Во Вселенной виноватых нет

— Мы были вместе три года. Самое время ответить на поставленный вопрос. — И почему расстались? Какой будничный вопрос. В костюме для деловых переговоров. — Он тебе не сказал? — Он мне ничего не рассказывает о своих прошлых отношениях. — Зачем тебе о них знать? — Чтобы понять. — Тогда вряд ли ты по адресу. — Взгляд сквозь прохожих за прозрачными стеклянными стенами отцовской аптеки. — Найди того, кто был после меня. Информатора посвежее. — После тебя только я. — Даже так… — Так почему вы расстались? «А почему люди зачастую расстаются?» Так и хочется закидать вопросами и сбросить в яму пустых ремарок. Но я сдерживаюсь. — Он изменил мне. Ручка щёлкает, осекается. Впервые произношу вслух. Как же жалко звучит. Мерзость. — Как? Когда я разучусь машинально усмехаться? — Спроси у своего парня. Может быть, он вспомнит. Я не забыл точно. Помню, хоть и не хочу. Весь день целиком, короткий мост перехода к ночи. Вечеринка в общаге, я опаздываю из-за ужина с родителями, Чимина ловлю на входе, он не знает, где Тэхён, предлагает поискать в комнатах международников на третьем этаже. Пробую дозвониться, не выходит, не удивляюсь: это чудо всегда оставляет телефон неизвестно где. Поднимаюсь на третий, заглядываю в двери, спрашиваю, видел ли кто-нибудь моё всё. А потом наконец нахожу. Голого под крупным парнем со спущенными штанами. Кто-то прижимается грудью к спине, на которой я знаю все родинки. По-звериному стонет, вдалбливает в матрас моего человека. Моё всё. Омерзительные толчки, режущие сердце шлепки потной кожи, ледяной ужас с холодными обескровленными ладонями. Помню, как внутри всё болит. Как хочется на воздух — прямо из окна. Сразу в другой мир. Тот, где не надо чувствовать, можно просто рассмотреть свою память, как алгоритмы в компьютере, и стереть всё неугодное, всё страшное, всё мучительное. Ещё я помню, что всё-таки остался в мире этом. С этой болью и этими воспоминаниями. — Он объяснился потом? Ах да. Ли Богум. Возвращает в реальность. — Мы не разговаривали после этого. — Вообще? — Вообще. — И никакой загадки: у меня не нашлось ни сил, ни храбрости. — Я больше с ним не виделся. — Вы же учились в одном университете. — Нет, я уехал. — Ты бросил учебу? — Получается, так. Интервьюер молчит, что-то там анализирует, а мне плевать. Снова никакой загадки: я сбежал малодушно прочь и мчался трусливо, пока не врезался лбом в другую культуру, язык и менталитет. — И когда ты сюда вернулся? — Два года назад примерно. — И не попытался с ним связаться? — Для чего? — Чтобы узнать, почему он так поступил. Я устал. Бросаю ручку, она гневно стрекочет, отпрыгивая к кассовому аппарату. — Сколько тебе лет, Богум? — Тридцать. — И что, в тридцать не знают, почему люди друг другу изменяют? Мне на это ничего не отвечают. Только следующий вопрос тоном, каким читают по бумажке: — Ты всё ещё на него обижен? — Уже нет, — очевидно, что вру. — Мне всё равно. Хочется быстрее закончить разговор, залить в себя пиво и заснуть на диване под какой-нибудь ночной сеанс. — У тебя остались какие-то совместные фотографии с ним? Чего? Этот парень начинает беспокоить меня не на шутку. Благо, он это чувствует: — Я объясню, просто скажи, есть или нет. — Может быть, — выигрываю возможность получить объяснения. — Вчера я удалил все ваши фотографии. Безвозвратно. Чтобы заработать прощение, мне нужно хоть что-то вернуть. Что он сделал? Фотографии? Тэхён хранит… плевать. — И зачем ты их удалил? — предательски фривольное возмущение просачивается в тон, и я морщусь, разочарованный в самом себе. — Разозлился. — Мне нужно постоянно задавать наводящие вопросы? Почему ты разозлился? — Тебе сколько лет, Чонгук? — чёртов переговорщик парирует обратным приёмом, но я молчу. Не поощряю. — В твоём возрасте не знают, почему люди в отношениях злятся из-за тех, кто был до них? Какой довольный собой, сука. — Ну, во-первых, даже будь у меня фотографии, я бы их не дал. — Даже под страхом смерти. Не утрирую. — А во-вторых, очень сомневаюсь, что Тэхён так уж сильно расстроится, когда узнает, что ты их удалил. — Мне нужны фотографии. — Упрямо, тем же гребаным деловым тоном. — Я могу их купить, если вопрос в этом. Он серьезно? — Я похож на того, кто нуждается в деньгах? — Твой отец берётся за новый проект и заключает сделку с моей строительной компанией. Я снижу стоимость на материалы, если ты отдашь мне фотографии. Да ну нет. Это с ним отец встречался на прошлой неделе по поводу нового филиала? Вот и сменил подрядчика. Браво. — Боже, как тесен мир. — Всё скрываю за черствостью: — Мне нечего тебе продать: я удалил все наши фотографии на вторую неделю после того, как увидел, как его трахает другой парень. — Тогда я хочу, чтобы ты с ним поговорил. Такое наглое утверждение ставит меня в ступор. На недобрые пару секунд. — Может, ты составишь список того, что нужно сделать, чтобы я сразу же начал? — Если всё, что ты мне рассказал, правда, это многое объясняет. — Связь сдаёт или он серьезно замолкает, подбирая слова? — Он себя наказывает из-за чувства вины. Ты ведь даже не дал ему извиниться, когда уехал. Как меня угораздило вести этот телефонный разговор? — Да ты, выходит, ещё и психотерапевт, — терпения хватает только на сарказм. — Если ты действительно не держишь зла, поговори с ним и скажи, что прощаешь. Помоги ему избавиться от самобичевания. От чего? Самобичевания? — Так, товарищ, — бросаю взгляд на настенные часы, выхожу из-за прилавка, чтобы сменить вывеску, — несмотря на то, что мне нравится слушать, как ты пытаешься блеснуть даром психоанализа, спешу напомнить, что неделю назад я пробыл с Тэхёном почти целый час, и его поведение даже близко не напоминало раскаявшегося парня, не знающего, как исцелить свою грешную душу. Прекращай играть во Фрейда. — То есть ты отказываешься? — А на что похоже? — На то, что ты всё ещё обижен и ничего не понимаешь. Может быть, но уверен я лишь в том, что теряю терпение: — Если это всё, доктор, можно уже бросить трубку? — Я тебя понял. — Как подпись поставил. — Спасибо, что помог Тэхёну в прошлый раз, но сделай мне два одолжения, — позвольте узнать какие: — С этого момента держись от него подальше и, если случай сведет вас снова, ничего не говори о моем звонке. — Конечно, Богум, — даже театрально скалюсь молчаливым зрителям за стеклянными дверцами стеллажей, — окажи и ты всего одну любезность: не указывай мне, что делать. Сжимаю корпус телефона до скрипа, обрывая весь долбаный фарс. Оставляю вскрытые коробки препаратов с распотрошенными инструкциями и закрываю аптеку, игнорируя кассовые обязательности. Уезжаю домой, чтобы залить пивом пустой желудок на пару с коварными мыслями о родинках, узких запястьях, русых кудрях и глазах, сужающихся до тонких линий в порывах заразительного хохота.