорил он, с нежной тоской вспомнив тот шаткий мир Второго Рейха, в духе которого учёному довелось вырасти и провести свою счастливую юность, — погибла от рук амбиций и жажды власти в первую войну. Веймарская республика, дававшая хоть какую-то иллюзию безопасности, сгорела с приходом к власти Гитлера, а в Nacht der langen Messer уничтожили и пепел. У меня нет больше места, которое я мог бы назвать родиной, мисс Смит, — грустно подытожил мужчина, всё-таки отодвинув край шторы в сторону. — Но мне бы хотелось вернуть его для тех, кто стал жертвой высокомерия и национальной ненависти. — Вскинул подбородок. — Надеюсь, такой ответ Вас удовлетворяет? Выражение глаз девушки резко изменилось, как только Эрскин окончил свою речь. Она уже с иным вниманием взглянула на него, словно ища лукавую ложь в чужом образе, но, видимо, так и не найдя ничего, за что можно было бы ухватиться с горьким торжеством разочарования, тихо проговорила: — Вне всяких сомнений. — Perfekt, — Дождавшись, когда юная американка проскочит в открытый проход с едва слышными словами благодарности, Авраам с чувством полного облегчения последовал за ней, навсегда отрезав за собой проход, где навсегда растворились все каверзные вопросы и холод неверия. — Осталось сделать небольшую пометку в документах, и завтра же утренним поездом Вы и другие новобранцы женского и мужского коллектива отправитесь в Нью-Джерси… — Утром? — Грейс неожиданно встрепенулась, словно крошечная птичка, привязанная цепочкой к прутику железной клетки, стоило им обоим приблизиться к столу с документами, около которого то и дело сновали работники СНР в спецформе. Девушка резко побледнела, сжала кулачки до натянувшихся на костяшках заживших шрамов и умоляюще посмотрела на Эрскина, вопросительно склонившего голову вбок. — Но… извините, мой друг… — Она сглотнула. Учёный вспомнил того крепкого темноволосого юношу в форме сержанта, с которым американка, похоже, прощалась перед его отъездом на фронт, когда немец повернулся, чтобы нагнать Стивена Роджерса. От мудрого взора не ускользнуло то, с каким выражением глядел тот возмужавший солдат на эту девушку, а также то, с каким чувством они оба обнимались. — Он отплывает завтра в Лондон, я обещала проводить его! Авраам печально покачал головой. Эх, любовь, любовь… Такое красивое, окрыляющее чувство, способное убить на месте и возродить в то же мгновение. Самое лучшее богатство, благодаря которому свет увидел так много прекрасного. Которого был лишён офицер Шмидт. Такая нежная, но такая ненужная в войне. Сколько слёз было пролито молодыми невестами, когда их юные красавцы-женихи погибали в сражениях за бесполезные политические взгляды, и сколько разбилось надежд, когда солдаты заводили себе женщин на стороне, пока настоящие жёны изводили себя, не зная, живы ли их мужья или нет. Эрскин боялся, что если из двух сценариев сбудется хотя бы один, то в мисс Смит что-то окончательно переломится. И произойдёт нечто воистину ужасное… — К сожалению, не в моей компетенции остановить заготовки резерва, — грустным тоном отвечал учёный. — Zweifellos, проект, участником которого вы согласились стать, возглавляю я, но, боюсь, даже при моих полномочиях мой запрос могут отклонить. Счёт идёт на минуты, терять драгоценное время, пока оно есть, нельзя никак. Девушка стыдливо опустила голову. Немец сильно пожалел о небольшой резкости, которую он себе позволил в эту минуту, поэтому, ободряюще улыбнувшись, он осторожно взял печать со значением IA, незаметно открыл военный лист со значившимся именем «Грейс Сара Смит» и поставил твёрдые алые символы со словами: — Надеюсь, Вы сумеете пересечься с Вашим другом на полях боя и доходчиво объяснить причину, по которой явиться на проводы Вы не сумели. В это же мгновение он заметил, как Грейс ласково взяла в руки свой причудливый кулон в виде Сатурна, осторожно покатала светящийся серебром шарик в ладонях и уставилась на красневшее в её карте долгожданное «ГОДНА К СЛУЖБЕ». — Да… — как-то неуверенно пробормотала она. — Да… конечно…***
[Steven Price — Machine]
Жёлтый вперемешку с оранжевым рассеивал облачный пурпур нью-йоркских сумерек, застывших отражением в бесконечных волнах залива Аппер Бэй, который рассекал часть материка на неровные куски с расположившимися на них крупными городами Штатов. Ночной бриз дул с ещё не разогретой солнцем земли в сторону морских вод, составлявших величественный, неизменный Атлантический океан, что разделял Старый и Новый свет. Джеймс зажмурился, вдыхая не отяжелённые солью свежие потоки и ощущая, как ветерок треплет края его формы. Бессонная ночь не сказалась плохо на самочувствии сержанта, напротив — придала сил и уверенности в том, что вот теперь всё идёт так, как и задумано. Что всё отныне правильно, и никто и никогда больше не будет мешать солдатам в цели пробиться на войну, какой бы жестокой та ни оказалась. Как тогда, когда умный начальник учебки решил задержать у себя кадетов аж на целый год, дабы прибрать к себе больше денег, за что получил после огромный нагоняй и скандальное увольнение. Но некоторое волнение всё же засело в грудной клетке мужчины, не давая спокойно наслаждаться атмосферой родного места до отплытия в Англию: Грейс, обещавшая проводить его в путь, всё не приходила. — Может, ещё не проснулась? — попытался предположить Джейк. До этого он нервно ходил по парому после своей душещипательной встречи с престарелой бабушкой и боевым дедушкой, не находя себе места от беспокойства, а теперь остановился рядом с товарищем, мельком покосившись на его каменное лицо. Оно всегда принимало такое выражение, стоило Барнсу о чём-то встревожиться. — Нет. Грейс пунктуальная и всегда приходит вовремя, — твёрдо возразил Баки, соединив руки в замок за своей спиной и неотрывно глядя вперёд, на подсвеченную встающим солнцем полосу горизонта, где небо встречалось с водой. — Возможно, её что-то задержало. Поэт хотел было возразить, мол, какие-такие дела могут быть с утра пораньше? Но, своевременно прикусив язык, парнишка лишь поправил сержантскую фуражку на светлых волосах, разгладил складки песочной формы и вслед за Барнсом устремил взор на открывшийся ему красивейший из пейзажей. — Если это не птицы, покрытые гарью, — вдруг заговорил юноша певуче, — если это не стоны, громящие окна свадьбы, тогда это, верно, хрупкие дети ветра, которые свежей кровью поят заскорузлый сумрак. Джеймс дёрнул уголком губ и болезненно улыбнулся. — Умеешь же ты подбирать стихи под атмосферу, — хмыкнул он, качнулся на носках ботинок и опустил голову, наблюдая, как одна крошечная волна умиротворённо накрывает своими объятиями другую. Джейк помолчал, но, не услышав никаких слов сопротивления, продолжил напевать: — Нет, это не птицы, потому что мгновенье — и птицы станут волами; это могут быть камни, белые в полнолунье, и всегда — это дети, истекшие кровью до того, как судья приподнимет завесу. Все знают боль, которая дружит со смертью, но боль настоящая не обитает в душах, и в воздухе нет ее, и нет ее в нашей жизни, и в этих задымленных кубах. Настоящая боль, это крохотный, вечно горящий ожог в безвинных глазах неизвестных миров… Сержант Барнс вздрогнул, когда с нужного им парохода раздался длинный призывной гудок. Затем последовало три коротких звона в единое продолжительное время. — Ох, давай, бежим! — встрепенулся осёкшийся поэт, пихнув товарища. — А то наши вещи без нас уплывут, неровен час! Джеймс с сожалением обернулся назад, всё ещё надеясь на чудо, на то, что вдалеке мелькнёт знакомая фигурка, и Грейс столкнётся с ним, обняв так, как никто другой не мог его обнять. Даже родная мать. Но вдали не было видно ничего, кроме унылых построек да самого пустынного парома. Воспоминание о побеге Смит заставило сердце юноши сжаться от боли. Возможно, причина отсутствия девушки заключалась в нём, как тогда на выпускном? И всё же последовал за другом, в последний момент прыгнув на отчаливающий пароход и тоскливо воззрившись на постепенно удаляющийся Манхэттен с соседом-Бруклином — его дом. Единственно-родной дом. — Забытые платья так давят на плечи, — неожиданно вновь затянул Джейк, приподняв голову так, что из-за ворота рубашки выступил острый кадык, и подставив ветру обнажённую голову, с которой была снята фуражка, — что небо порой их сгоняет в шершавое стадо. А умершие от родов узнают перед смертью, что каждый шум — это камень, и каждый след — это сердце. На душе Джеймса было паршиво. Ему стало до отвратительного грустно из-за чувства брошенности и одиночества, которые он испытал в далёком-далёком детстве. Тогда же он поклялся себе больше никогда не подпустить к себе столь тяжёлую эмоцию, ибо ему же от этого будет хуже. Что ж, своим действием Грейс невольно сделала в его сердце брешь. А от осознания, что любить её меньше он не стал, делалось до невообразимого мерзко. Нет, Смит бы никогда не пошла против своего слова, даже если он чем-то невольно оскорбил её… Тогда в чём же дело? — Мы забываем, что есть у мысли задворки, — вдруг тихонечко прошептал Барнс, — где заживо съеден философ червями и сбродом. Но слабоумные дети отыскивают по кухням маленьких ласточек на костылях, знающих слово «любовь». — Петь он не решился: ещё в школьные годы, когда его ругали за фальшивые ноты в хоре, он понял, что это дело совсем не для него. Товарищ с удивлением и ещё большим уважением покосился на него, перестав вытягивать высокую нежную мелодию. Баки опёрся всем своим весом о металлические перила, скрестив на нём руки, и чуть улыбнулся. Эта наивность в тёмно-зелёных глазах человека, за эти двенадцать месяцев ставшего таким другом, которому Джеймс бы доверил свою жизнь, вызывала в нём иррациональную весёлость. Да, между ними была разница в возрасте, но три года ничего бы не значили, не будь они столь… отличными друг от друга. В постели Джеймса побывала не одна девушка, тогда как Харриссон, похоже, даже не целовался ни с кем. И эти различия… подкупали. — Слепая панорама Нью-Йорка, — сержант Барнс прикрыл глаза, ощущая солёные брызги на своих лице и кистях ладоней, свешенных через край парохода. — Мне было шестнадцать, когда Грейс прочитала её мне. Она… — Джеймс поджал губы. — Так сумела передать нужные эмоции, что я почти… слезу пустил. Долго потом лежал и думал, насколько переменчив и непостоянен мир. Сколько у него слоёв жизни. А ведь мы ещё хорошо живём! — Он наклонил голову, чувствуя, как тоска возвращается вновь. — Сколько людей пострадало от рук нацистов? А сколько ещё пострадает? И… дети. Они ведь беззащитны перед жестокостью войны. Столько юных жизней может сломаться… — Он взглянул на притихшего парнишку, нечитаемым взором провожавшего очертания Нью-Йорка. — И столько может не вовремя повзрослеть… — С этим трудно поспорить, — со вздохом отвечал тот, отвернувшись от почти что скрывшегося города, и развернулся всем корпусом к Барнсу, окинув того внимательным взглядом. — Скажи, — вдруг произнёс он, странно сверкнув глазами, — ты ведь… очень любишь её? Ну, я про Грейс Смит. Баки не ожидал такого внезапного и одновременно личного вопроса в свой адрес. Он буквально застыл, будучи не в силах ни пошевелиться, ни сказать что-либо путное. Только в голове стали проноситься воспоминания картинками, рождая в груди тянущую ностальгию: первое его знакомство с безрассудной мелкой девчонкой и с её степенной, но доброй тётей; совместные игры, свободное время, а после — уже будни; встреча с Сопляком Стивом, тяжёлая болезнь тёти Норы и её смерть и похороны; смерть матери Роджерса и её похороны; его отъезд в то время, когда Смит больше всего нуждалась в поддержке, заботе и любви. Его любви. И эта скомканная встреча. Барнс жалел, что поцеловал её тогда в висок, а не, как и было положено, в губы… В губы… Шёпот моря раскачивал корабль, медленно бороздящий просторы открытой Атлантики навстречу консервативному востоку, навстречу восходящему диску солнца. — Я… — Баки сглотнул. Губы свело судорогой, но он решился сказать это вслух, устав держать всё в себе. Слишком тяжело, слишком невыносимо было оставлять всё, как есть. Особенно когда впереди — кровь, слёзы и смерть. — Я болен ею, Джейк. — Безнадёжно вздохнул. — Неизлечимо болен…***
Раннее утро выдалось на редкость шумным и суетливым. Грейс, так и не сомкнувшая глаз в ту ночь, перебирая вещи первой необходимости и складывая их в свой багаж, составлявший все основные её пожитки, устало зевала, глядя на почти бесчисленную толпу людей, толкавшуюся возле очередного военного эшелона. Только теперь он принадлежал не официальным войскам Соединённых Штатов, а Стратегическому научному резерву. И направлялся он отнюдь не в Висконсин, а в довольно жаркий в этом году Нью-Джерси… Смит тяжело поставила багаж на мостовую, перевела дух и поискала глазами Стива. Судя по реакции Уинифред, открывшей ей дверь после третьего же стука и с порога обнявшей девушку, хилый художник успел с ней попрощаться. Блондинка сжала тело хрупкой женщины в ответ, ощущая тоскливую печаль, комком свернувшуюся в животе. Если всё пойдёт так, как пойдёт, то она может умереть. Погибнуть от рук врага. Но лучше так, чем истязать себя в неведении и ждать, пока война закончится сама собой. — Удачи тебе, — тихо проговорила тогда Ребекка, стиснув плечи старшей подруги. — И если ты встретишь моего братца, скажи ему, что он — великовозрастной дурак. — Под вопросительным взглядом Грейс она усмехнулась: — Не спрашивай. Просто скажи ему, и всё. Подушечки пальцев захолодил кулон. Раздался щелчок нажатой кнопочки, и «Сатурн» развернулся, явив свету фотографии любимых людей. Смит с тёплой улыбкой погладила большим пальцем фото улыбающегося Джеймса, но тут же ссутулилась под тяжестью чувства вины. Наверное, его пароход давным-давно отчалил. Или отчаливает прямо сейчас. Она могла бы хотя бы заскочить к нему и сказать элементарное «До свидания»… Но побоялась, что, узнав о её намерениях, Джеймс удержит её. Заставит остаться в городе и не лезть на рожон, ибо это — по части Стивена. Испугалась, что может выдать свои чувства и расплакаться там же… Опасаясь быть отвергнутой. — Грейс? — раздался из-за спины откровенно поражённый знакомый голос. Смит резко дёрнулась, оборачиваясь. Роджерс каменным изваянием обмер на месте, неверяще уставившись на свою подругу. Возле него застыл огромный деревянный чемодан на колёсах размером с сундук, а сам парнишка уже был облачён в песочные шаровары и белую футболку, явно слишком большую для его тела. С шеи свисали металлические жетоны военнослужащего. — Что… — Художник сглотнул. — Что ты здесь делаешь? — Его скуластое лицо раскраснелось от напряжения, а грудь вздымалась и опадала в такт тяжкому дыханию. Блондинка виновато закрыла кулон обратно и убрала под белоснежную футболку его конец к своим двум жетонам, нерешительно взглянув на Стива в ответ. Она не ожидала такой внезапной и скорой встречи, поэтому теперь судорожно подбирала нужные слова, не зная, как сказать, среагировать правильно, при этом никак не обидев Роджерса. B голову ничего не пришло, как надеть на лицо изумлённое выражение и воскликнуть: — Стив! Боже, как я рада тебя видеть! Я думала, отправлюсь одна, без знакомых лиц… Тот нахмурился. На его лбу возникла хмурая мрачная складка, когда брови, выглядывавшие из-под светящейся в лучах чёлки, сошлись на переносице, и Грейс поняла: методику она выбрала неправильную. — Это доктор Эрскин всё, да? — пошёл в лобовую атаку Роджерс, уперев руки в бока. Он всегда так делал, когда был чем-то слегка недоволен. Смит вздохнула. Ей не отвертеться. Поэтому, нервно сжав ручку своего багажа, она выдала честное и краткое: — Да. И про тебя сказал. В прозрачной речной голубизне мелькнула секундная растерянность. Грейс опасливо напрягла плечи в ожидании осуждения со стороны Стивена — пусть и не могла найти даже одну причину, по которой он должен был начать это делать. Но парнишка слишком долго молчал, всё так же смотря на подругу своего детства таким взглядом, каким смотрел на неё Джеймс, когда девушка вытворяла несусветную глупость: с лёгкой щепоткой раздражения и беспокойства. А люди вокруг них гудели, провожая своих родных и близких в долгий путь — сначала в кадетский корпус, а после уже на войну. — Зачем тебе это? — вдруг спросил Стив, прервав молчание. — Я имею в виду… — Обвёл руками движущееся песочно-коричневое пространство, задымлённое идущим от поезда паром. — …всё? Ты понимаешь, о чём я! — досадливо вскричал он, заставив близкостоящих людей недовольно обернуться. — Знаешь же, Баки тебя убьёт. — Тем лучше, — отчего-то упоминание Роджерсом Джеймса вызвало в блондинке не привычную печаль, а сильный гнев. Подхватив свои достаточно лёгкие пожитки, она посеменила к эшелону, упрямо пыхтя сквозь стиснутые зубы. — Помереть от рук родного человека лучше, чем в грязных катакомбах от голода или цинги. Если уж не убьют раньше. — Что ты такое говоришь? — ахнул блондин, рванув следом за девушкой и потащив за собой свой огромный чемодан. — И ответь, пожалуйста, на мой воп… Женский багаж с грохотом бросили на перрон. Теперь уже больше лиц повернулось к ним, заинтересованно нагнувшись вперёд, когда Грейс, утробно рыча от ярости, развернулась к опешившему другу, подлетела к нему и тихо рявкнула: — По той же причине, что и ты: безрассудство в заднице заиграло. И перестать меня опекать так, словно ты Джеймс, мать твою, Барнс. Пойми уже: я не маленькая, сломленная невзгодами девочка. Хватит. Пора учиться стоять за себя самой. — Она отдышалась, всё ещё злобно глядя на вмиг побледневшего Роджерса, однако, заметив в его глазах страх и горечь, поспешила отступить. — Прости… Господи Боже, Стиви, прости меня… — Опустив голову, Смит ткнулась носом в грудь вновь растерявшегося друга да так и замерла. И плевать она хотела на то, что на них смотрят. Плевать на всех. Лишь ощущение жилистой, трепещущей груди Стива имело первостепенное значение. Щёки обожгли ненавистные слёзы. — Тебе страшно, — не спрашивая, а утверждая, мягко проговорил Роджерс, осторожно приобняв подругу и с осуждением посмотрев на нежданных зрителей, которые поспешили отвернуться и продолжить заниматься тем, чем занимались до того. — Страшно от неизвестности исхода всего того, на что мы добровольно пошли… — Да я же спасать тебя пришла, придурок, — глухо пробормотали снизу и несильно ударили по руке сжатым кулачком. — Если уж помирать, так вместе. Чёрт тебя дери, Роджерс… — Не выражайся, — слегка сморщился тот, но скрыть улыбку всё же не сумел. Мысль, что Грейс пошла на условия доктора Эрскина ради их общего дела, грела сердце. — И, да, мы не умрём. Будем спасать мир вместе. Побеждать вместе, — улыбнулся ещё шире, взглянув в мокрые глаза цвета просторов океана. — До самого конца. Послышалось громкое шмыганье носа. А затем раздалось глухое: — До конца. Брат. Что бы их там ни ждало, и какие неприятности бы их не караулили, Роджерс знал, закидывая свой чемодан и чемодан подруги в нужный вагон: Смит и правда будет. Будет до конца всегда. Как и он. С Божьего благословения.