«23.2.19.19.45.8»
Чимин медлит пару секунд, замирает в каком-то фарфоровом ступоре, а потом одним нервным рывком тянется к смартфону в кармане брюк. — Двадцать четвёртое. — произношу, когда он спрашивает, какое сегодня число. Впиваюсь в Чимина взглядом, слежу за тем, как он подсвечивает экран, чтобы мои слова подтвердились, набирает в легкие слишком много воздуха и бросает смартфон на стойку с характерным грохотом. У него опускаются плечи и веки. Опускаются одновременно в недвусмысленном акте облегчения. — Господи… — тяжёлый выдох проглатывает упоминание бога, превращая в шёпот, и выжимает Чимина до сгорбленных плеч — так, что теперь они ниже. Ниже стола, ниже его самого. — Твою же мать… Он опирается локтем о стойку и проникает пальцами в неуложенные волосы, стягивает и громко сопит. — Чимин. — выпрямляюсь, отзываясь уже родными тревожными спазмами, что начинают своё движение в поджелудочной. — В чем дело? Что значат эти цифры? Старый друг выпускает волосы, обессилено роняя руку на стол, и та встречается с поверхностью коротким хлопком. Чимин медлит, но все-таки поднимает на меня взгляд: — Они значат, что вчера вечером в без пятнадцати восемь Тэхён должен был покончить с собой. Зарубцованное сердце уже по-хозяйски хрипит в тоннелях ушных раковин, и…23.2.19. Двадцать третье февраля девятнадцатого года.
…и кажется, будто в брюшной полости все элементы движутся и пытаются завязаться в узлы, …19.45 Без пятнадцати восемь.
…стягиваются до скрипа живых волокон моей плоти. — Откуда ты это знаешь? Говорю, или шепчу, или выстанываю. — Такое уже бывало. — произносит Чимин самый худший ответ из всех, лишая меня половины жизненно важных функций. Кажется, ноги вибрируют, теряют плотность, растекаются по полу оранжево-красным пятном. — Когда…? — В мае семнадцатого. — следует чёткий ответ. — Тэхёна не было три дня, а потом вернулся с выцарапанной датой на руке. Он отказывался говорить, что это значит, но уже потом, когда лечился в клинике, рассказал про какой-то притон типа секты… не знаю… вроде того, и там какой-то парень обдолбался уже до такой степени, что считает себя ебучим пророком или хрен знает кем. Он называет дату и время, и нужно выцарапать это на коже, чтобы сбылось. Тэхён говорил, что так делает дохрена народу, просто почти никто не доводит до конца, потому что наркота перестаёт действовать и никто уже не решается. — И Тэхён тоже не решился? Его отпустило? — по-моему, я не спрашиваю, а умоляю. — У него на руке было восемнадцатое мая и два тридцать ночи. — произносит Чимин, набивая ещё одну татуировку на площадках моей памяти. — За два дня до этого он ушёл, я не мог его найти и даже подключил своего знакомого, потому что до жути обосрался. Только мы его не нашли. Нашёл Богум. Так что в день, указанный на руке, Тэхён просидел в его подвале. Ты же знаешь про подвал? — не сразу понимаю, что мне задан вопрос, потому запоздало киваю. — Я старался даже не думать о том, что бы случилось, если б Богум тогда не появился. Мужик не в курсе, но, возможно, он спас Тэхёну жизнь.Хорошо. Хорошо. Боже. Спокойно. Ли Богум. Я твой должник на все следующие жизни.
— Что означает число «восемь»? — спрашиваю, потому что переживаю, боясь что-то упустить, позволить ускользнуть сквозь пальцы вот прямо здесь и сейчас, когда кажется, будто всё понятно. Чимин снова сцепляет ладони в замок и опускает на колени. — Способ смерти. — Господи, и какой это способ? — Понятия не имею. Список не я составлял. Знаю только, что «шесть» — это повешение. Это число было в прошлый раз. Я выдыхаю и провожу рукой по лицу, сминая каждый участок до болезненных ощущений, и пытаюсь отогнать образы, рвущиеся в мою голову, копошась и сражаясь за место в центре роговицы.«Повешение». Черт возьми.
В это время я продавал гребаную электронику в Ванкувере, плоско улыбаясь, когда со мной пытались флиртовать. Меня должно тошнить от самого себя. Но я отдал вину в обмен на возможность обнулить счётчики. Внёс в книгу жизни, сбросил вместе с ложным пеплом, в котором бултыхался, словно мелкая ящерица. Только я гребаный дракон, и крылья вкупе с огненным дыханием даны мне не для того, чтобы доживать свой век в пещерах сожалений и погрешностей. Очень мило, Чонгук, что ты думал, будто так сойдёт. В сторонке. Свернувшись громадной ящеркой. «Потому что не заслуживаешь». Очень славно. Только драконье сердце внутри твоей плоти не за тем, чтобы любить на расстоянии, сдирая нервные окончания с каменных стен, чтобы потом употребить их в пищу. Оно дано, чтобы любить очень громко и откровенно. Горячо и возвышенно. Упрямо и напролом. Плотная кожа — дабы пробиться сквозь его стены; громадные крылья — чтобы поднимать и ловить в воздухе, если он падает с большой высоты; пламя в груди — чтобы отогреть, когда всё в нём закоченеет от ледяных долин, где прибивает к берегу трупы диких дельфинов. И, наконец, бессмертие. Чтобы копить знания. О законах планеты с ее медициной элементов. О строении и географии Вселенной, на бескрайних просторах которой ты с ним родился. О том, кто вы есть на самом деле и кем приходитесь друг другу с начала времён. И я знаю и помню, а потому никогда больше какие-то лжепророки не будут делать из кожи моего человека тетрадь смерти. Никаких чисел и царапин, ничего, кроме моих поцелуев и прикосновений. Никогда больше чертовы дельфины не соблазнят своей псевдодоброжелательностью, чтобы потом утащить на самое дно. Никаких больше отчаянных погружений в сомнительные омуты на поверхности этой планеты. Если только в меня.Потому что я понял ошибку, признал, заплатил за сотни жизней вперёд. Потому что я никогда больше не уйду. И даже не отойду, не отпущу, не оставлю.
— Тот факт, что сейчас он лежит в твоей постели, это просто чудо какое-то. — прерывает мои мысли Чимин. — Скорее всего, он не смог… испугался. И пошёл не ко мне или Богуму. Пришёл к тебе, Чонгук. Ты понимаешь, что это значит?Я понимаю, Чимин.
Даже больше, чем способен понять это ты. Это значит, я буду всем сразу. Хвойным лесом, кислородной маской, каменной стеной, ручным драконом. Стану человеком. Достойным и упрямо преданным. Символом безусловного доверия, абсолютного поклонения и самой надёжной защиты. Каждое разумное существо во всей Вселенной будет знать, что нет во всех галактиках творения более охраняемого, чем тот, что в паре со мной. А пока длится эта наша жизнь, где-то там каждому, кто тоже захочет стать человеком, в инструкции по выживанию к пунктам про «не пей уксус залпом» и «не суй пальцы в земные розетки» добавят новый абзац.«Не причиняй вреда человеку, рождённому под именем Ким Тэхён в пятнадцать: четырнадцать в Южной Корее. Это тот самый. Недосягаемый. Неуязвимый. Охраняемый последним оставшимся на Земле драконом».
Высокопарно? Вероятно. Но так оно и будет.
— Это последний раз, Чимин. — произношу твёрдо, вбирая оранжево-красные соки обратно. — Я всё исправлю. — Самонадеянно. Старый друг рассекает пространство между нами острым лезвием своего испытывающего взгляда. В целом, выражение лица его никак не меняется, но я всё вижу. Насторожённость. Недоверчивость. Сомнение. А среди них, в самом центре зрачка, — по слову на каждый — зашифровано короткое сообщение.«Докажи мне».
И я выбираю промолчать. Потому что доказывать буду действием. Не словом. Думаю, Чимин это понимает, потому что взгляд его смягчается, и он переводит тему. — Мистер Ким приезжал? — Да, с женой. — Богум? — Приезжал до тебя. — Хочет его забрать? — Говорить со мной не стал, сказал, завтра утром приедет. Чимин лишь мычит в ответ и оборачивается к окну, видимо, замечая, что повалили крупные хлопья снега, лёгкие, словно перья, потому что потоки ветра разбрасываются ими в каком-то нервном хаотичном порядке. Грубая вибрация звонка царапает деревянную столешницу, слишком яростно врываясь в образовавшуюся тишину, и пока Чимин отвечает на звонок жены, я ухожу в очередной раз проверить Тэхёна. — Выпить есть? — интересуется Чимин, едва я появлюсь на пороге кухни. — Пиво только. — А пожрать? Я нормально не поел ни разу за всю неделю. — Сгоняй в палатку позади дома, купи курицы. — Я бы и от супа не отказался. — Суп — Тэхёну. — Бога ради. — закатывает глаза Чимин и слезает со стула, забирая телефон. — Ща вернусь тогда. К его возвращению суп готов, и приятный аромат вареных овощей смешивается с запахом свежепожаренной курицы. Мы сидим на кухне и сначала просто едим. Молча. Потому что, если подумать, у меня это тоже первый полноценный приём пищи за последнюю неделю. Мне кажется, я только пил. Воду, кофе и чай. Много чая. С ним казалось, что так я к Тэхёну ближе. Может, даже представлял, что это персональное зелье. Выпью — и его местонахождение начнёт выделяться мигающей точкой на карте. Потом Чимин открывает новую банку, вздыхает и смотрит на меня. Вот этот вздох становится допуском к чему-то бытовому, спокойному и хотя бы немного безмятежному. Разрешает нам говорить. И мы говорим. О Тэхёне. О том, каким он может быть и каким бывает. В чем сложности и тонкости. Какой к нему нужен подход. Не сразу, но я осознаю. Чимин меня готовит. К тому, с чем сталкивался сам и вполне могу столкнуться я. Учит, посвящает, передаёт. Снабжает приемами и моделями поведения, заполняет советами, дарит знания и опыт. Искусственно подтягивает меня к отметке, которой достиг за это время сам. И я слушаю жадно и внимательно. Вдыхаю каждое слово, набиваю на запястьях и дублирую снимками в красной проявочной комнате в тесных отсеках своего мозга. — Чимин. — обращаюсь, когда накапливается достаточно плёнок и собеседник открывает последнюю банку с полной готовностью перевести тему. — Мм? — он запрокидывает голову, делая два щедрых глотка из банки, и ловит мой взгляд поверх ее блестящей алюминиевой поверхности. — Ты замечательный друг. — Знаю. — улыбается одним уголком губ. — Я вообще замечательный. Только папаша никак не разглядит. — Папаша у тебя так себе. — Так себе у меня рост. А папаша… — Чимин упирается локтями о стойку, а потом отмахивается свободной ладонью. — А хрен с ним, с папашей. Мне со всем остальным в жизни повезло. Деньги есть? Есть. Любимая женщина? Лучший друг? Всё есть. Даже парень-осёл лучшего друга есть. Это сказка, Чонгук, у меня всё в ажуре. Щас ещё Тэхёна вылечишь, я работку сменю, Эни родит ребёнка, и, бля, заживем. — Эни беременна? — удивляюсь, перестав жевать. — Мы работаем над этим. — Уже? Вы только месяц назад поженились. — А чего тянуть? — пожимает плечами Чимин. — Хочу детей. Эни готова. Я готов. У нас все условия. Даже вы двое. Будете няньками. Я планирую злоупотреблять вами до такой степени, что вы начнёте радоваться, что природа не дала вам возможности сделать своих детей. — Недурно ты всё спланировал. Чимин смешно поджимает губы, строя гримасу из разряда «вот и я о том же!», а мне думается о том, мог ли я знать в нашу с ним первую встречу, пока нетрезвый висел в его руках в ожидании такси, что, спустя восемь лет, я буду сидеть с ним на кухне и обсуждать рождение его детей. Я пытаюсь перенестись в прошлое. Вспомнить, о чем думал в тот вечер, когда знатно перебрал и упал в крапиву во дворе чужого дома, а потом оказался под мышкой незнакомого парня небольшого роста в кепке козырьком назад. Но не могу. Туда перекрыты все дороги, и, может, я бы нашёл способ пробраться тайком, но не хочется. Хочется быть здесь и сейчас. В настоящем. А переноситься только в будущее. В то самое, где к нам с Тэхёном домой Чимин привозит своих детей, потому что у них с Эни срочные дела или простое человеческое желание отдохнуть. Где Тэхён учит их английским словам, а я влюбляюсь снова и снова, не унимаясь.