Во Вселенной виноватых нет

Ночью я просыпаюсь несколько раз, проверяя сообщения от Чимина и Богума, а окончательно прихожу в себя в начале восьмого утра. Жар спал, но на поход в ванную уходит столько сил, что потом я отсиживаюсь на кухне, пытаясь собраться по новой. Прислушиваюсь к шумам в доме, ожидая, когда спустятся родители. Первой появляется мама. Она готовит завтрак и заставляет меня поесть, после чего новая порция таблеток и нервное ожидание отца. Тот спускается уже при параде и, ловя мой взгляд, коротко качает головой, приступая к завтраку. Я прожигаю взглядом его смартфон, покоящийся на кожаной папке в углу стола, и не реагирую на родительские разговоры. Хочется лечь и снова уснуть. Но ещё больше мне нужно, чтобы рядом лежал Тэхён в целости и сохранности. Поэтому я внимательно гипнотизирую телефон, что не даёт никакого эффекта привыкания, потому что когда он, наконец, вибрирует, я болезненно резко вздрагиваю. Отец тянется к аппарату, читает сообщение и хмурится. — Чонгук, — поднимает на меня взгляд, побуждая тревоге сомкнуться петлей в центре пищевода, — здесь указан адрес твоего дома. — Что? — Ёнсо прислал место нахождения смартфона, и, согласно карте, это твой дом. Твоя десятиэтажка в Сонгдо. Пока я пытаюсь сообразить, мама спрашивает: — Он был у тебя дома? Мог оставить телефон? Я мотаю головой, даже не считая нужным напоминать о том, что он уже писал со своего телефона и вообще не был у меня уже три с половиной… Отец задаёт ещё какой-то вопрос, но я не слышу. Что если. «Если». Гребаный буквенный двойник впрыскивается в мозговую жидкость и встряхивает тело, как после неудачной инъекции. Несусь в комнату, не обращая внимания на головокружение и пятна в глазах. Родители окрикивают, зовут, говорят, но я быстро переодеваюсь в какой-то старый спортивный костюм, беру телефон и перемещаюсь в прихожую, чтобы обуться. — Чонгук! Постой! — мама влетает следом, пока я одновременно пытаюсь засунуть ноги в ботинки и набрать номер такси. — Куда ты собрался в… — Я должен проверить. — Но ты же… — ловя мой взгляд, она отчаянно выдыхает, дергая руками, — хотя бы возьми с собой таблетки. — И оставь телефон в покое, я тебя отвезу. — отец открывает шкаф, чтобы достать своё пальто. Я знаю, что ему надо на работу, что могу доехать и на такси, но не возражаю. Потому что, если вся затея с местонахождением смартфона — гребаное фиаско, я не хочу оставаться один. Я не выдержу. Мама снабжает таблетками и помогает надеть куртку, возвращая мыслями в очень далекое детство, где я ещё не знал, что влюблюсь до бескрайних галактик и однажды в этих же галактиках заблужусь. Всю дорогу в папиной машине я потею, нервничаю и пытаюсь дышать. Мне кажется, что мы едем все двадцать четыре часа: безбожно медленно, упуская дарованные минуты. Буравлю взглядом папин карман, тот, в котором покоится его телефон, и прислушиваюсь, опасаясь до покалывания в животе, что он снова завибрирует, потому что где-то там какое-то всевидящее око зафиксирует что-то ещё. Например, факт изменения чертового местонахождения чертового смартфона. И я потеряю надежду. Сойду с ума. Выскакиваю из автомобиля до того, как отец полностью останавливается, и, прежде всего, осматриваюсь. Меня бьет озноб, и я глотаю холодный воздух саднящим горлом, пока взгляд в ускоренном режиме снуёт из угла в угол, натыкаясь лишь на сырые пятна растаявшего снега и кусты, что из-за отсутствия листвы выглядят как безобразные обглоданные кости. Поднимаю взгляд выше — на вытянутый квадрат своего многоквартирного дома — и молюсь только об одном. Врываюсь в подъезд, плюю на лифт и бегом поднимаюсь на четвёртый этаж, и, пока я двигаюсь в стремительном потоке собственных нервов, внутри что-то созревает, раздувается, набухает, угнетая и обнадёживая одновременно. Кожаная подошва ботинок издаёт резкий скрипучий звук, когда я заставляю себя остановиться на лестничной площадке своего этажа. Там же, где стоял, когда увидел Чимина со стаканом кофе. Он сидел на подоконнике, и я думал, надеялся, уповал на то, что сейчас его место занимает Тэхён. Но его нет. Я так громко дышу, что не улавливаю звуков. Так сильно подавлен одной несбыточной надеждой, что не сразу решаюсь обернуться и проверить другую сторону. Та масса неизвестного происхождения лопается, забрызгивая внутренности, и на долю секунды тело сводит приступом мгновенной боли. А потом отступает. Тушится потоком ветра, что оставляет за собой волчок, проносясь, как всегда, с немыслимой скоростью. Он здесь. Сидит в углу возле моей двери, касаясь головой соседней стены. Оказываюсь возле него быстрее скорости уже такого родного волчка и падаю на колени, зная, что плачу и уже себя не контролирую. Тэхён здесь. Но он выглядит так, что для облегчения и радости просто нет места. Мой мальчик спит, и ясно сразу, что сон этот небезмятежен. Кожа лица блестит от пота, и он собран мелкими каплями на лбу, увлажняя и завивая прилипшие пряди, и в области губ, слегка приоткрытых и ловящих воздух слишком часто и шумно. На нем распахнутый длинный пуховик, намного больше его по размеру, и он служит коконом, спасая от холода лестничных плит. Но этот кокон испачкан и покрыт засохшей земляной грязью. Такая же покрывает кроссовки, толстой массой вцепившись по самые щиколотки. Я пускаю взгляд выше и замечаю, что на левой ноге ткань тесных джинс порвана и открывает вид на кожу, покрытую уже засохшей кровью. — Тэхён… — зову я и едва узнаю собственный голос. Хриплый и дрожащий, мне его почти не слышно за ударами сердца и непрекращающейся одышкой. — Боже мой, Тэхён… Проснись… Касаюсь его мокрого лица и понимаю, что оно пылает. Он издаёт какой-то звук, застревающий в горле, пока ресницы дрожат, готовые вот-вот распахнуться. И я жду. Жду с прерванным дыханием, только ничего не происходит. Я зову снова и снова, не замечая, как появляется отец и опускается рядом со мной на корточки. Он тянет руку к запястью Тэхёна и измеряет пульс. Исследует рану на ноге, касается лба, а затем подвигается ближе и, острожно натягивая веко, приоткрывает один из его глаз. — У него жар, но это не из-за раны. Она почти свежая и неглубокая. Думаю, он просто заболел, как и ты. Я нашёл тебя в таком же состоянии вчера. Но будет лучше, если мы отвезём его в больницу. Там посмотрят, сделают анализы, мы же не… — Просто помоги мне занести его в дом. — перебиваю, поднимаясь и набирая код двери до ожидаемого писка. — Чонгук, — встаёт отец следом, — посмотри на него. Ты же не знаешь, где он был всё это время. — Он расскажет, когда придёт в себя. — открываю дверь настежь. — Ты сам еле на ногах стоишь. — Я справлюсь, пап. — смотрю ему прямо в глаза, надеясь, что в них отражается достаточно упрямой решимости, чтобы он ее заметил. По-моему, он замечает. Потому что помогает мне поднять и разместить Тэхёна на спине. Я доношу его до спальни и осторожно опускаю на кровать, стараясь не трясти слишком сильно. Оказавшись на подушках, он морщится и как будто пытается что-то сказать, но в итоге удаётся только слабый стон. Несколько секунд он мается, перемещая голову в разные стороны, но через пару секунд затихает. — Чонгук. Я поворачиваюсь на голос отца, стоящего в дверях, и ловлю его сосредоточенный взгляд. — Парень — наркоман, и ты не знаешь, где он был всю эту неделю. Пожалуйста, не натвори глупостей. Я не злюсь на своего отца, но закипаю от произнесённых им слов. Разгораюсь так, что приходится сдерживаться и говорить сквозь зубы. — У этого парня есть имя. Ким Тэхён. И не называй его наркоманом, тебе ничего о нем не известно. — Я о том, что тебе не следует… — он заминается, на краткий миг бросая взгляд куда-то в сторону. — Всё, что мне следует, это быть рядом с ним. — произношу, не дожидаясь. — Не говори больше ничего, пожалуйста, я не хочу с тобой ругаться, отец. Он выдыхает, звучно выпуская воздух, убирает руки в карманы пальто и всё-таки продолжает: — Я понял, что ты не отступишься, я не об этом собираюсь просить. Ты мой сын, Чонгук, и как отец я должен предупредить, чтобы ты не прыгал в омут с головой. — он делает паузу и пристально смотрит пару секунд, наделяя слова смысловой нагрузкой. — В том плане, о котором мы оба сейчас думаем. Мне и твоей матери нужно, чтобы ты был здоров. Сначала убедись, что здоров он; если не здоров, вылечи, и только потом… всё остальное. Ты понял, что я пытаюсь до тебя донести? Мы смотрим друг на друга несколько секунд, меряясь глубиной взгляда, а потом я понимаю, что кипятиться просто нет смысла. Есть дела поважнее. — Спасибо тебе за помощь. — говорю, снимая куртку и бросая на небольшой диван возле окна. Отец кивает, задерживая взгляд на Тэхёне, и, прежде чем уйти, добавляет: — О себе тоже не забывай: долечись. И после обеда позвони матери, иначе она будет волноваться. Совсем скоро за ним хлопает дверь, и я даю волю не до конца осмысленным чувствам, что склеились в один большой комок нервов и облепляют сердце плотной глиной. Подхожу к Тэхёну и замираю всего на миг, чтобы, наконец, осмыслить, что нашёл его. Что вон он — прямо здесь. Реальный, дышащий, осязаемый. Живой. Все микросны, что я пережил за последние дни, извергали кошмары, в которых его истощенное тело распластано на дырявом протертом диване в неизвестном мне доме, и я приближаюсь, едва дыша, боясь понять, что его обнаженная грудь больше не поднимается. Поэтому сейчас не свожу взгляда с его вздымающейся грудной клетки, почти фанатично измеряя каждый учащённый вздох, словно есть вероятность, что я брежу и на самом деле так дышит лишь мое воображение. А в реальности Тэхёна здесь нет. Он всё ещё где-то там — на хлипких границах между явью и полусном моих воспалённых иллюстраций. Рука тянется к его лицу практически отчаянно: лишь бы убедиться, только бы усыпить паническое сомнение и выдохнуть все те опасения, что сжирали меня на клеточном уровне эти треклятые девять дней. Подушечки пальцев мгновенно становятся влажными, вступая в реакцию с горячностью его кожи. Да, он здесь. Настоящий. Комок нервов во мне перестаёт сдавливать ядро жизнеобеспечения, теряет массу, расщепляясь на отдельные части, и те разбредаются по телу — каждая в строго установленном направлении. Не знаю, кем установленным и когда. Подумаю об этом в день или час, отличный от сегодняшнего. А пока я убираю прилипшие пряди его волос со лба и наклоняюсь, чтобы прижаться к нему губами. Их увлажняет та же болезненная влага, проникая в трещины моих пересохших губ, и я впитываю ее как живительный нектар. Потому что так и есть. Потому что до нездоровой жажды мне хочется вобрать в себя всё. Проглотить, вдохнуть, высосать. Переработать в комбайнах моего многофункционального организма, созданного для хранения запасных резервов одного конкретного существа, а потом вернуть улучшенным, исцелённым, оживлённым. Внедрить и реанимировать хотя бы его организм. Для начала, тело. Только пока всё наоборот. Нектар совершает путь по клеткам, струится сверху вниз, как реки в устах моей матери, и омывает, увлажняет, исцеляет. Потому что сглатываю и понимаю, что горло не опаляет накалёнными иглами, в висках не бьются дикие птицы, и их истошные крики не раздаются в небольшой впадине на затылке; потому что прежний озноб сменяется остаточным по́том, возвращая приемлемую температуру тела. Потому что ты чудо, Ким Тэхён. Медицина, о которой не говорят на лекциях и семинарах на кафедре фармацевтической технологии. Не говорят, потому что фармацевт — это наполовину химик, наполовину продавец. А ты лекарство, чей состав не продублировать, и панацея, которая не продаётся. У тебя лишь один побочный эффект. Я. Рождённый как твоё следствие и навсегда к тебе прилагающийся. Вписанный в твою инструкцию как навязчивый и лишающий совершенства фактор. Но неизбежно стремящийся стать лучше. Моё место навечно рядом с тобой. Прости, что я так бессовестно этому рад.