Осколки нежности

      Томные вздохи, дёрганные и лихорадочные, грудная клетка поднимается с трепетом и будто с облегчением выдыхает горячий воздух, тонкие запястья и ласковые ладони хватаются за одеяло и мнут его в руках пальцы напряжённо и со всей силы сжимали одеяло настолько, что кости на фалангах белели, пальцы на ногах так же были сжаты и впивались в ткань мёртвой хваткой. Мягкий шёлк кожи пронзался разгорячёнными каплями пота, учащённое и сбитое дыхание колотило и изводило лёгкие, черты лица искожались в приступе страха. На закрытых веках скапливались слёзы, а после неуловимым водопадом катились со щёк вниз к подбородку, все его тело дрожало, он бился в судорогах метаясь по кровати. Дрожащие, потрескавшиеся губы были приоткрыты, а на устах виднелись красные кровоточащие ранки.       Ужасные сны или… скорее напоминания прошлого — вот, что он видел тогда, когда его не было и вот, что он видит сейчас. Его разум изматывали ужасающие картинки войны, а в ушах то и дело раздавались выстрелы. — «Нет!»       Последний крик отчаяния — парень подрывается на кровати, сразу оборачивается на соседнюю сторону холодной перины и одинокой подушки, но он не увидел того, кого хотел… или не хотел? Он не понимал сам себя, ему было страшно, но одновременно в его сердце бушевал азарт… и что-то иное, то, из-за чего он прижимался к Рейху тогда и то, из-за чего он дрожит сейчас. Его ладони сами собой тянутся к лицу, накрывая измучанные и шокированные глаза, подтягивая ноги к груди, он кладёт руки с головой на колени сжимаясь. — «Зависим»       Этот шёпот прошёлся бархатом по ушам, но заставил содрогнуться, сжимая пальцами кожу. Он разбавлял тишину своим сбитым дыханием, напряжённость. Его глаза отображали непонимание и сложность того выбора, который ему предоставили, его загнали в тупик одной фразой, согласившись стать частью рейхового переворота. Он мог бы получить такую желаемую свободу, но в случае провала отец бы запер его на всю жизнь, если бы не растрелял. Рейх безумен, жесток в его глазах, и вряд ли что-то изменится, но… Он не всегда такой, в некоторые моменты, которые остались в сердце украинца… в те моменты он был другим, нежным.       Парень ничего не понимал, сжимая голову всё сильнее и сильнее. Все пазлы, которые он выстраивал в полноценную картинку, рушились из-за недостаточной информации или из-за простой улыбки, хищного оскала, серебряных глаз, в которых плескалось, как в бокале с дорогим вином, кровавые картинки всей его безумной души… Но ведь это безумие манило его, он не готов врать самому себе, это слишком наивно, и он не в той ситуации, чтобы смущаться, как маленькая омега при виде самого сильного альфы из села. Украина был уверен на восемьдесят процентов, что это просто действия феромонов и рейховой метки. Сам альфа сводил с ума, и парень был точно уверен, если бы не безумная несправедливость он бы точно испытал… симпатию? Парень встрепенулся и встряхнул головой, откидывая эти, как ему казалось, глупые эмоции, которые не должны властвовать омегой в находящимся на перепутьи.       Сам Третий Рейх поражал славянина. Его эмоции, они менялись кружились в водовороте, но каждая новая вспышка контрастировала с предыдущей, разрушая вновь и вновь карточный домик предположений.       Тихий шаг, совсем приглушённый, разорвал пленящую тишину, но чуткий слух славянина уловил эти движения, он не смог оставить это без внимания. Вальяжная походка горделивого и уважающего себя. Тут парня пронзило. Это не могут быть шаги Рейха, это не его походка, парень знал это точно. Каждое движение немца отдавало уверенностью, будто он кидал вызов всему миру. Он частенько за всё это время прислушивался к тому, как тот почти бесшумно крался к комнате посреди ночи. Да, омега и это знал, Рейх не отдыхал и не расслаблялся, спать приходил только под утро и только если кошмары не давали сна голубоглазому. Он нежно прижимал и трепетно ждал, пока тот успокоится, по-видимому, случайно засыпая.       Трое... их было трое, украинец напрягся, люди остановились напротив его комнаты, затаив дыхание. Голубоглазый поднялся с кровати, опускаясь на леденящий пол босыми ногами, один из людей что-то тихо говорил своим подручным. Послышался глухой удар тела о дверь, его взор полыхал, а тело вздрогнуло, оступившись из-за очередного громкого удара плечом. Эти люди явно пытались сломать дверь с безумным желанием её выломать.       Оступившись так небрежно и будто в замедленной съёмке, Украина начал лететь вниз, перед глазами проносились кадры ранних снов, на фоне которых послышался треск сломанного дерева, были слышны крики и... очень знакомый плач... но откуда? Всё снова и снова, эта какофония безумия проникала и захватывала разум, и вот его тело совсем невесомо касается пола, опускаясь, словно пёрышко. Он подорвался, как только у него это вышло и то, что он увидел не то, что ужаснуло его — повергло в шок.       Рама. Зеркальная рама, а на её просторах тьма, только как ужасающий портрет. Посередине он увидел то, из-за чего, невыдержавши упал на колени, сжимая рукой рубашку в районе сердца. Ремнёвая бляха на брюках вернулась в законное ей положение, довольная ухмылка и карие глаза, смотрящие на кровавые простыни… И на тело на них, надруганное тело... истекало кровью: укусы, царапины и синяки, стекающие по щекам слёзы, пачкающие ткань болью и пропитывая её, ноющее сердце славянина забилось сильнее, из-за чего он сжал ладонью ткань в области сердца. За стеклом послышались голоса, а точнее один и до безумия знакомый: — Поганая крыса Германской империи, молись всем, кого знаешь, чтобы ты сдох. Твой папочка больше не защитит тебя, он пачкает паркет своей гнилой кровью, но я благодарен ему за сегодняшнюю ночь с его послушной псиной.       Шлепок по бедру и безжизненный взгляд серебряных глаз, с которых скатилась последняя и бездушная слеза по чёрно-красно-жёлтым щекам.       И всё потухло, мир провалился из-под ног…больно… безумно больно… Открыв свои убитые горем глаза, перед ним открылась пару серых страниц газеты с заглавными буквами, от которой сердце пропустило удар… «Наследник германской империи в следствии революции бесследно пропал».