— «Четырнадцатое января девятнадцатого года.
Вчера Чимин женился. А меня весь вечер преследовала мысль, что я сижу на его шее, а он слишком верен нашей дружбе, чтобы скинуть меня и эту связь разорвать. Он чудесный человек, и я не знаю, чем его заслужил. Жаль, что ты не знаком с Эни. Она той же породы, что и Чимин, то есть подходит ему даже больше, чем курица к пиву после работы. По сути, получается, что я только что назвал ее курицей, а его — пивом. Я веду эти записи уже больше года, но навыки письма так и не улучшились. Ты бы сказал, "не лезь в мир литературного письма, Тэхён, плавай в своих словарях". И оказался бы в очередной раз прав. Чимин ничего мне не сказал, так что я не ожидал увидеть тебя на свадьбе. Сейчас мне просто хочется сказать, что тебе чертовски идёт костюм. В нём у тебя такой вид, словно ты наследник целой Вселенной, но из-за выражения лица кажется, что тебе совсем это не нужно. Имею в виду, владеть Вселенной. Выражение лица выдаёт твоё желание переодеться в спортивный костюм, лечь на диван с фотоаппаратом и целый час просматривать сделанные ранее снимки. Хмуриться и ворчать с недовольной гримасой, что ничего у тебя не вышло путного, по ходу разочаровываясь в своих способностях, а потом, как всегда, наткнуться на что-то годное с фразой "бля, вот это огонь!" и начать озвучивать примерный план ретушёвки, потихоньку восстанавливая веру в себя. В ресторане я сидел к тебе спиной и велел себе не оборачиваться. Смотреть на тебя невыносимо. Боюсь увидеть жалость и сдерживаемое отвращение. Боюсь услышать что-то снисходительное, очень осторожное, что-нибудь, что выдаст твоё ко мне отношение. Боюсь до дрожи. И в то же время хочу знать, что ты думаешь. Жалеешь меня или презираешь. Тошно представлять твои мысли, а я занят этим постоянно. Всё время думаю, как ты сравниваешь меня прошлого с настоящим. Как я выгляжу для тебя сейчас? Знаю, что не могу набрать потерянный вес и, возможно, выгляжу не особо здоровым, хоть это уже и неважно. Я не ожидал, что между нами состоится разговор. Что ты увидишь меня с сигаретой. Когда ты сказал, что она мне идёт, я пытался увидеть в твоих глазах скрытый подтекст, понять, зачем ты это сказал. Не хотел обижать? Я знаю, что сигареты мне не идут, Чонгук, хотел сказать тебе, чтобы ты прекратил врать и говорить со мной так, словно я в хосписе, а ты — волонтёр, который еще не знает, как себя вести с теми, кого нечем подбодрить. Но мне не хотелось ругаться или отпугивать тебя. Просто нужно было узнать, что ты думаешь. Ты сказал, что предпочёл бы считать, что я тебе изменил, вместо того, что знаешь теперь. Понятия не имею, почему меня это так… даже не могу объяснить. Я ведь это понимал с самого начала: кому приятно знать, что когда-то он делил постель с ущербным наркоманом, который отсосал доброй половине центра? Никому. Просто удивительно, что люди готовы выбрать измену вместо… вместо чего? Проблемного торчка, не помнящего, сколько раз его трахали. Сейчас, когда я это написал, понимаю, что измена, наверное, реально лучше. Она означает маленький процент любви к партнеру, а дающий всем торчок — это полное отсутствие любви к себе. Человек, махнувший на себя рукой, это полное дерьмо, поверь мне на слово. Понятия не имею, почему люди продолжают возиться со мной. Каждый раз, когда я пропадал, то ждал и одновременно боялся, что за мной никто больше не придёт. Никогда. Но Чимин всегда приходил. Потом стал приходить Богум. Только ты не пришёл ни разу.Девятое февраля две тысячи девятнадцатого года.
Вчера Га…» — Пожалуйста, хватит… — Ни хера не хватит. — Чимин огрызается, не поднимая глаз. Чимин говорит: — Слушай, блять, дальше. И я слушаю. Кажется, сейчас это выходит лучше, чем дышать. «Вчера Ганджи предложил взять в рот у его племянника. Тому на вид было лет семнадцать. Я отказался, потому что подумал о тебе. О том, какое у тебя было бы лицо, если б ты увидел, как я отсасываю школьнику. Да, я отказался, но по итогу всё равно пришлось. Ганджи не любит слова "нет". Его малолетний козел потом потребовал меня всего, и я покорно ждал, когда он оприходует каких-то девчонок, которым очень даже хотелось. А мне не хотелось. Никогда не хотелось, просто пути назад для меня всё равно нет. Я намеревался выпить ещё пару таблеток, чтобы отвлечься и забыться, но появился Суха. У него, как обычно, было твоё лицо, и утром он ушёл до того, как я проснулся, поэтому мне так и не удалось узнать, как он выглядит на самом деле. Но мне он понравился. Наверное, потому что был каким-то добрым и даже не потребовал секса. Я отвык от такого и всё время думал, что он мне только кажется. Ещё он влюблён в кого-то, поэтому не может. Я потом не мог выкинуть это из головы. Мне опять стало стыдно. За то, что я тоже влюблён, но это не помешало мне лечь под десяток мужиков, лиц которых я даже не помню или не знаю, потому что у половины было твоё. Я разрыдался как девчонка перед тем парнем, и он меня обнял. Прям как ты раньше, когда я обижался или ты ревновал. Очень резко и властно. Я хотел это остановить, но он сильнее меня. Как, наверное, и все люди на планете. Я знал, что нельзя, но снова поступил не так, как надо. Позволил ему обнимать себя, потому что он начал массировать мне голову так же, как это делал ты. Он был слишком похож на тебя.Одиннадцатое февраля две тысячи девятнадцатого года.
Богум научился запирать меня в собственной квартире. Я не обижаюсь, потому что он прав. Если бы не запер, я бы уже умотал к Нуа, чтобы хотя бы покурить. Богума расстраивать тяжело и подсознательно я всегда жду, что рано или поздно он выдохнется. Но он не выдыхается. Он продолжает влюбляться и отрицать, что это простой опекунский эффект. А я не понимаю, как такое вообще возможно. Не понимаю, как можно влюбиться в то, что когда-то валялось полуголым под машиной и, срывая глотку, истошно вопило в подвале, где три дня подряд испражнялось в синее ведро. Когда он выражает чувства, меня это поражает. И я не знаю, что ему отвечать, кроме бесконечного повторения одной и той же мысли разными путями. Только, по-моему, я так ничего и не отвечаю. Поэтому он не знает, что я думаю. А думаю я всегда о планете в целом и, благодаря Богуму, готов признать, что на ней обитают удивительные существа. А я обитать устал. По крайней мере, в этом вот времени. Больше всего мне хочется обратно. В начало четвёртого курса, в тот день, когда к тебе в столовой подошла первокурсница и спросила, знаешь ли ты Ким Тэхёна. Хочу ещё раз посмотреть, как ты решаешь развлечься, складываешь руки на груди и очень натурально уточняешь:"Ты говоришь о том Ким Тэхёне, который учится на международных отношениях? Который жутко громкий и встречается с парнем с медицинского?".
Да, Чонгук, именно о нем я и говорю. Мы его оба знаем, только ни я, ни ты больше никогда не видели. Никто в этом не виноват. В том, что люди меняются. Ты, кстати, тоже немного изменился. Особенно внешне. Стал больше. Плечи такие широкие. И бёдра. Извини, если нельзя было это замечать. Просто в смокинге они слишком бросались в глаза. Но знаешь что? В спортивном костюме тебе всё равно лучше. Потому что это твоё. В адидасовских толстовках ты больше похож на человека, который понятия не имеет, что в руках у него вся Вселенная. А не одна эта планета, на которой я пытаюсь жить. Прям жить-жить, как все остальные. Как раньше. Но встретил тебя снова и понимаю: нет смысла. Я не стану лучше уже никогда, не вернусь к тому, что было. Прошлое — татуировки моего настоящего и будущего, свести их невозможно. Поэтому сейчас у меня только один вопрос, слегка отличный от гамлетовского "быть или не быть". Лучше быть тем, кем могу быть (даже если это разрушает меня и тех, кто по какой-то причине меня любит) или не быть совсем? Что ты думаешь об этом, Чонгук? Быть ущербным торчком, отсасывающим семнадцатилетним подросткам, или всё-таки сворачивать лавочку? И если сворачивать, то как бы свернуть ее наиболее безболезненно? Было бы здорово сделать это под дозой, но проблема в том, что под кайфом умирать не хочется. Хочется жить вечно. Непонятно, правда, почему.»