Не произноси моё имя.
Меня накрывает тоскливая злость.Возьми его обратно. Прожуй и проглоти, не смей заполнять им воздух.
Хочется спросить. С чего он взял, что имеет право произносить моё имя. Почему он верен металлу, парфюмерному раствору и даже четырем мужчинам, собравшим рок-группу в Лас-Вегасе, но не был верен мне. Почему отравил всего меня и на какой-то период лишил почвы под ногами. Но я молчу. Сражаюсь со своим кретинизмом, и, вроде, на этот раз успешно. Безуспешны лишь попытки понять, почему Тэхён ведет себя так, будто это я предал его, а не наоборот. Хочу признавать или не хочу, объяснение только одно: он не раскаивается. — Спасибо за помощь. Я просто киваю и смотрю через лобовое стекло на парковку. Там почти напротив стоит белый порш. Кроссовер этого года. То есть на год младше моего и полная противоположность ему по цвету. Мягко хлопает дверь: из него выходит мужчина. Мне интуитивно ясно, кто это. Фонари освещают достаточно щедро, чтобы я на расстоянии понял, что он старше. Чтобы увидел темный приталенный костюм, и лакированные туфли, и запонки на запястьях, и изящные движения пальцев, что застегивают одну единственную пуговицу узкого пиджака. Чтобы я невольно вспомнил о серых спортивных штанах и толстовке, в которые переоделся, прежде чем ехать домой, чтобы разозлился на себя и попытался выкинуть весь сравнительный анализ в ближайшую урну или просто опустить в кипяток. Тот самый, что по-прежнему бурлит в моих венах. Человек приближается. Тэхён не замечает, выворачиваясь в попытке дотянуться до заднего сидения. Пёс давно проснулся и, когда его перемещают, уже не пытается удрать — пригрелся. Мужчина останавливается возле машины с моей стороны. Тэхён берет одну из газет, бережно складывает и убирает в рюкзак. Не свожу взгляда, жду, когда он заметит человека снаружи. И он наконец замечает. Лицо напрягается, а взгляд соколом перемещается. Ко мне. Слишком резко, ярко, неподготовленно — вижу, не ожидал, что я буду смотреть на него так пристально. Наверное, поэтому опускает глаза и снова негромко меня благодарит. А после покидает машину. Где-то далеко рокочут грозовые облака. Я хочу схватить его за руку и вернуть обратно. Только сейчас окончательно убеждаюсь, что эти звуки падения на самом деле ближе, чем я думал: они у меня внутри. Хочу запереть в салоне и отвезти домой, притворяясь как полоумный, что три года назад мы не расставались. Тэхён захлопывает дверь и подходит к мужчине в приталенном сером костюме. Владелец ему улыбается. Владелец трогает его подбородок. Нежно и приветственно. Владелец смотрит на щенка, мило с ним суетится. Наверное, мило, потому что для меня омерзительно. До очередного приступа тошноты. Мне бы исчезнуть, мне бы раствориться, мне бы пропасть. Но я не могу: они стоят прямо перед моей машиной. Поэтому отворачиваюсь. Разглядываю движущиеся автомобили вдалеке, чувствую, как сводит челюсть от того, как сильно сжимаю зубы. Запах Тэхёна всё еще здесь, всё еще цепляется за обивку сидений и присмиряет газетные листы. А мне вдруг так нестерпимо паршиво, что кажется, я готов потерять всю гордость и остаться на ночь в своей машине, лишь бы ощущать его подольше. Эту жалкую мысль прерывает звук. Незнакомец слегка согнулся — виснет идеально выглаженный галстук — и стучит в мое окно. Бросаю взгляд на Тэхёна: он стоит на прежнем месте перед машиной, держит собаку и смотрит себе под ноги. Беру себя в руки, опускаю стекло до предела, впуская прохладный воздух, и тут же об этом жалею: любимый аромат похищается холодом улиц, ускользая прямо из-под носа. Мужчина отступает назад и выпрямляется. У него какое-то аристократическое лицо: с острым подбородком, вычерченным по линейке носом; темные волосы разделены пробором прямо по центру и бросаются в глаза рекламной густотой. Наверное, этот человек красивый, но мне кажется безобразным. Он улыбается. Не враждебно. Скорее, деловито благодарно. — Хотел поблагодарить вас за помощь, — он протягивает руку. — Очень благородно с вашей стороны. Я говорю себе и кипящей во мне ревности, что владелец блестящих туфель ни в чем не виноват. Он не забирал. Скорее всего, он тоже полюбил. Как и я когда-то. Говорю себе: давай, Чонгук, пожми руку, будь мужиком. Выполняю свой же приказ. А после наблюдаю за нашими руками, и здравый смысл, занятый моим кретинизмом, не успевает врезать изворотливой ревности. Она пользуется, она вбрасывает потенциальные изображения того, как чужие руки раздевают, трогают и ласкают. Его. Возможно, на заднем сидении болотного катафалка, оставленного коротать ночь вдали от дома. У меня сводит скулы, как у малолетнего парня, пропустившего сеанс по управлению гневом. Я тут же разжимаю ладонь, слегка тяну на себя, чтобы разорвать рукопожатие, но чувствую, что там, на другой стороне, сжимают ее еще крепче. Поднимаю глаза и понимаю, что выражение лица незнакомца полностью изменилось. Он буквально сверлит меня взглядом, бродит пытливо по всему лицу, словно узнал во мне кого-то, и этот кто-то определенно не старый добрый друг, пропавший на долгие годы. Предупреждающе щурю глаза, давая понять, что так недолго меня разозлить, и только тогда меня отпускают, чтобы быстро перевести взгляд на человека, которого я уже не могу назвать своим пассажиром. Тэхён смотрит. Наши взгляды разделяет лобовое стекло, но мне видно, как его глаза сияют, вбирая погреться все оттенки так быстро спустившегося вечера. Не знаю, что значит этот его взгляд, но я хотел бы, чтобы он не прекращался. Хотел бы многого. Например, сказать.Смотри только на меня. Только на меня. Сядь обратно в мою машину, и, клянусь, я сделаю всё, что ты скажешь. Если хочешь, я заночую рядом с твоим темно-зелёным BMW, чтобы ты был спокоен, зная, что ему не одиноко. Хочешь, я дойду до него пешком? Прямо отсюда. Хочешь, я буду тянуть его до ближайшего автосервиса собственными руками?
Хотел бы. Но здравый смысл доходит до реванша. Разбивает нос и ревности, и кретинизму: я разрываю зрительный контакт и завожу двигатель. Он уходит с дороги, я покидаю чертову парковку, не разрешая себе смотреть в зеркала заднего вида. На автомагистрали полно машин, и я растворяюсь среди них, пока ветер вваливается беспардонно через открытое окно, дразняще бросается газетами и изгоняет запах человека, разбившего моё сердце. Он предал меня. А чувство такое, будто вина на мне. Потому что я болван. Болван, у которого расплавлены органы, и теперь вся эта жижа стекает из глаз, раздражая щеки. Они чешутся, и я пытаюсь стереть рукой. По радио очередная песня драконов — слишком сильно бью по кнопке, пытаясь выключить. Что-то щелкает. Либо я сломал пальцы, либо чертову кнопку. Почему в мире нет драконов? Я бы хотел, чтобы меня заживо сжег самый свирепый из них.