Во Вселенной виноватых нет

Я спрашиваю, что случилось. Сразу же. Не давая ни секунды на проволочки и возможность засмотреться. Получается грубо. Получается неприветливо. Он впивается в мои глаза и оценивает тон. Всё правильно понимает: — Заглохла и не заводится. Отворачивается и задумчиво блуждает взглядом по внутренностям машины. А я не сдерживаюсь: — Ты начал разбираться в тачках? — Что? — взгляд рысью опять находит мой. — Нет. — Тогда что ты пытаешься понять, рассматривая всё так внимательно? Он щурится, чувствуя мою враждебность. В эту секунду устанавливается всё настроение нашего общения. — Меня должны были проинструктировать, — тон сдержанный, осторожный, — но здесь совсем нет связи. — Проинструктировать? — я открыто иронизирую. Тэхён отводит взгляд в сторону, сканируя глазами окружающее пространство. И ничего не говорит. Но думает очень много. Я знаю. Я помню по лицу. Глотаю свою злость и, оставляя его позади, склоняюсь над капотом, чтобы осмотреть положение основных компонентов. Проверяю на запах, оцениваю состояние моторного масла. Оцениваю всё, что можно оценить на первых порах, и только потом выпрямляюсь: — Ключи в машине? Получив положительный ответ, открываю водительскую дверь, намереваясь быстрее с этим покончить. Но ещё до того, как успеваю сесть, с заднего сидения неожиданно выскакивает очень шустрое нечто. Неуклюже карабкается через рычаг коробки передач, начиная визгливо лаять, и ловко выпрыгивает из машины, сразу устремляясь к лесу. Я не успеваю сообразить, сориентироваться, опомниться, а Тэхён уже догнал и ловко подхватил на руки. Энергичное нечто сначала немного извивается, но после успокаивается и даже льнет к хозяину, пытаясь забраться мордой под меховой воротник. Наконец, узнаю породу. Бигль. Еще маленький. Пока Тэхён переходит дорогу, возвращаясь к машине, понимаю, что слишком долго наблюдаю, откровенно разглядываю, уткнувшись в одну конкретную точку, будто лазерная указка, и оттого злюсь на самого себя нещадно. Резко отрываюсь и сажусь пробовать завести машину, оставляя водительскую дверь открытой. Сначала мотор только чихает. Потом пробую еще раз, и лягушатник заводится на пару секунд. Но стоит нажать на газ, как движок снова глохнет. Касаюсь затылком подголовника. Вздыхаю. Делаю собственные выводы. — Всё плохо? — Тэхён оказывается возле двери. Поглаживает щенка, смотрит сверху вниз. — Судя по звукам, полетел топливный насос. — То есть мне отсюда не уехать? — Она не заведется, если дело в насосе. — А если, — он смотрит с упрямой надеждой, — дело не в насосе? Я покидаю машину, заставляя его быстро отступить: — Постой тут часок, пока не проедет кто-нибудь еще, — отвечаю с нескрываемым сарказмом. — Более компетентный, чем я. А он только смотрит. Не отвечает тем же. Тянет паузу, пробивая меня взглядом, который я усилием всех резервов с достоинством пытаюсь сдержать. — У тебя тоже связи нет? — вопрос тихий. Мог бы утонуть в шелесте таких близких деревьев, но я слышу. Разрываю зрительную цепь и проверяю телефон, набирая последний номер. Гудков нет. — Можешь позвонить в эвакуатор, когда поедешь дальше и связь появится? Могу, конечно. Непременно. Это отличная идея. Самая верная в сложившихся обстоятельствах. Самая-самая. Но я уже всё. — Нет, — нужно было слушать Тэйлор Свифт и продолжать движение без остановок. — Я могу отвезти тебя туда, где будет связь, и ты сам вызовешь себе эвакуатор. — Я не думаю, что твоя идея лучше моей. — Я думаю, что моя идея — полное дерьмо, — признаю честно. Всё так, — но я понятия не имею, где и когда тут заработает связь. Уже пять вечера, и темнеет: хрен знает, согласится ли кто-нибудь вообще тащиться сюда сегодня. — Это ложь, хотя бы потому что я бы их заставил. — Может так получиться, что ты застрянешь здесь на ночь. Ты-то переживёшь, а вот собака — необязательно. Если сбежит в лес, в темноте ты ее уже не найдешь. Его раздражает мой тон, это видно. Всё видно, когда он отворачивается, глядя на свою драгоценную машину. Я знаю, о чем он думает: — Ничего не случится с твоим лягушатником. Закрывай, и поехали. Не смотрю на него. Просто ухожу к своей машине. Не хочу знать, какое выражение приняло его лицо, когда я обозвал его катафалк. Разумеется, он не улыбался, а мне не хочется заменять былой образ новой реакцией. Я же кретин. Бестолковый. Который знал, что так будет. Который садится в свою машину и наблюдает за тем, как Тэхён закрывает капот, придерживая щенка под мышкой. Как обходит Жана и забирает свой рюкзак с пассажирского сидения, а после вынимает ключи и закрывает машину. Бестолковый кретин наверняка не моргает, пока Тэхён перекидывает рюкзак через плечо, поудобнее устраивая щенка, и, прежде чем уйти, несколько секунд не двигается с места. Стоит спиной, но я неплохо его знаю, чтобы предположить, что он разговаривает со своей машиной. Разговаривает, пока кипяток внутри меня расплавил уже половину органов, и я не понимаю толком, чем дышу. Возможно, сердцем. Слышно, как оно бьется так, словно работает за легкие и, может быть, еще за желудок и кишечник. Потому что у меня сводит живот, и вместе с тем тошнит от самого себя. Отвожу взгляд вовремя: прежде чем Тэхён поворачивается. Успешно делаю вид, что я самое незаинтересованное лицо во всем мире еще долгие несколько минут. Пока он садится в машину на переднее сидение, опуская рюкзак на колени и сверху сажая пса, и пока пытается пристегнуться, и когда не получается, потому что щенок норовит ускользнуть и быстрее изведать салон. Потом я, конечно, не сдерживаюсь и тянусь помочь. Пассажир резко убирает руки, а я помещаю его ремень в замок до характерного щелчка, притворяясь, что равнодушен и у меня не плавится ни один орган. Когда завожу двигатель и выезжаю на шоссе, пытаюсь молча напомнить себе, что мне двадцать семь лет и я не какой-нибудь чертов романтик, чтобы чувствовать себя так, как я чувствую себя сейчас. Всё это отвратительно. То, что я не смог оставить его на дороге, испугавшись, что больше не увижу, — отвратительно. То, что теперь я даже не чувствую газет за его всепоглощающим ароматом, отвратительно тоже. Этот запах был со мной так долго и тесно, что какое-то время я наполовину пах им сам. Не могу сказать, из чего состоит бо́льшая часть, потому что она — это его естественное тело вкупе с коктейлем из кондиционера для одежды, шампуня и любимого одеколона. Одеколона, который был у него и раньше. Он его не поменял, как и машину. И теперь старый новый запах автоматически выбрасывает меня из настоящего и отправляет падать вниз по воспоминаниям. Тем ярким и тоже теперь отвратительным: когда утыкаюсь носом ему в шею и вдыхаю весь аромат. Когда он не может заснуть, и я просыпаюсь в пустой постели, перекатываясь на его сторону, и в полудреме чувствую на подушке весь его вкус. Откровенные — теперь уже отвратительные — картины из памяти напоминают о том, что я знаю, каков Тэхён на вкус. Знаю, как часто он болеет и что любит есть. Знаю, над чем он смеется, а что считает неприемлемым. Я знаю о нем всё. Кроме того, что произошло за эти три с половиной года. Хорошо ли он спит теперь. Кто утыкается ему в шею вместо меня. На кого он жалуется Жану, устраивая странные беседы. — Почему у тебя столько газет? — низкий голос вырывает из болезненных мыслей, как чья-то рука — утопающего. — Один человек попросил раскидать их по городу. — Раскидать по городу? Я хочу с ним говорить. И не хочу одновременно. — Там статья, которую написал мой троюродный брат, — в конце концов, мой кретинизм побеждает. — Это его первая статья. И последняя. — Почему последняя? — Он умер два дня назад. Я еду с похорон, — люди в чёрном. Красные глаза и цветы. Все цвета радуги, зарывающиеся в раскопанную яму, поглощаясь каштановым цве́том земляного горла. — Его мать попросила всех взять себе по стопке, хочет, чтобы побольше людей прочли. — Чувствую на себе взгляд, но не оборачиваюсь. Это ни к чему. — Она очень гордилась Минхо и теперь немного… помешалась на этой идее. Но статья и вправду достойная. — Прости, — произносит Тэхён. — Ты был с ним близок? — К сожалению, не очень. — О чем статья? — О пользе сигарет. — О пользе? — я слышу: он слегка усмехается, не успеваю себя остановить — оборачиваюсь. Тэхён улыбается одним уголком губ. Нежно. И грустно. Я киваю. Заставляю себя вернуть взгляд на дорогу. — Я возьму прочесть, можно? Можно. И киваю. Проглатываю ответ, сдаюсь радиостанции. Она бросает тексты песен и идеальные ритмы, заполняя салон на следующие полчаса. Глубоко внутри мечтаю, чтобы заиграли драконы и сразу после — стало ясно, верен ли он им так же, как одеколону и машине. Я вспоминаю о собаке. Щенок свернулся и спит, положив морду на руку хозяина. Такое приятное зрелище. Уютное. Оно сбивает меня с толку и пудрит мозг. Всего на секунду я думаю о том, что переместился во времени и Тэхён — мой. Настолько мой, что мне можно начать шутить про его лягушатник, оставленный грустить на обочине посреди беспросветных лесов. Настолько мой, что можно дежурно подумать о том, что этот щенок, вместо того, чтобы спать, будет скакать по мне всю ночь, выбрасывая из сна, и с утра я скажу Тэхёну, что выброшу этот живой электровеник на улицу, если так будет продолжаться и дальше. Настолько мой, что мне можно остановиться и поцеловать его. — Как зовут щенка? — спрашиваю, чтобы себя отвлечь. — Я еще не знаю. — В смысле? Ты еще не дал ему имя? — Я взял его только сегодня, еще не придумал. — И где ты его взял? — Наткнулся на объявление в интернете, — объясняют мне спокойно. — Бывшие хозяева купили его, но оказалось, что у их сына аллергия на шерсть. — Так ты поехал в эту глушь, чтобы забрать щенка? — Не такая уж это и глушь. Наверное, мне следует промолчать, но я кретин, который заявляет нарочито беспристрастно: — Ты совсем не изменился. В ответ — молчание. Я его разбираю на ноты и не сразу понимаю, что у моего пассажира вибрирует телефон. Вывод очень прост: появилась связь. Пользуясь кнопками быстрого доступа на руле, отключаю радио, чтобы не мешать разговору. Тэхён вкратце объясняет кому-то, что с ним случилось и где он сейчас находится. Я отчетливо слышу на том конце провода мужской голос. — Ты можешь просто попросить кого-нибудь из своих ребят, я подъеду, куда они скажут, и мы вместе вернемся за ней. — Пассажир вздыхает тяжело и сдержанно. — Мне нужно, чтобы моя машина была в целости и сохранности, а не стояла всю ночь одна посреди шоссе неизвестно где! — Слышно, как голос на том конце старается смягчить напор и, судя по всему, предлагает другой вариант. — Ладно… Да, встретимся там. Он отключается, а мне уже ясно, кто ему отвечал. Интуитивно. От того, насколько хреново я себя чувствую, хочется разбить себе нос. — Чонгук, — киваю, призывая говорить. — Ты можешь высадить меня, где хочешь, мне всё равно придется вызвать такси. Я молчу. Борюсь с кретинизмом. Сражаюсь, прекрасно зная, чем всё закончится: он победит. Ему, бестолковому кретину внутри меня, хочется видеть, кому теперь принадлежит Тэхён. — Где тебя ждут? — Мне нужно к университету иммунологии. — Который недавно построили? — Включаю поворотник, скрываю удивление. Комбинирую с непринужденными выверенными жестами. — Возле концертного зала? — Да. — Я довезу. Мне почти по дороге. Это ложь. Чистой воды. Тэхён молчит, секунда за секундой. Тэхён благодарит, буква за буквой. Я киваю, всё по полочкам и глаголам. Дальше — «включаю»: радио, «пытаюсь»: не думать. Там потом заполненная автомагистраль, въезд в город, новые старые треки, а сразу после Тэхён произносит: — Эминем. От неожиданности забываю, что обещал на него не смотреть, бросаю краткий взгляд. — Эминем? Он его не встречает, рассматривает машины за пассажирским окном: — Я назову его Эминем. Пытаюсь понять, откуда это пришло. Наскоро перебираю в голове всех прозвучавших исполнителей и точно вспоминаю, что американского рэпера среди них не было. — Почему Эминем? — Нам повезло, что ты проезжал мимо. Так что думаю, это справедливо. — Пассажир по-прежнему не оборачивается: — Тебе всё еще нравится Эминем? Или уже нет? — Нравится. — Вот и хорошо. Я молчу. Борюсь с кретинизмом. Сражаюсь, прекрасно зная, чем всё закончится. Он победит: — Тебе всё еще нравятся Imagine Dragons? Пауза — ноты не моих песен, звуки не моих двигателей. Пауза — секунда за секундой. Тянется. Трапецией теней от дорожных фонарей. А потом обрывается совсем негромко, почти утопая в мишуре чужих мелодичных голосов: — Нравятся. Я сжимаю руль и не могу заставить себя выпустить настойчивый газетный запах. Открою окно — и с ним улетучится аромат человека, который продолжает смотреть во внешний мир и больше не оборачивается. Весь оставшийся путь до места назначения мы едем с наглухо закрытыми окнами и упрямо непоколебимым молчанием. И всё по полочкам. Всё, кроме расплавленных внутренних органов.