Во Вселенной виноватых нет

— Слышь, только не выпендривайся, Чонгук, и не свети баблом, как ты это любишь. Тэхёну такое не нравится. Да ну? Серьезно? Новоиспечённый друг на меня не смотрит, выражение лица не видит, а оно у меня возмущенное: — А мне не нравятся выскочки без гроша в кармане, которые думают, что их мозги — самый ценный ресурс, — защищаюсь, сползая пятой точкой почти на край кресла, чтобы развалиться поудобнее. Мы сидим на открытой веранде в «Старбакс» уже сорок минут, и даже с учетом того, что солнце не дотягивается до нашего стола, мне всё равно слишком жарко, чтобы не начать ворчать. — Чил аут¹, мажор, есть у него бабло, — Чимин пялится в свой смартфон, крышуя ладонью, чтобы меньше отсвечивало, — его дядя владеет дохерищей зданий в Сеуле. Включая зал, в который ты ходишь, если что. Ух ты как. — А предки чем занимаются? — Предки бухают напропалую. — Пальцы по экрану в легком забеге. — Уже лет семь как без родительских прав. Он с дядей живет. Никогда не знал, насколько тяжело людям с таким жребием, но и так понятно, что: — Хреново. Чимин блокирует телефон, поднимает взгляд: — Нормально всё. — И резко дергает головой, силясь убрать с глаз отросшую чёлку каштановых волос. — Он классный парень, хоть, может, и для кого-то странный немного. — В каком это смысле «странный»? — Ну, не знаю, просто чудит иногда. — Чудит — это как? Есть разные степени «чудит», бро, от «ходит босиком по улице» до «пытается дозвониться до планеты Кибертрон». — Иди в жопу, Чонгук, — будущий сокурсник щурит и без того небольшие глаза, сразу выделяясь круглой формой лица, — задолбал расспросами. — Ну, нет, погоди, — да я ж только начал! — Мы ждём твоего школьного друга почти час! У меня уже задница затекла. Я весь такой благородный: готов был терпеть ради тебя, но теперь выясняется, что он у тебя ку-ку, а мне совсем не хочется иметь в окружении психов. Я не люблю ненормальных, они вгоняют меня в тоску. — А меня вгоняют в тоску скучные мажоры с полным отсутствием воображения. Чей-то низкий голос хлопает скрученным журналом на манер профилактического подзатыльника: я поднимаю голову. Вижу его впервые. Крашеные русые волосы, зелёная кофта с закатанными рукавами, синий рюкзак. Владелец в солнечной зоне, укутан цветными тенями, смотрится неправдоподобно красочно. Я назвал его психом и ненормальным, а он стоит и улыбается очевидно приветливо. Никакой двусмысленности, сплошная однозначность. С первого взгляда — как на ладони: до неприличия дружелюбный. — Кстати, я не псих, просто сумасбродный, — и подмигивает до жути забавно. — Так говорит мой психиатр. Настолько выходит искусно, что я сразу понимаю: он меня разыгрывает. А Чимин поднимается, охватываемый желтым светом, тянется обниматься, стискивает чужие широкие плечи. А после — раз, и оба сидят в тени стола, трещат, продолжая фразы друг друга: один рассказывает, что за три месяца, что они не виделись, расстался с девушкой, второй — тот самый только прибывший — натурально удивлён, у него это на лице написано: в движениях бровей, ресниц и даже скул; я делаю вид, что утомлен и не заинтересован, только всё равно слишком открыто изучаю. Слушаю, примечаю. За их небольшой диалог понимаю, что новый знакомый слишком искренний, очевидно прямолинейный и нисколько не обделенный самоиронией. Это особенно видно, пока он рассказывает, как по дороге от парковки разбил телефон, а потом достаёт, чтобы мы могли лицезреть паутину разбитого стекла, половина которого осталась где-то на асфальте. Еще он однозначно амбициозный, выстраивающий планы и с легкой руки готовый посвятить в них даже незнакомца, который делает вид, что ему безразлично всё на свете, включая чужое поступление на факультет международных отношений и стремление закончить магистратуру в Нью-Йорке. — Мы же не познакомились. Я — Тэхён, — такой резкий переход знатно меня дезориентирует: парень говорил с Чимином, убеждался в том, что тот спокойно переносит расставание, а следующая секунда — и вот он оборачивается, смотрит на меня пытливо и складывает руки на столе, как чересчур любознательный школьник. — Я в курсе, Эйнштейн, — отзываюсь нарочито равнодушно, продолжая сидеть вразвалку: пытаюсь... держать марку? — Я — Чонгук. — Мы с тобой подружимся, Чонгук, — мне заявляют, расправляя плечи и снова обезоруживая улыбкой. — Я это ещё издалека понял. — Да ну? — что остается самодовольному болвану кроме усмешки: — И каким же образом? — По кроссовкам. Что? — Что? Голова склоняется к плечу, каскадом спадает густая чёлка: — У нас одинаковые кроссовки. Чимин почти лезет головой под стол, пытаясь разглядеть, через пару секунд убеждаюсь и я: идентичные чёрные найки с крупной подошвой и синими вставками. — Моя тётя вчера назвала их отвратительными, — парень не устает поражать. — Сказала: если увижу кого-то ещё в таких же, это, типа, стопроцентно моя родственная душа. Перевожу взгляд на сокурсника, а тот лыбится, понимая, о чем я думаю. А думаю я о странностях, о которых он предупреждал. Или нет? По-моему, просто поставил в известность. Мол, будь готов к тому, что: — Моя тётя никогда не ошибается, — когда новый знакомый завершает свою речь, я качаю головой и драматично вздыхаю, пока Чимин прямо-таки сердечно заявляет, как жутко он скучал. Он же через несколько дней покупает машину и в общее окно тащит нас заценить. С его другом я держусь всё так же напыщенно ненатурально, ищу повод поразглагольствовать, «блеснуть» природным красноречием идиотизмом: — Каждый раз интересно, кто мог купить себе тачку в таком цвете. — Жертва найдена: в который раз замечаю на стоянке темно-зелёный BMW и решаю не упускать возможность: — Гребаный лягушатник, а не машина. Надо же так испоганить. Парни поворачиваются, чтобы осмотреть. Тэхён заливается смехом. Тогда впервые вижу, как его глаза превращаются в тонкие линии, прячась за круглыми щеками. — Боже, это же идеально! — он хлопает ладонью по бедру и очень шумно восклицает: — Я ведь дал ему имя Жан, и теперь, когда ты назвал его лягушатником, понимаю, что попал в точку! Смысл его слов доходит не сразу. Обходными путями. Через машинальное изучение звуков чужого смеха, обилия жестикуляции и всё той же непоколебимой самоиронии. — Это твоя машина? Мне увлечённо кивают. — Ты назвал ее Жаном? — Чимин уточняет спокойно и даже немного оценивающе. — Ну, классное же имя! — С чего ты решил, что это парень? Тэхён пожимает плечами, издали рассматривая свой агрегат, и совершенно серьезно объясняет: — Я почувствовал. Ну, конечно. Он почувствовал. «Просто сумасбродный». Да. Мистер Самоирония, катающийся на болотном катафалке. Лингвист с кучей языковых учебников и фанат чая. Неумолимый фанат чая. Как будто чертов британец. А еще, как выяснилось, племянник тётки, обделённой вкусом, но не лишенной, твою мать, дара спонтанного предвидения. Потому что она оказывается права. Мы подружились. Буквально за месяц. Крепко. А где-то на новогодних каникулах я чуть не свихнулся от того, что его нет рядом, а сразу после — в начале нового семестра — почувствовал, что задыхаюсь, когда он меня касается. К тому времени я имел немалый опыт каких-то связей и коротких недоотношений ради забавы. С парнями тоже было. Несерьезно. Инфантильно. Эксперимента ради. С друзьями юности мы кутили, напивались и сходили с ума до такой степени, что безнаказанно лезли друг к другу в штаны. Гордиться нечем, но те «практические исследования» помогли разобраться в своих особенностях ещё подростком, просто тогда я не считал нужным ставить кого-то в известность: до двадцати о любви вообще не думалось, только недальновидно и пресно казалось, что когда-нибудь я всё равно женюсь, и будут дети, и будет бизнес, и будет всё, как гласит институт традиционной семьи. Когда-нибудь потом. А пока можно получать удовольствие в том смысле, который существует в головах всей золотой молодежи, к которой я принадлежал. Так думалось очень долго. А потом я получил ожог первой степени от касания новоиспеченного друга и был до смешного обескуражен. Сбит с толку, шокирован, поражен, что угодно, и ясно понимал поначалу лишь одно: от первых сознательных лет своей жизни до той самой минуты я подобного не испытывал. Никогда. Первое время ушло на попытки анализировать. Свои чувства, свои ощущения, свои эмоции. Это был короткий период, потому что оценивать что-либо стало почти невозможно после того, как я начал думать о его желудке. Смотрел, как Тэхён ест, и представлял, как именно еда спускается по его пищеводу. Мне не было противно. Ощущалась лишь готовность стать едой и совершить тот же путь, чтобы прочувствовать, каково это. Когда эта мысль пришла мне в голову впервые, я поднялся из-за стола и уехал домой, забив на все пары. Думал, что рехнулся. Одно дело — хотеть зарыться лицом в его волосы или провести ладонью от лопаток к изгибу спины, но стать едой, чтобы пройти по пищеводу… это меня напугало. Серьёзно. Но ненадолго. Потому что всё во мне развивалось, дополняясь новым, и уже было некогда размышлять о том, насколько адекватным можно считать меня и те цветы личного прогресса, заполонившие внутренности. Они разные, эти цветы. Желание оберегать. Не то чтобы он нуждается в этом и не может за себя постоять. Просто родилась ревностная необходимость: весь мир должен знать, что Тэхён под моей защитой. Острое намерение видеть его довольным. Чтобы получал всё, что хочет и необходимо. Чтобы радовался и смеялся, пряча глаза за пухлыми щеками. Жадное стремление быть ему нужным. Так же неистово, как начал нуждаться в нем я. Кажется, выходит умело прятаться за актерским мастерством и образом самодовольного пижона, думается, удается тщательно всё скрывать и ничем не красить обычное поведение. Я натурально уверен в успехе своего прикрытия. Постоянно. И пока сидим в столовой с Чимином, уплетая какие-то горячие круглые бутерброды из буфета — уверен тоже. Потом залетает Тэхён, половину пути скользя подошвами по паркету между столами, и под конец наваливается мне на спину, не успевая вовремя затормозить более адекватным способом. Кашляю, прожёвывая кусок, жалуюсь, что он охренел. А ему как всегда — как с гуся вода. Часто дышит, жестикулирует, гордо сообщает, что оставил где-то свой телефон. Мы с Чимином уже не закатываем глаза, не удивляемся: это не первый раз, это еженедельная проблема, которая никак не решается. Всё, что остается — уповать на совесть тех, кто находит его смартфоны в аудиториях и коридорах, или в конечном итоге благодарить разработчиков за резервные копии, созданные исключительно и безоговорочно для таких людей, как Ким Тэхён. Этот самый Ким Тэхён спокойно объявляет, что не сможет пообедать, потому как у него какой-то серьёзный тест по английскому, и он волнуется настолько, что кусок в горло не лезет. Что тем не менее совсем не мешает ему забрать у меня из рук половину сэндвича и помчаться к выходу из столовой. — Вот же ж наглая морда, — всё, что я могу, это комментировать и бурчать вслед уже скрывшемуся за чужими спинами студенту факультета международных отношений. Хотя, наверное, я даже не бурчу. Просто застываю с опустошенными руками и медлю всего секунду, прежде чем смиренно принять действительность и скрыть за будничным видом остро ворвавшуюся мысль: если бы сейчас вместо бутерброда Тэхён стянул с меня футболку, нагло забрал кроссовки или беспардонно унесся прочь с бумажником, моя реакция отличалась бы разве что добавлением к слову «наглая» дополнительного «очень», а в остальном я продолжил бы точно также допивать охлажденную колу. Думая, что у меня всё схвачено. — Чонгук, — один только голос — и чувствуешь подвох. А после убеждаешься: у Чимина слишком многозначительный взгляд. — Я тебе сейчас вопрос задам, ток ты не кипятись. Окей? Всё еще считаю себя Марлоном Брандо² по части актерской игры, так что ничего вроде разоблачений, естественно, не жду: — Ну, пусть будет окей. Друг дожевывает свой сэндвич, медлит зачем-то. И только после выдаёт: — Тебе Тэхён нравится? Паникую я сразу же. Еще даже толком не разобравшись. На всякий случай. — Конечно, — держусь, как мне думается, нейтрально, — вряд ли я бы стал общаться с тем, кто мне не нравится, так? — Так. Но я имею в виду нравится… ну, больше, чем друг. Самое время паниковать полноценно и окончательно. Чимин не в курсе, конечно, но, по сути, он спрашивает, не хочу ли я залезть в пищевод Тэхёна, будучи предварительно разжёванным двумя рядами его же зубов? Разумеется, хочу. Но отвечаю другое, защитное: — Ты с ума сошёл? Мне не хочется, чтобы Чимин знал. Подсознательные опасения шепчут и нагнетают: он расскажет Тэхёну, и тот перестанет воровать твои бутерброды и тормозить, заваливаясь тебе на спину. — Ну, нет так нет, — друг опускает глаза, комкает прозрачную пищевую пленку, — не кипятись. И мне бы замолкнуть, перевести тему, в конце концов, сослаться на дела, но я болван, который решает переиграть: — С чего вдруг такие вопросы? — Ну, мне показалось. — Показалось? Чимин небрежно пожимает плечами и кажется теперь каким-то расстроенным. Мечется взглядом по столу, крошки собирает в кучку, мямлит, не поднимая головы: — Просто ты так на него смотришь… Охуеть, как влюблённо. Я откидываюсь на спинку стула, наверное, слишком резко. Замешкался, обалдел. А собеседник, похоже, видит в другом ключе, взгляд на меня и извиняется. — Говорю же, — добавляет, — мне так показалось. Замяли быстро. Как не было. Только разве это победа? Всё, что я чувствую, оказывается, еще и видно со стороны. Это же самое что ни на есть фиаско. Блестяще. На котором мои финты не заканчиваются. Новым знаменуется учебный день в конце следующей недели. Из-за того, что Чимину скучно курить в одиночестве, мы втроём стоим на парковке, дожидаясь, когда он потушит сигарету. К нам подходит девушка невысокого роста с обилием роскошных малиновых волос. Она обращается к Тэхёну. Напоминает о какой-то парной работе по регионоведению и звучит до неприличия очевидно. Примерный студент соглашается на ее предложение, мы провожаем девицу глазами, а после заядлый курильщик не может воздержаться от комментария: — «Попробуешь мой травяной чай»! Вы слышали? Да она на тебя запала, будь здоров! Травяной чай, блять! Тэхён говорит: — Это Лиа, — и в очередной раз поудобнее закидывает рюкзак на плечо. — Она очень напористая. Просто танк, мне бы так уметь. — И что ты об этом думаешь? — Чимин суетится, пристально глядя поверх дымящейся сигареты. — Хорошенькая, вроде, не? — Очень хорошенькая, — с ним полностью соглашаются, толкая какие-то отсеки у меня под солнечным сплетением, — но, как сказал Овидий: «любовь травами не лечится». — Овидий — это…? — Древнеримский поэт. «Метаморфозы», «Наука любви», «Любовные элегии». — Видит, что всё это пустым звуком под колеса припаркованных машин: — Не? — Не, — подтверждает друг детства. — Но я понял смысл. — Выдыхает в сторону серый никотиновый туман. — Типа, любовь — не обычная простуда, и лекарства от нее не избавят? — Это да, но в данном случае я имел в виду прямую трактовку. — Тэхён объясняется, цепляясь за лямку рюкзака и пряча вторую в легком лакричном пальто. — В моей интерпретации это значит, что чувства не настолько переменчивы, чтобы Лиа быстренько переключила меня на себя, потому что симпатичная и умеет готовить травяной чай. Так что не занимайся сводничеством, Чимин. Наш общий друг в ответ только послушно вздыхает, делая последнюю затяжку. А мне совсем не хорошо. Пытаюсь сообразить и как-нибудь подавить натянутые струны с их жутким нервным тиком. — Ладно, можете отваливать, я тушу. — Блеск, — Тэхён салютует нам обоим и уходит к своему лягушатнику. Я смотрю вслед, фиксирую взгляд на шее, представляя, как касаюсь ее губами и обхватываю за талию, сжимая сильно-сильно, пока он не начнет жаловаться, что ему нечем дышать. — Что он только что имел в виду? — А? — друг смотрит исподлобья, затаптывая подошвой труп бывшей сигареты. — Только что. Овидий, травы. Что он имел в виду? — Да ничего. — Брось, — гримаса «не принимайте за дурака», — я же понял, что вы что-то шифровально обсудили. Чимин вздыхает. Чимин прячет руки в дутом бомбере. — Нравится ему кое-кто, — режет усталым выдохом, — но безответно, так что я пытаюсь с кем-нибудь его свести, чтобы отвлечь. Струны лопаются, царапают ткани слишком резко для того, чтобы я успел сдержать язык за зубами: — Я ее знаю? Ответ простой и короткий: — Нет. Радоваться или злиться? — Она из универа? Ответ простой и короткий: — Ага. Радоваться или зли… Черт возьми. Что это всё такое? Вот это — от горла до пояса? Да у меня ощущение, будто я сейчас сгорю. Натурально изнутри, и не надо представлять никаких драконов. Тошно и адски неприятно. Отвратительно! Я стою и наконец понимаю, почему в кино ревность сносит людям крышу и толкает на ужасные поступки. — Это кто-то с его факультета? Череда простых и коротких не окончена: — Нет. — А с какого? Чимин даже не пытается скрыть свой пытливый изучающий взгляд: — Зачем тебе? — Хочу на неё посмотреть. — Нахрена? Как будто я понимаю! Может, яда подсыпать. Не знаю. Просто посмотреть. — Надо. Так с какого факультета? — Чего ты за… Ну и всё. Лопается что-то еще, ощутимо обрывается, или загорается, или взрывается. — Тебе трудно ответить, кто это, блять, такая? — периферийно ощущаю, но контролировать получается не сразу. — Что за секреты вообще? Почему он мне ничего не сказал, мы с ним недостаточно дружим или что? — Откуда мне знать, Чонгук? Отворачиваюсь ко входу в университет, прыгаю глазами по чужим волосам и шапкам, стараюсь взять себя в руки: — Ладно, пофиг, просто скажи, как её зовут. — У Тэхёна и спрашивай. Снова ловлю взгляд, уже вижу, как однозначно выражение лица, уже догадываюсь, что ничего не добьюсь: — В чем проблема сказать мне, я не понимаю? — Да чего ты пристал? Какая тебе разница? Вопрос по живому, по больному, по всему, в общем и частности. Наверное, из-за него я и сдаю позиции. Просто потому что. Потому что что? Жутко расстроен? Да это не то слово. Такое внутри меня впервые, я слишком растерялся, сбился, испугался. Вся озлобленная растерянность скатывается по рукам к запястьям, и я делаю то, что делаю. Раздраженно бью ладонью по чужой серебристой машине. — Эй! — Владелец естественно от этого не в восторге. Почти бросается грудью на защиту. — Полегче, мать твою! А я что? Сам не пойму. Не могу никак освоиться в этой новизне собственного восприятия. Только и получается, что отвернуться, нервно стягивая волосы вплетенными пальцами, и застыть вот так — с поднятыми к голове руками и отчетливым желанием перестать чувствовать. Как-нибудь по щелчку. — Да ты, — Чимин меня, конечно, не жалеет, Чимин говорит, что видит: — Ревнуешь, черт тебя дери… Мне уже неважно, что он думает. Какая теперь разница? Внутри сплошная обида. На весь мир. Вот откуда? Минутой назад не было. Так это и есть ревность? Та самая? Настолько болезненная удавка? — Он всё-таки тебе нравится! — дотошный друг пользуется отсутствием возражений с моей стороны. — Я знал, я, блин, знал, нельзя же так пялиться просто так! Да с таким нескрываемым восторгом в голосе, с каким не получали подарки даже особо эмоциональные гости Опры Уинфри³. — Охренеть… Вот это да! Его ликования так и плещутся, бестактно и бурно. Чему он радуется, не имею ни малейшего понятия. И не берусь спрашивать. Просто опускаю руки, разворачиваюсь по направлению к своей машине. Мне тошно и противно. От всего разом. — Стой, придурок! Мотаю головой, не оглядываясь: — Отвали, Чимин, не сейчас. А он не унимается, кричит вслед: — Я же всё правильно понял, да? До машины пару шагов. Чимин продолжает жужжать, я блокирую. Уже мечтаю отъехать, потом тормознуть где-нибудь на обочине, подышать, успокоиться и, может быть, отругать самого себя. Достаю ключи и едва не роняю: из пространственной дыры в воздухе передо мной неожиданно вырастает неугомонный сокурсник: — Я тебе скажу имя, если ты подтвердишь, что я прав. — Свали. — Чонгук, — он вышагивает спиной назад, в конце концов, натыкаясь на мою машину, — просто «да» или «нет». Сыграет это роль? Вычеркнет из головы Тэхёна какую-то девчонку? Заставит почувствовать ко мне хотя бы половину того, что чувствую к нему я? Исключено. Но, по-моему, мне не дадут уехать, если я не отвечу. — Да. — Лови, жонглируй. — Гребаное «да», ты доволен? Как ни странно, именно таким он и выглядит — довольным: — Что ж ты мне сразу тогда не сказал, — даже толкает кулаком в плечо, — уже бы всё в ажуре было! — Что ты несёшь? — Он в тебя влюблён, идиот, а тогда в столовой я хотел почву прозондировать, чтобы понять, есть ли у него шансы, как ты вообще ко всему этому относишься. Но ты так отреа… Дальше не запомнить. На секунду или больше кажется, что я не чувствую земли. Как будто ноги натурально не касаются асфальта. Может, это нормально забывать, что они вообще есть, когда всё разом концентрируется от головы до пояса брюк — вот в этой области, в каждом ее фрагменте. Там что-то прыгает туда-сюда, как бы сверху вниз, слишком гиперактивно для моих лёгких, и они сбрасывают воздух, как лишний вес с воздушного шара, быстрее, чем обычно, лишь бы не сломаться, не схлопотать удар током от того, что вращается рядом волчком. — Алле! — это кричит Чимин. Вроде бы. — Так ты не против? — Не против чего? Точно он. — Таких отношений, глухня! Тупо мотаю головой усилием каких-то универсальных рефлексов. Против? Да я буквально живу в его желудке, какое тут может быть «против»! — Поезжай к нему и скажи. — Я же еще не ответил, да? У меня, видимо, всё на лице написано. — Прямо сейчас, Чонгук, я серьёзно. Ему хреново, просто он не показывает. То есть… тоже играл всё это время? То есть… как и я? Не верится абсолютно. А проверить как? Точно: надо сесть в машину и ехать. Опомнился: обхожу этого буревестника, снимаю сигнализацию. Осеняет, когда уже почти захлопнул дверь: — Чимин! Адрес.