До тех пор, пока вы не осознали непрерывный закон умирания и рождения вновь, вы просто смутный гость на этой Земле. Иоганн Вольфганг фон Гёте
[Gustavo Santaolalla — Grieving]
После нескольких часов, проведённых в уборной из-за неизвестно откуда взявшейся морской болезни, Джеймс наконец сумел устроиться на своей койке и впасть в тяжёлую беспокойную дремоту. Пару раз он просыпался как от толчка, глядел на лежавшего на соседней постели Джейка, сопевшего в обе дырочки, и вновь погружался в нечто склизкое и тёмное, чему Барнс не мог дать названия. Беспокойство раздирало грудь калёным металлом, брюнету периодически мерещился запах пороха — ещё со стрельбищ он въелся ему практически в самую слизистую — и чьи-то предсмертные вопли, от которых кровь застывала в жилах. Конечно, перед отправкой в сто седьмой пехотный Баки проверяли на психическую стабильность и вменяемость, но с каждой минутой ему казалось, что врач сильно ошибся, поставив в карту печать «абсолютно здоров». Не бывают же у здоровых, к коим его причислили, такого рода галлюцинации! В очередной раз Джеймса разбудил протяжный гудок парохода. В том, что означает каждый из сигналов, мужчина не имел ни малейшего понятия, однако успел в тысячный раз возненавидеть само их существование. Медленно разлепив веки, он хмуро уставился в стену и сжал пальцами натянувшуюся ткань своей рубашки до ощутимого напряжения в фалангах. Голова трещала нещадно, горло пульсировало от новых приступов тошноты, а в желудке чувствовалась всеобъемлющая пустота. Сержант недовольно застонал, но так тихо, чтобы не нарушить покой Харриссона, аккуратно перевернулся на спину и отрешённо взглянул в потолок. Ну, откуда, откуда он знал, что у организма мнение насчёт качки на воде резко отрицательное? — Твою ма-а-ать, — прохрипел Барнс; коснулся ладонью лба, как бы в стремлении снизить жар и головную боль, и только потом обратил свой взор в иллюминатор. Ночного светила не было видно в иллюминаторе, но его мягкий успокаивающий свет просачивался сквозь плотное стекло, отбрасывая серебристый свет на хлипкий пол каюты. Баки невольно взглянул на сиявшую линию горизонта, где сплошной бесконечный океан сливался с холодным звёздным небом, дотронулся пальцами до линии подбородка, на которой отчётливо проступала колкая щетина, и заскрежетал зубами. Духота стояла неимоверная — и это при том, что на всём судне не было ни единого места, где бы ни пристроился пресловутый сквозняк. Тот не спешил облагодетельствовать пассажиров прохладой, поэтому сержант, не вытерпев, мрачно сел, постаравшись не скрипнуть койкой, на раз-два обул берцы и бесшумно покинул помещение, оставив Джейка преспокойно смотреть седьмой сон. Ветер тут же дунул в бледное, истощённое кинетозом лицо, всколыхнув тёмные вихры волос, взмокшие от пота, и мгновенно осадив душевные переживания. Джеймс приблизился к краю парома и принялся спокойно наблюдать за однородным послеполуночным пейзажем. Все солдаты наверняка давным-давно спали, а сержант Барнс в одиночестве буравил взглядом спокойные воды Атлантики, плескавшиеся под ватерлинией в едином им одним известном ритме. Думать о том, что содержится в её чёрной вечной глубине, не хотелось абсолютно, поэтому Баки молча засунул руку в карман штанов и, покопавшись, выудил завёрнутую в клочок бумаги сигару, подаренную Габриэлем во время их отъезда в Нью-Йорк. «Когда ж ты курить-то начнёшь? Êtes-vous un homme ou pas?» — праведно возмутился тогда Джонс, вручив… точнее, всучив только-только получившему должность товарищу неожиданный сюрприз и отдав в придачу небольшую зажигалку. Употреблять табак Баки не собирался ни в коем разе, но всё же оставил вещицы у себя, понимая, сколько всё это стоит. Хотя кого он обманывает? Дело заключалось вообще не в деньгах! Развернув небольшую ношу, пропитанную характерным ароматом, дрожащими мозолистыми пальцами и повертев сигару так и этак, мужчина вдруг поймал себя на внезапной мысли: а отчего бы ему и правда не попробовать? Может, та детская непереносимость давно прошла? Да и, как ему говорил Джейк, такие вещи помогают вмиг вылечить внезапную заразу вроде той, что испытывал Джеймс сейчас. Харриссон сам не курил да и к алкоголю относился весьма равнодушно, а Бак ему верил. Верил, как своей семье. Как Стиву и Грейс… Воспоминание о Смит больно кольнуло под диафрагмой до желания вырвать из груди собственное сердце. И ведь сжал в том самом месте рубашку, представляя во всех красках сей процесс. Джеймс безуспешно пытался понять, разгадать причину, по которой та, кому он готов был прямо на причале признаться во всём, не пришла попрощаться. А ведь пообещала. Нахмурив брови и скривив губы, Барнс вновь свернул бумажку и осторожно убрал сигару в карман, продолжив наблюдать за неизменным видом. Ему будто нож в спину всадили, и по мышцам всё ещё ползали волны боли. А злости до сих пор не было, да и чувства никуда не спешили уходить… Баки подавил горькую усмешку. Должна была существовать довольно веская причина, по которой Грейс не пришла. Конечно, должна. Ведь она так смотрела на него в тот самый вечер, с такой мольбой в аквамариново-васильковых глазах, с таким страхом на дне круглых тёмных зрачков… Сержант только тогда осознал: надо было не трусить и поцеловать. Взять в ладони точёное лицо и впиться поцелуем в эти манящие губы. Прилюдно, чтоб знали: его. Только его. Окончательно и бесповоротно. Сон давно сняло как рукой, однако усталость поминутно давала о себе знать небольшим головокружением. Ощущение тревоги вновь настигло Джеймса и, похоже, уже не собиралось отступать в своей непримиримой борьбе. В этой эмоции хотелось разобраться поподробнее и покопаться основательнее, и Барнс уже приготовился коротать бессонное время за этим делом. Но… — Ты чего не спишь в такой час? — послышался знакомый голос, а затем и лёгкая поступь ног по полу — насколько это было вообще возможно с армейской обувью на металлических подошвах. Джейк материализовался как всегда неожиданно, замерев возле товарища, и, поправив на носу очки, сонно потёр ладонью правый глаз. — Вроде ж ещё утро нескоро… — И фразу прервал оглушительный зевок, едва не вывернувший челюсть парнишке. Джеймс несколько ошарашенно посмотрел на друга. Каким же образом тот умудрялся появиться в ту самую минуту, когда на сердце ложился неимоверно тяжёлый камень из сгустка вины, горечи и предчувствия чего-то нехорошего? Кажется, это называлось телепатией. Такое часто бывало у него с Грейс в разные годы, в разные ситуации, в разное время года и в разное время суток. Со Стивом это случалось реже, и всё-таки… И вновь всё сводилось к Грейс. — Предаюсь меланхолии, — честно ответил Джеймс, заглянув в тёмные глаза Харриссона сквозь отблескивающие толстые линзы окуляров, ночью казавшиеся беспробудно чёрными, и тут же отвернулся. Взволнованно наморщил лоб, бросив на друга короткий взгляд. — Я тебя разбудил? На лице его собеседника сверкнуло росчерком недоумение, которое быстро сменила вспышка осознания услышанного. — О, нет-нет, нисколько! — поспешил заверить тот, выставив ладони с чуть искривленными узловатыми пальцами. В то же мгновение лицо его отчего-то потемнело, обнажив отпечаток чего-то такого невыносимо-болезненного, о чём многие молчат всю свою длинную, бесконечную жизнь. — Я лишь проснулся из-за сна — вроде и страшный, а такой… глупый! — Джейк на секунду осёкся. — Проснулся — а в каюте никого. Вот я и решил поискать… — Сконфуженно понурил голову. — …тебя. Джеймс вновь развернулся, пробежался оценивающим взглядом по знакомой фигуре; скользнул по бегающим глазам парня и остановился на пальцах, которые поэт каждые несколько секунд заламывал под всевозможными углами. Харриссона, съёжившегося в тот самый миг то ли от страха, то ли от чего-то ещё, явно что-то беспокоило, и Барнс, видевший своего товарища в таком состоянии впервые, вознамерился узнать, в чём заключалась тревога его военного фактически друга. Привычки юности, когда справедливость считалась чем-то достижимым, чистым, как стекло, и единственным выходом из всех бед, дали о себе знать слишком внезапно. Выдохнув через ноздри, брюнет притопнул носком ботинка, опёрся бедром о металлические перила и смерил насторожившегося юношу задумчивым взором. — Что тебя мучает? — решил действовать прямо он, прекрасно понимая, что тактика «начинать издалека» здесь не сработает. Да, Джейк считался самым эмоциональным из всего кадетского взвода, но излишне ранимым тот никогда не был. Либо вовсе никому этого не показывал. — Точнее… — В глазах Харриссона вспыхнул мимолётный испуг. — Что тебя… терзает? Вновь раздался один из пароходных сигналов, и судно слегка накренилось, забирая влево. — Я… — Юноша обеспокоенно покосился на Баки, а затем посмотрел вперёд, на водную гладь. — Мы… мы плывём вот уже девять дней, — вдруг выпалил он на одном дыхании, вмиг взбудоражившись. В тёмных глазах мелькнул странный блеск, а лицо исказила гримаса неожиданной ярости. — Плывём без остановки, отрезанные от остального мира… И если бы ты знал, как меня это злит и пугает! — Джейк энергично взмахнул руками — и, сжав кулаки до дрожи, вдруг обессиленно опустил их. — Я даже не знаю, смогу ли написать деду, чтобы тот за бабулей проследил… — Певец вдруг улыбнулся настолько ласково, что Джеймс, не ожидавший столь резких перемен в настроении товарища, начал тревожиться за него гораздо сильнее. — И чтобы они без меня продолжали так же по выходным печь пироги… — Моргнул и посмотрел на Барнса. В глазах Харриссона застыли слёзы. — Не хочу, чтоб из-за меня их порядок жизни нарушился… Обескураженный, брюнет приоткрыл рот… и сразу же закрыл его, решительно не находя нужных слов. Всё, сказанное другом, Джеймс испытывал и сам. Волновался за мать, за Бекки, пусть и знал, что с нравом обеих те не пропадут; за сопляка-Стива из-за его способности находить неприятности там, где их априори быть не могло; за Грейс, так явственно изменившуюся за этот год. Ни шрам на щеке, ни возникшее нечто неуловимое в девушке не смогли ускользнуть от внимания Баки… но для него она осталась прежней девочкой из того проулка, раз и навсегда показавшая богатенькому сынку Свифта, что он не царь Земли, и засевшая в нём глубоко-глубоко. Раз и навсегда. — Мы приплываем в лондонский порт завтра, — неожиданно пробормотал тем временем Джейк, всё ещё не глядя на Барнса. — Ты знал об этом? Вынырнувший в этот самый момент из мыслей Джеймс едва не поперхнулся собственной слюной. Вытаращив глаза, он потрясённо уставился на покосившегося на него товарища. — Как завтра? — только усилием воли голос мужчины не повысился до такой степени, что мог бы разбудить всех на палубе. Джейк взглянул на него прямо лишь в тот момент, когда Баки принялся недоуменно оглядывать пространство, словно ища ответы на возникшие в его голове вопросы. Неужели война оказалась на несколько шагов ближе? — Мы же должны прибыть не менее чем через шесть дней! — Посмотрел на приятеля затравленным взглядом голубых глаз. — Разве нет? Харриссон нервно дёрнул плечом. — Капитан сегодня вечером об этом всем сказал, — принялся пояснять он и, предваряя восклицание Барнса на подобие «Почему ты мне об этом не сказал?», прибавил: — Тебе тогда плохо было, поэтому беспокоить по этому поводу не стал. — Губы его исказились в печальной улыбке. — Я просил капитана лично тебе передать… — …видимо, не передал. — Джеймс думал, что его ждут ещё несколько дней форы, когда он сможет более или менее морально подготовиться ко всем предстоящим тяготам. И оказался в огромной вонючей луже, услышав подобное. Неожиданный страх стиснул его сердце, болезненно скрутив его и обдав невыносимым холодом. Ему предстояло сражаться. Ему предстояло стрелять, ему предстояло взвалить на себя ответственность за мирных граждан. И, что ещё ужаснее, ему предстояло убивать. Да, противниками выступят не люди — аморальные чудовища, но какая разница, если оболочка всё равно людская? — Чёрт, — только и сумел выдохнуть Барнс. — Ещё поэтому мне так страшно, Бак. — Джейк обхватил себя руками, словно силясь себя согреть — так он дрожал. — Идя в военкомат, я думал… думал, всё будет гораздо проще: пришёл на поле брани, перестрелял всех, и дело в шляпе. — Блондин то ли усмехнулся, то ли всхлипнул, и покачал головой. — А теперь, как только подумаю о возможности убить кого-нибудь, так жить становится невыносимо… Из-за этого я почти не сплю, почти не ем, — признался Джейк. — Усилием воли заставляю себя не сбиваться с ритма, но… — Глянул на океан. — Знаю, прежним уже не будет ничто… Но хочется побыть собой… хотя бы несколько дней. Какое-то время оба молчали, думая каждый о своём. Джеймс, оглушённый искренностью человека, от которого её слышал довольно редко — почти никогда, — несколько минут гипнотизировал свою левую ладонь, представляя, как этой самой рукой он будет отбирать жизни у бесчисленного множества нацистов. Будто свыше ему дали право называться палачом во всей это бессмысленной войне, грозившей убить всё живое, если никто её не остановит. Пальцы дрогнули — и опустились, складываясь в кулак. — Тогда нужно выспаться, — нарушил молчание брюнет, и его голос практически слился с рокотом морской пучины и тарахтение двигателя откуда-то из недр парохода. — А то будем мямлить перед английской комиссией и только опозоримся, — чуть громче добавил он. Харриссону ничего не оставалось, кроме как кивнуть и уныло поплестись следом за ним в свою каюту. А на сердце Джеймса так и пульсировала тревога.***
Джеймса разбудил оглушительный грохот, раздавшийся где-то совсем рядом и ощутимо тряхнувший заскрипевший корабль. С соседней полки слетел взвизгнувший Джейк и, грянувшись об пол, выдал громкое «Чёрт!» — с его носа слетели очки. Барнс не стал молчать и, бросив ругательство более смачное, слез с постели и буквально подлетел к иллюминатору. Он только и успел разглядеть уходящий под воду дымящийся снаряд, прежде чем новый толчок едва не опрокинул брюнета навзничь. Мужчина вцепился в один из поручней и громко рявкнул: — Да какого хера? Спустя две минуты, уже одетые, отыскав очки Джейка, оба товарища покинули помещение и остановились прямо на проходе. Увиденное шокировало обоих: прямо на них, с кормы, кажется, двигался какой-то тёмный небольшой корабль, имевший явно недобрые намерения по отношению к американскому пароходу. На его палубе сновали туда-сюда едва различимые тени, явно занятые каким-то делом; в какой-то момент среди них мелькнула искра, осветившая очертания людей, — и вражеское судно выплюнуло заряд, пролетевший в опасной близости от бока корабля, упавший в воду и поднявший тучу брызг, облепивших выставивших локти вверх Харриссона и Барнса. — Что происходит? — не на шутку запаниковал Джейк и вцепился в рукав одного из пассажиров, которые начали выбегать из кают и нестись куда-то в сторону. — Что случилось? — Нацисты случились! — рявкнул невысокий юнец и, взглянув на друзей, как на сумасшедших, вывернулся из хватки разом побледневшего певца и понёсся дальше. Джеймс будто очнулся от какого-то ступора после услышанного, схватил товарища за плечи, повернул того к себе лицом и попытался втолковать ему хоть что-то вразумительное. Но слова давались плохо из-за затуманившего разум первобытного ужаса и осознания: война не была далеко или близко. Она всегда находилась рядом с ними. — Джейк, слушай меня… — в очередной раз забормотал Баки — и пароход вновь содрогнулся, но в этот раз настолько сильно, что накренился на бок со звонким скрежетом… Джеймс не успел договорить: от резкого толчка его дёрнуло в сторону, и ладони слетели с плеч Харрисона. Не успев сориентироваться и схватиться за опору, как сделал это пришедший в себя в эту минуту Джейк, Барнс отлетел к перилам, с размаху ударившись позвоночником, кувыркнулся через голову и ухнул прямиком вниз, за борт. Он успел увидать округлившиеся глаза приятеля прежде, чем тёмные волны схватили его в свой холодный жуткий плен и сомкнулись над его головой, заставив звуки взрывов и испуганный крик «Баки!» заглохнуть и отойти на второй план. Джеймс оказался точно в другой вселенной: он парил в ледяной невесомости, будучи не в силах пошевелить внезапно отказавшими конечностями, смутно ощущал тупую боль в пояснице; видел, как края его одежды зависли, колыхаемые потоками воды, и не мог ни всплыть, ни сделать хоть какое-то инстинктивное движение, чтобы не утонуть. Пузыри воздуха сами скользили с его приоткрытых губ, а веки — наливались свинцом и опускались всё ниже и ниже… Разум постепенно угасал, а тело медленно, но верно тянуло вниз — к чёрному-чёрному дну… Два года назад Крошечный балкончик, пристроившийся у одного из окон квартиры семьи Барнсов, выходил на не слишком приглядный вид: скопление невысоких жилых домишек с точно такими же балконами, верёвками, на которых сохло разномастное бельё, да с провалами окон с однотипными ставнями. Грейс приподняла голову, посмотрела на вечереющее небо цвета свежих ярких красок, постепенно переходивших в ночную синь, и подставила лицо прохладному ветерку, тотчас же всколыхнувшему её завитые белокурые волосы. Воздух насытился вечерней влагой и теперь стыло обтекал хрупкое девичье тело, заключая его в свои нежные объятия. Смит слегка поёжилась, обхватила себя руками и в который раз пожалела, что надела не подходящее по погоде платье. Но что поделать, если изначально планировалась простая дневная прогулка без вечерних посиделок после. Девушка была даже этому рада, честно признаться: она поболтала с Бекки, по секрету признавшейся ей, как сильно той приглянулся их местный почтальон, побеседовала с Уинифред, выпила чаю с Эммой. Но когда дело дошло до совместных разговоров, в блондинке вдруг ни с того, ни с сего проснулось желание поскорее выйти из гостиной. Причину этого она никак не могла найти, и поэтому сильно злилась. Разумеется, на себя. Притупившаяся за два года боль из-за смерти тёти внезапно дала о себе знать тоскливым опустошением в груди. Грейс оперлась о перила локтями, тщетно пытаясь освободить голову от гнетущих мыслей. А кончина миссис Роджерс и вовсе зияла свежей, до сих пор кровоточащей раной, накладывая свой отпечаток как на состояние Стива, так и на настроение Джеймса. Первый, к слову, довольно быстро оправился и, казалось, двинулся дальше. Но то, с какой тоской он глядел на ту самую могильную плиту при посещении кладбища, выдавало его с головой. Смит во время таких мероприятий чувствовала ужасающий стыд: место, где покоилась Элеонора, после похорон и тех самых алых гвоздик она так и не смогла посетить. То ли от вины, до сих пор тяготившей её, то ли из-за чего-то ещё. Разбираться в этом особого желания не находилось. — Хей, — Девушка ощутимо вздрогнула от неожиданности, услышав до щемящей нежности в сердце знакомый голос. Джеймс осторожно вошёл на балкон и остановился рядом с подругой, встревоженно посмотрев на неё сияющими глазами, в тени ставшими серее осеннего неба. — Ты как? — Он повторил движение, облокотившись о перила, и наклонил голову вбок. — У тебя что-то случилось? — Что? — Смит немного обескуражено глянула на Барнса, но, осознав смысл услышанного, тут же заверила: — Нет, конечно нет. Всё хорошо. — Вздох непроизвольно сорвался с чуть подкрашенных губ, когда Грейс вновь перевела взгляд на уже изрядно потемневший небосвод с начавшими проглядывать крошечными холодными звёздочками. — Просто… — Сил выговорить родное имя едва ли хватало, и всё же, пересилив себя, блондинка выдавила, ощущая подступивший к горлу ком: — Вспомнила тётю Нору. — А, — понятливо кивнул Джеймс и повернул голову в ту же сторону, куда смотрела девушка. — Понимаю, — Он помолчал, поболтал кистями в воздухе, после чего вновь покосился на подругу. — До сих пор не отпускает тебя?.. — К сожалению, — с грустью подтвердила та, немного опустив голову. К чему ей, собственно, лукавить? Время суток между вечером и глубокой ночью в Нью-Йорке было особенно прекрасным. Стоять в прохладе, наслаждаясь кратким мигом покоя после насыщенного дня сплошного движения среди других людей, слушая стрекот редких сверчков и любуясь небом, было невероятно пленительной роскошью. Грейс мельком поглядела на Джеймса, скользнув взором по его чистой светлой рубашке и новым плотным штанам на подтяжках, и прикрыла глаза, усмехнувшись. Он выглядел так… по-домашнему. Очень уютно и мягко, так, что появлялся огромный порыв прижаться поближе к этому сосредоточию безопасности и остаться рядом. Но приходилось поминутно одёргивать себя, ибо Барнс мог бы подумать совсем не… то. — Столько лет прошло, — тихо проговорила блондинка, закусив верхнюю губу и стараясь не глядеть на Джеймса, который будто напрягся, услышав её слова. — А я всё не могу её отпустить. Это… — Её неожиданно разобрал смех. Настолько дикий несуразный смех, что тот едва не сорвал связки, когда Грейс подавила внезапный приступ — лишь болезненная усмешка, которая поспешно была прикрыта ладошкой, исказила её лицо. — Это… невыносимо. Понимаю, надо успокоиться, отпустить и жить дальше, но… — Голос её сорвался. — Я не знаю. До сих пор не знаю, каким образом я должна это сделать. Это как… — Задумалась, подбирая близкие по значению слова. — Как научиться заново ходить! — Посмотрела на Барнса, до сих пор молча глядевшего на неё невозможными серо-голубыми глазами. — Понимаешь? Юноша опустил глаза, протяжно вздохнул, вновь взглянул на Смит, и в отражении его зрачков та неожиданно увидела себя. Крошечное отражение смотрело на неё из родного зеркала души с такой же печалью, что и сама Грейс, и от этого становилось ещё невыносимее. Блондинка резко отвернулась, ощутив, как больно слёзы щиплют глаза и как сильно обжигают ей щёки. Девушка сильнее зажала ладонью рот, заглушив невольно вырвавшийся всхлип, и зажмурилась, давая всему накопившемуся с тридцать пятого года выплеснуться наружу. Она думала, что сумела смириться. Думала, что сумеет сдвинуться с места и жить дальше. И жестоко ошиблась, теперь пожиная плоды решения копить всё внутри себя. Эта необъяснимая вина, раздиравшая её грудь, понимание, что тёти Норы больше не будет рядом — ни сейчас, ни потом. Никогда. Кого она стремилась обмануть в том, что выбраться из всего этого будет просто: окружающих? Или же себя? Смит попыталась успокоиться, но у неё ничего не вышло — ручейки слезинок хлынули с новой силой, а давление в лёгких продолжало расти, рождая всепоглощающую яркую боль. Словно смерть миссис Уилсон произошла только вчера. Сильные руки обхватили хрупкие плечи, несильно сжав их, и притянули к горячему телу без права отстраниться и уйти. Мягкие короткие волосы коснулись волос Грейс, и успокаивающий голос Джеймса принялся говорить сквозь образовавшийся туман в голове девушки: — Господь уберёг меня от участи быть лишённым самых дорогих мне людей. Но каждый день я мучаюсь от мысли, что это несчастье настигло вас со Стивом. Мучаюсь от несправедливости. Каждый день я боюсь за вас обоих, боюсь, что с вами может что-то случиться. И мне нестерпимо больно глядеть на то, как ты постепенно угасаешь, — Дрожь сотрясла тело Смит, и объятия Барнса усилились. — Послушай, Грейс, — в голосе брюнета засквозила странная нежность. — Я знаю, как тебе больно, и даже не представляю, с каким грузом ты просыпаешься изо дня в день вот уже три года. — Помолчал. — Но я не думаю, что Нора будет спокойна, глядя сверху, как ты истязаешь себя, доводишь себя до потери сил. Думаю, она так же плачет, смотря на нас с Небес, и винит себя в том, что так скоро покинула этот мир. Что покинула тебя, — Напряжение, сковывавшее мышцы Грейс, постепенно начало угасать, сменяясь всеобщей слабостью. — Я думаю… — Джеймс мягко взял девушку за плечи и развернул к себе, заглядывая в лицо. — Я думаю, что она хотела бы, чтобы ты двигалась дальше. Чтобы ты жила. — Его губы дрогнули в улыбке. — Понимаешь меня? Смит шмыгнула носом, посмотрела на него — и привычно-порывисто прижалась к его груди. Джеймс заботливо обвил её руками в ответ, положив свой подбородок той на макушку. — Как же я буду двигаться дальше? — глухо заплакала Грейс, ощущая, как быстро и неумолимо намокает рубашка под её лицом. Она хотела было выпутаться из объятий, чтобы не намочить ткань ещё больше, но ей не позволили этого сделать — Барнс держал крепко, твёрдо, решительно. И Смит оставила свои попытки. — Как же я буду жить без неё? Но запал медленно подходил к концу: началась икота, а поток слёз чуть уменьшился, оставив лишь бесконечную усталость. — Всё хорошо, — ласково проговорил брюнет. — Всё будет хорошо, — В его голосе промелькнула ободряющая улыбка. — У всех нас. Это я тебе обещаю. Та только кивнула, прикрыла глаза и уткнулась носом в грудь Джеймса. Человека, в котором она нисколько не сомневалась… Сейчас Болезненный рывок под пупком вынудил Джеймса резко распахнуть глаза, скривиться от солёной воды, попавшей ему на поверхность глазных яблок, и начать дёргаться всем телом. Осознав, что только что чуть не стал жертвой океанской пучины, он схватился за грудь, которую начало раздирать от недостатка воздуха, вскинул голову и, увидав наверху, на приличном расстоянии, дно парохода и огненное зарево возле него, едва не поддался панике. Плыть было довольно далеко, Барнс боялся, что попросту не достигнет заветного кислорода. Но, как говорила Грейс, не попробуешь — не узнаешь. Поэтому, собрав остатки своих сил, Джеймс двинулся в путь, принявшись загребать ладонями воду и дрыгать ногами в берцах. Изредка подводное течение сносило его вбок, но мужчина лишь хмурился и сдаваться даже не думал. Под конец, когда окончание плена лежало совсем близко — только руку протяни, — Баки чуть не потерял сознание, но, совершив последний рывок, вынырнул, головой нарушив целостность глади, — и его тут же резко обдало холодом со смесью гари, осевшей на языке сухим пеплом. Из защипавших от соли и горечи пожара глаз брызнули слёзы, а слух разорвали чьи-то панические вопли. И только спустя минуту Джеймс, сосредоточенный на заглатывании воздуха ртом, распознал среди всего хаоса голос Джейка. — Человек за бортом! — периодически орал он. Животный страх застывал в каждом выкрике острым лезвием. — Человек за бортом! — Молчание. — Баки! Барнс! ДЖЕЙМС! — Я здесь! — что есть мочи крикнул тот в ответ и едва не подавился воздухом. Волосы неприятно липли ко лбу, по лицу лились солёные капли, так и норовя забраться в рот, форма постоянно хлюпала под водой, а волны шумно плескались на уровне шеи. Наверху тут же засуетились. — Слава Богу, слава Богу! — Юркая фигурка Харриссона с сиявшими бликами линз на лице мгновенно заносилась по палубе. — Давайте, парни, подсобите! — И общими усилиями сержант Барнс был вытянут обратно на судно из пресловутой стихии, едва не приютившей его насовсем в своих недрах. С Джеймса буквально лило, униформа явно нуждалась в длительной просушке. К счастью, фуражка, слетевшая с него во время падения, осталась на корабле и была благополучно вручена её владельцу Тимоти Дуганом — тем самым рыжим парнем, с которым оба товарища ехали на поезде в Висконсин. Получив головной убор и нахлобучив его на сырую голову, Баки дунул на лоб в попытке сдуть пряди — чего у него ожидаемо не получилось, — и только теперь глянул на полыхавший и потрескивавший жадным пламенем вражеский корабль, постепенно скрывавшийся в воде. Мёртвые тела плавали там же, распространяя по гляди багровые пятна, а от самого места крушения валил густой чёрный дым, донося аромат горящего топлива и палёного мяса. В тот миг Барнс понял, как сильно он ненавидит океаны. Во всех их проявлениях. И причина теперь заключалась не только в морской болезни. К груди неприятно прилипли военные жетоны в напоминание о том, кем он теперь является. Кем он стал.***
Служебная машина, шурша колёсами, катилась по знакомым улочкам Бруклина, изредка поворачивая вправо или влево и то и дело перестраиваясь возле различных машин, включая жёлтые такси, коих в городе водился целый рой. Грейс, пристроившаяся возле самого окна на заднем сидении, хмуро буравила глазами проносившиеся мимо виды и вполуха слушала гул голосов, доносившихся от Стива и мисс Картер, внезапно завязавших беседу. Водитель в свою очередь не спешил к ним присоединиться, вцепившись в руль так, что становилось понятно: попытайся кто нарушить его покой в эту поездку, и «счастливчику» несдобровать, — поэтому Смит оставалось только вариться в своих мрачных мыслях, попутно обводя пальцем металлическую кнопку, закрывавшую дверь изнутри одним лишь нажатием. Блондинке было неспокойно — и это не укрылось ни от кого. Даже Роджерс сразу же полез с характерными вопросами на тему «Что стряслось». Но художник быстро отстал, увидев нерасположение подруги к разговорам по душам. Девушка заметила, когда в салоне резко наступила тишина, и поняла, что пропустила какой-то важный разговор. Она мельком покосилась на друга, сконфуженно ёрзавшего на другом конце сидения возле Маргарет. В какой-то момент глаза обоих товарищей встретились, и Смит поспешно отвернулась, ощутив предательски ёкнувшее сердце. Возможно, перед заключительным этапом проекта она и вела бы себя более спокойно; возможно, перед тем, как её жизнь кардинально изменится, Смит бы всячески шутила и пыталась бы держать оптимистичный настрой. Но разговор с доктором Эрскином, состоявшийся тем же утром перед вылетом из Нью-Джерси, не покидал разум блондинки ни на минуту… — Грейс? — Авраам просунул свою полысевшую голову в приоткрывшийся дверной проём и, увидав, как Смит, уже одетая и обутая, заканчивала укладывать вещи в свой чемодан, проскользнул в практически пустовавшее помещение: всех кадетов после объявления о закрытии набора в проект «Перерождение» перераспределили и отправили в другие лагеря для продолжения военной подготовки. Услышав знакомый голос, Грейс обернулась и одарила немца приветственной улыбкой, но, приметив обеспокоенное выражение его лица, мгновенно посерьёзнела, закрыла чемодан на защёлки и повернулась к Эрскину всем телом, как бы говоря, что полностью находится во внимании. — Сегодня пришли результаты твоих тестов. Я говорил, die Laborassistenten допустили какие-то ошибки в расчётах, вследствие чего напутали половину… — как бы извиняясь, пояснил он и поправил очки. — Поэтому так впритык и вышло… — Девушка неловко почесала медленно заживавшую красную точку на сгибе локтя, где синел жгут вены, вспоминая неприятную процедуру. — Что-то не так? — озвучила свои опасения за все эти дни она и чуть дрогнула, когда Авраам, прикрыв за собой дверь, быстро приблизился к ней, тревожно заглянул ей в глаза из-под своих очков в тонкой оправе и издал тяжкий печальный вздох. — Грейс, — начал мужчина каким-то успокаивающим тоном. Смит почувствовала себя очень неуютно под этим потемневшим взором и от мгновенно сгустившегося воздуха. — Результаты… скажем так, неутешительны, — Девичье сердце на миг замерло — и тут же принялось с удвоенной силой качать по телу кровь. — На половину компонентов сыворотки элементы твоей крови отреагировали негативно и… — Помолчал, подбирая нужные слова. — …она начала вырабатывать огромное количество лейкоцитов. Словом, проявила eine allergische Reaktion. Блондинка медленно-медленно нахмурилась. До неё начинало доходить то, что ей пытались донести. И ей это абсолютно не нравилось. — Это… — она сглотнула. — Плохо? — заглянула в грустные глаза учёного. — Так ведь? Как же ей хотелось услышать отрицательный ответ! Как же ей хотелось услышать, что всё это — не что иное, как беспочвенные страхи, и просто посмеяться над несуразностью беспокойств, роившихся в голове блондинки вот уже несколько дней! Но, увы… — Да, — хмуро кивнул немец. — Это очень и очень плохо, учитывая непредсказуемость реакции на сыворотку всего организма. Возможен anaphylaktischer Schock, да что угодно! — Авраам прикрыл глаза. — Ты можешь не пережить процедуру, Грейс, — неожиданно прямо выпалил он, вновь посмотрев на девушку, которая в немом потрясении уставившись на доктора и бесшумно сглотнула. — Как врач я не могу допустить этого… Наступила тишина. Скрипнула пара половиц. — Но? — через силу выдавила Грейс, уловив двойственность в словах мужчины. Тот выдохнул, на секунду прикрыв глаза. — Решать не мне, — поймав вопросительный лазурный взгляд, он снова вздохнул. — Последнее слово за тобой, как ни больно мне это сейчас говорить. Уверенность Смит в ту самую минуту дала заметную трещину. Ноги блондинки неожиданно подкосились, и она аж присела на тут же скрипнувшую койку, уставившись перед собой невидящим взглядом. Эрскин, ожидавший такую реакцию, осторожно развернулся и пристроился рядом на приемлемом расстоянии, сцепив руки в замок, ссутулившись до напряжения мышц спины и посмотрев то ли с сочувствием, то ли с болью на своего кандидата. Решение пойти защищать страну показалось теперь Грейс не такой заманчивой затеей, коей та являлась раньше. Наверняка лучшим из вариантов до сих пор оставался курс медсестёр, однако отказаться сейчас… Или смерть — единственный вариант разорвать замкнувшийся круг? А как же Стив? Эмма? Джеймс? Она ведь так и не сказала ему… Во рту резко пересохло, голову повело, и девушка сильно пожалела об отказе выпить вчера вечером вино. Всё равно хуже от этого никак не стало бы. — Никто не осудит тебя, если ты… — начал медленно Авраам. — Нет, — Удивлённый взор из-под линз резко обратился на выпрямившуюся Смит, которая сурово глянула на мужчину и повторно отчеканила. — Нет. Я не уйду, — И, предваряя аргументы доктора, почему её решение до безрассудства опасно, пояснила: — Это не упрямство и не гордость. Я родину иду защищать, Авраам, а не в солдатики играть. Поэтому на кону должно стоять всё — даже моя жизнь. Что такое она в капле кровавого моря войны? — Вопрос заранее являлся риторическим, и Эрскин, поняв это, отвёл глаза, не став спорить. — Надеюсь, respektierst du meine Wahl? Прежде, чем мужчина ответил, воздух, так и трещавший от напряжения, вновь наполнился молчанием. Лишь тихонько тикали настенные часы в самом углу комнаты да шелестели за окнами листья на ветру. — Ja, — кивнул он вдруг. — Absolut. Они доехали до места очень незаметно, неожиданно прижавшись к обочине возле какой-то антикварной лавочки, где ошивались разного рода люди. Ничего сверхъестественного: явление-то ведь нередкое в такой части Нью-Йорка. Как только машина остановилась, заглохнув, Грейс подорвалась с места, сразу же покинув салон; она моментально принялась разминать затёкшие ноги и притоптывать на месте, то и дело бросая обеспокоенные взгляды на витрины с товарами на любой вкус и цвет. Стив, так нелепо смотревшийся в форме и армейской пилотке на фоне мирной улицы (впрочем, как и Смит), где все прохожие находились в гражданском, остановился возле подруги и вопросительно глянул на неё, но та неопределённо тряхнула шевелюрой и в свою очередь посмотрела на агента Картер. Брюнетка фыркнула, оправила складки на тёмно-коричневой юбке-карандаше, кинула короткое сдержанное «Пойдёмте» и размашистым шагом направилась в лавку. Друзьям ничего не оставалось, как последовать за ней. Проход через все посты Смит помнила смутно. Ей запомнилась лишь та старушка, с которой Маргарет обменялась весьма странными кодовыми предложениями. Хозяйка заведения после ответа на её реплику «Солнечная погода сегодня в Бруклине» чем-то вроде «Да, но я бы взяла с собой зонтик», произнесённого всё с тем же британским акцентом, нажала на что-то под стойкой и с натянутой улыбкой пропустила людей в кладовую. Увидавший вход в секретную лабораторию Стив вытаращил в удивлении глаза, а погрузившаяся в себя Грейс почти не выказала никакого потрясения. Она опомнилась только тогда, когда вышла на своеобразный балкон и приметила группу учёных, распределившуюся по всему пространству внизу. Там же стояло много громоздких машин с многочисленными кнопками, окружавшие площадку с двумя странными приборами. Блондинка медленно сняла свою пилотку и принялась нервно мять ту в руках, но, завидев во всей куче Эрскина, прекратила терзать несчастный кусок ткани и неуверенно улыбнулась единственному знакомому среди людей в халате лицу. — Никто не осудит тебя. «Кроме меня самой», — мрачно подумала Грейс, торопливо спустившись вниз и перейдя на попечение немца, тут же принявшегося что-то объяснять размеренным голосом со ставшим привычным слуху немецким акцентом. Роджерс растерянно кивал, оглядываясь по сторонам, а Смит, подняв голову и заприметив наверху пространство за стеклом, где сидели, очевидно, высокопоставленные лица, не сдержала дрожи в теле. Одно дело, когда идёшь на чистой воды самоубийство в одиночку, а другое — демонстрация. Расположившийся на первом ряде ложи полковник Филлипс рядом с каким-то человеком, на груди которого сияло множество наград, привычно хмурился, слишком открыто не одобряя происходившее. Одно утешало: Рузвельта там точно не наблюдалось. — О, не обращайте на них внимания, — заметив перемену в лице девушки, шёпотом заверил Авраам. Мужчина взял за плечи обоих подопытных (да, именно подопытных) и повёл их обоих к тем самым блестящим аппаратам с нереальным количеством механизмов, вызывавшим у Грейс огромные сомнения. — Снимайте верхнюю одежду и обувь и ложитесь на коечки. — Жилистой рукой он указал на места, где виднелись пространства для человеческих тел. — Мистер Роджерс, ближний Ваш, — заранее предупредил Эрскин. — Для Вас же, мисс Смит, тот, что подальше. Грейс понятливо кивнула, бережно отцепила медальон, который она передала Аврааму со словами «Берегите его, как зеницу ока», и сняла через голову футболку, обнажив небольшой топ, умело скрывавший её грудь и даже ничего не просвечивавший. Однако тщедушный парнишка всё-таки умудрился покраснеть при взгляде на неё, из-за чего Смит не сдержала широкой улыбки, получившейся, однако, кривой и несуразной. «Всё хорошо», — повторяла она про себя, понимая, что, возможно, дышит в последние разы в своей жизни. «Всё хорошо», — шептала она, ложась при помощи медсестёр на чересчур великоватую для неё койку и зажмуривая глаза. «Всё… хорошо…» — слушая небольшую речь Эрскина, блондинка уже осознавала, что ничего точно не будет хорошо. Она сама подписала себя смертный приговор, и уже поздно поворачивать назад. Это можно было сделать утром. Но не сейчас. Левое плечо пронзила вспышка боли. Пискнув, девушка резко приоткрыла один глаз и заметила, как маленькая улыбчивая медсестра зажимает прокол кусочком ватки. — Не бойся, — тихонько шепнула та вдруг. — Это ампициллин. «Обнадёжила, премного благодарна!» — незаметно для окружающих сморщилась блондинка, как только сестра милосердия отступила. Пошёл долгий-долгий отсчёт цифр, растянувшийся, кажется, на вечность. Зашевелились железные лапки по обоим бокам — и множество игл ощутимо впилось в кожу плеч и груди, принявшись пускать в мышцы какую-то жидкость, заставившую всё набухнуть, и от которой организм резко пришёл в тонус. По сердцу словно импульс прошёл — иначе как объяснить мгновенно распахнувшиеся сами по себе глаза и участившийся в висках пульс? — …начинайте, — как сквозь туман послышался приказ Авраама. Система, дрогнув, заскрежетала и двинулась вверх, быстро приняла вертикальное положение и задвинула щитки, отрезав Смит от внешнего мира. Осталось лишь небольшое оконце, но сквозь него невозможно было разглядеть ничего из происходившего снаружи — на блондинку смотрел только потолок с подвесными лампами. Грейс устало откинулась на жёсткий матрац и приготовилась в относительной тишине ждать решающего часа, как вдруг раздался небольшой стук в металлическую дверь. — Как Вы там, Грейс? — шёпотом позвал учёный. В его голосе сквозило нечто, что невозможно было понять. К горлу подступил тяжкий ком. В голове зияла предсказуемая пустота, и Смит не придумала ничего более подходящего, чем проговорить весело: — В норме. Я тут вспомнила об одной вещи: что нас не убивает, то закаляет. — Слова, услышанные ею от Джеймса ещё в детстве, на приёме у доктора, когда подошла их нелюбимая часть с прививками. Такие странные и такие… спасительная в ту самую трудную минуту. В тот момент подумалось, что если Смит погибнет, а Барнс обо всём узнает, то он не пойдёт вытаскивать девушку с того света, чтобы убить. Для этого нужно самому туда попасть… Уловив потёкшее русло пессимистичных мыслей, Грейс умело его подавила. На душе и без того лежала невыносимым комом вина за все действия, когда бы то ни было совершённые блондинкой за всю её короткую жизнь. Не хватало ещё допустить хоть одну мысль о его смерти… — Поэтому можете не беспокоиться по этому поводу, Авраам. Послышалось «Можно продолжать», и девушка, окончательно абстрагировавшись от всего, прикрыла глаза и приготовилась ждать… Ей вдруг примерещилась трава. Та самая мягкая, росисто-влажная нежная трава на лужайке в Центральном парке, прохладой обтёкшая полуобнажённую спину Грейс. Кожу рук обласкали солнечные лучи, пробившиеся сквозь завесу листвы на деревьях, а ветерок принёс разноголосое птичье пение. Блондинка повернула голову — и увидела Джеймса. Того самого родного, домашнего, уже возмужавшего Джеймса, одетого в привычные рубашку и штаны, и что теперь с нежной улыбкой глядел на неё из-под ресниц и сверкал игривыми голубыми глазами… Глаза сквозь веки ослепило яркое сияние. Уши заложило от какого-то странного шума, а в теле разорвались на куски тысячи молекул и атомов. Все мышцы разом напряглись, изнутри начало что-то методично раздирать, болеть, обжигать, словно кто-то постепенно отрывал от тела по куску и вновь прикреплял каждый из них обратно, собирая воедино нечто совершенно новое. Смит кое-как подавила приготовившийся вырваться наружу вопль и сжала челюсти, так что на шее ощутимо выступили жилы. Пространство тряслось, двигалось, перемещалось, злополучная капсула будто неслась куда-то вперёд, не думая никоим образом останавливаться или идти на попятную. А боль росла, росла и росла, рождая в голове бесконечный кровавый хаос… Но страх уже куда-то ушёл. Вот Барнс слегка приблизился, подтянувшись на локтях, и в его взгляде отчётливо мелькнул очередной чертёнок… — Сорок процентов… Шестьдесят… Глаза самопроизвольно закрылись, тело выгнулось дугой — и губы обоих соединились во влажном, жадном поцелуе. — Девяносто… Позвонки в поясничном отделе хрустнули от выгнувшегося разом тела, сдерживаемого механизмами. На внутренней стороне век пронеслись в ускоренной съёмке кадры различных по эмоциональной окраске воспоминаний; раздался короткий глухой вскрик — и мир вокруг Грейс перевернулся, разом погрузившись в волны темноты и зазвучавшего откуда-то тонкого-тонкого звона…***
Танцор, говорит Альфа-2. Я и Альфа-1 застряли, нужна подмога! Как слышно? Приём! Танцор, вы меня слышите? Это уже ни хрена не смешно. Приём! Сержант Барнс? Сержант, ради всего святого, ответь мне!***
Стивен почти не осознавал, что вся эта пытка, которую он прошёл с гордо поднятой головой, закончилась. Лишь ощущал себя теперь несколько… выше. Шире. Сильнее. Неровной поступью сойдя из распахнувшего свои двери аппарата не без помощи посторонних под оглушающие аплодисменты лаборантов, получив порцию тактильных контактов со стороны и приняв в руки огромную футболку для себя, чтобы прикрыть свой торс, Роджерс, до сих пор оглушённый произошедшим, натянул на себя ткань, неудобно облепившую его со всех сторон, огляделся по сторонам, словил улыбку Картер, остановился взглядом на Эрскине и прохрипел первое пришедшее на ум, стерев со лба проступившую влагу: — Где… Грейс? Как… она? Немец, бледный и отчего-то неулыбчивый, молча дал отмашку Говарду Старку, ошалело снявшему защитные тёмные очки при виде первого итога эксперимента, и чьё присутствие здесь оказалось для художника из Бруклина полнейшей неожиданностью, и тот поспешно приблизился ко второй машине. Все разом замолчали и в ожидании повернулись, когда по нажатию кнопки дверцы в очередной раз распахнулись, пуская клубы белого пара… Юноша не сдержал громкого вздоха, когда глазам его предстала Грейс… нет, не Грейс — какая-то незнакомая ему высокая подтянутая женщина с крепким жилистым рельефом, вытянутым бледным лицом, коротко подстриженными светлыми влажными волосами и теперь уже не раскосыми глазами, которые в то самое мгновение обратились на публику, едва ли кого-то различая. Стив, пребывая в полнейшем потрясении, сделал было шаг навстречу подруге, кажется, заметившей его и медленно и неуловимо шевельнувшейся в его сторону, как вдруг… Оглушительным взрывом обожгло кожу даже сквозь надетую футболку, а посыпавшиеся вниз острые осколки стекла, загораживавшего до того ложу, откуда зрители успели сойти вниз, добавили эффекта неожиданности. Руководствуясь инстинктами — почти как тогда, с муляжом бомбы, — Стивен прикрыл пригнувшихся Маргарет с Авраамом, поднял голову, когда отзвуки прогремели, и по воздуху поплыл жжёный запах… Раздался парный выстрел, высекший на душе Стива рваную рану. Смит дрогнула всем телом — и в её животе образовались две кровавые дыры, принявшиеся тут же сочиться тёмной жидкостью. Грейс медленно начала заваливаться вниз, на пол, но Роджерс с громким криком бросился к ней, одновременно обмирая от страха. Подхватив родное и незнакомое одновременно тело в воздухе и не дав тому упасть, блондин тряхнул его в хлипкой надежде получить отклик. В надежде, что знакомые голубые глаза раскроются, и девушка улыбнётся, как и всегда… Но ничего этого не было. Кожа оставалась тёплой, мягкой… но остальное пребывало в безучастии — блондинка только часто-часто дёргалась, булькающе дышала и истекала кровью, успевшей хлынуть дорожками и из её рта. — Грейс… — голос Стивена задрожал. — Нет… — Он коснулся одной, несоразмерно большой ладонью её лица, а другой зажал свежие раны, повторяя мантрой заветные слова, словно надеясь ими исцелить или повернуть вспять случившееся: — Грейс, слышишь? Не умирай, пожалуйста, прошу… Только… держись… Не умирай… — Обернулся, чтобы позвать доктора Эрскина… И в этот самый момент выстрелы раздались вновь. Испуганный Авраам, хотевший подбежать к парню, рухнул как подкошенный под чьи-то вопли, исходя кровью из трёх пулевых ранений, а один из гостей, стоявший почему-то на лестнице с дымившимся в руке немецким Маузером, сиял широкой улыбкой настоящего безумца и смотрел Стивену Гранту Роджерсу прямо в глаза чёрной бездной. Дуло пистолета, описав дугу от лежавшего неподвижной изломанной куклой Эрскина, обратилось к юноше, целясь тому прямиком в лоб. А под руками Стива в последний раз дёрнулось и замерло в секунду обмякшее девичье тело.***
Танцор, приём. Джеймс, если ты слышишь… будь живым. Приём. …приём.