Госпожа Удача

Он чувствовал себя очень странно. Он не помнил, как он умер, но все же знал, что умер, и, когда его окружили жаждущие столь сладкой для них плоти духов аякаши, он по-настоящему испугался. И за девушку, что оказалась рядом с ним, и за себя тоже — он хотел жить, даже если это была не настоящая человеческая жизнь в общепринятом понятии, а всего лишь существование духа. У него не было ничего, когда он вдруг понял, что стоит посреди улицы — не было даже такой важной вещи для человека, как имя. Он ничего о себе не знал. Он был никем — просто душой. Чистой душой, но разницы в этом не было. Он просто стоял, глядя вдаль, а люди, проходящие мимо, не замечали его, и даже, кажется, совсем не видели, погруженные в свои заботы. Он не торопился идти куда-то, не торопился что-то искать, и жара его тоже не мучила — мертвого-то. А потом на него натолкнулась девушка с розовыми, как цветочные лепестки, волосами — маленькая и очень милая, и она понравилась ему с первого взгляда, и он не хотел сразу же отпускать ее из случайных объятий — что-то в ней было… особенное. Не только красота, не только нежность, не только милое и очаровательное личико — в ней было что-то темное, но в то же время и светлое. Она была не такой, как другие женщины, идущие по улице. И, в отличие от других, что не видели его, эта девушка тоже не спешила отстраняться — прижималась к нему и смотрела так, как будто хотела что-то ему сказать. Он хотел сам заговорить с ней, но вдруг на ее лицо набежала тень, и девушка бросилась прочь, словно вспомнила о чем-то важном и неотложном. Возможно, так оно и было. Ведь эта девушка точно знала, кто она такая и как ее зовут. Он ходил по городу весь день, и снова никто не видел его, даже когда он становился прямо вплотную возле человека или вклинивался между двумя собеседниками. Под вечер ему это наскучило, и к ночи его занесло на окраину города, где уже начинался лес, грозно возвышаясь над парой ветхих хижин. Где ночевать — разницы он не видел, но почему-то хотел непременно пройтись по лесу — по сути, у него остались только мысли и желания. Но… «Вкусно пахнет», — материализовались в воздухе чудовища, и тогда его по рукам и ногам сковал страх. Он хотел бежать — и не мог, словно прирос к земле. Да и некуда было бежать — чудища окружали его со всех сторон. А потом он увидел ту самую девушку, что встретил днем — и тогда оцепенение спало вмиг. Он подхватил с земли какую-то палку и бросился на аякаши, что пытался ее схватить — страх исчез, осталось типично мужское желание защитить женщину в беде, что сродни инстинкту — сильные защищают слабых. Слабых ли?.. Взмах рукой — и вот уже на левом плече засветилась метка, а сам он вдруг изменился, перевоплотился, и это не было больно, не страшно ничуть, он просто оказался внутри… чего-то, что ему было незнакомо, и богиня — она была именно богиней, как же он раньше не догадался? — взмахнула им, и сила хлестнула потоком через край, и прорвалась и без того зыбкая ткань миров… Но не это было главным. Имя. У него появилось имя. У него — мертвого, потерянного, бесконечно одинокого — теперь было имя. Дайкоку.

***

Бинбогами трясущимися руками попыталась зажечь свечу в заброшенном храме, но лучина выпала у нее из пальцев прямо на деревянный пол, и пожар был бы неизбежен, как и любые разрушения на ее пути, но Дайкоку вовремя спохватился и затоптал пылающий огонек, забрал у богини лучину и зажег свечу сам, пристраивая ее на краю стола. Храм выглядел заброшенным и пустым лишь снаружи — внутри он был вполне обжитым, хотя здесь и был беспорядок, но было так же и понятно, что помещение жилое — по некоторым вещам, стоящим на своих местах специально или разбросанных по небрежности. Дайкоку поискал продукты — сначала на столике для подношений, потом — на кухне, что находилась в маленьком доме возле храма, но нашел только рис и несколько огурцов и луковиц. Решив обойтись тем, что есть, мужчина занялся приготовлением каши, удивляясь тому, что помнит, как это делается. Он был мертв, но его руки знали, как варить рис — как разжигать огонь, промывать рис, сколько сыпать его в кастрюлю, сколько добавлять соли… Знал Дайкоку и то, как нарезать салат из огурцов и лука, чтобы это было вкусно. Он увлеченно работал, наслаждаясь самой возможностью это делать, а Бинбогами сидела в сторонке на дзабутоне и наблюдала за его движениями. Она до сих пор не могла полностью это осознать — у нее теперь есть шинки. Есть тот, кому она дала имя, тот, кто останется с ней. И он готовил ей ужин — раньше Бинбогами всегда делала это сама, но, так как обычно ей не везло и она резала пальцы или даже устраивала в храмах пожар (из-за чего ей и приходилось менять места обитания слишком часто) Бинбогами привыкла таскать еду у смертных, что не присматривали за ней или сами выставляли подношения нищебожке, чтобы та прошла мимо их дома, взяв лишь пару якимисо. А ей и не нужно было много еды. Дайкоку чувствовал ее взгляд на своей спине и боялся, что столь нехитрая еда покажется богине невкусной, поэтому старался изо всех сил. И у него получилось — рис вышел рассыпчатым и сладким, а салат — сочным и свежим. Бинбогами положила в рот немного, зачерпнув палочками, задумчиво пожевала, пока шинки нервно ждал реакции, и просияла: — Очень вкусно, Дайкоку! Спасибо! Она принялась с удовольствием есть, и шинки, облегченно вздохнув, тоже взял тарелку, следуя ее примеру. Жуя рис, он украдкой рассматривал богиню. — Значит, я теперь… — решился заговорить Дайкоку. — Мой шинки, — кивнула Бинбогами. — Ты превращаешься в веер. Красивый такой, причем не из этого столетия, а из будущего. Это — доказательство тесной связи бога и его орудия. — И я… То есть, вы с моей помощью можете создавать… — Дайкоку замялся, не зная, как назвать то, что они сделали. — Прорывы, — продолжила богиня. — Разломы. Называй, как угодно. Это дыры в пространстве между Дальним Берегом, откуда появляются аякаши, и Ближним — где живут люди. Раньше я могла только знать, где появится очередной такой разлом, но теперь могу его и создать, — заявила она не без удовольствия. — Но это же плохо? — уточнил Дайкоку, вспоминая, как рванулись из созданного им разлома чудовища. — Ужасно плохо! — радостно подтвердила Бинбогами. — Меня и так на Небесах терпеть не могут, а теперь я еще и могу им угрожать! Эта мысль ей правда нравилась, хотя и была не слишком хорошей. Угроза, конечно, не так уж велика, но если устраивать прорывы часто и много — то Небеса ой как почешутся, устраняя их и убивая аякаши… И идея хоть немного насолить множеству отвергнувших ее надутых божков казалась Бинбогами очень привлекательной. — И вы будете угрожать? — поежился Дайкоку. Ему не слишком хотелось быть орудием зла, хотя, если бы Бинбогами приказала — он бы подчинился, не задавая вопросов. Но она лишь тихо рассмеялась. — Само мое существование — угроза, — сказала богиня. — Я — беда и нищета во плоти. Люди боятся меня, а боги — презирают. Таков удел любого божества несчастья, что выполняет дурные желания людей. Смертные ведь просят у богов не только о благе для себя, но и о горе для другого. А иногда чье-то горе — это и есть для кого-то величайшее счастье. — И вы выполняете такие желания? — спросил Дайкоку. — Нет, — улыбнулась Бинбогами. — Мне не молятся. Меня не зовут и не ждут. Меня только просят уйти и никогда не появляться у их порога. — Это… печально, — сказал шинки. — То, что вас никто не ждет. Должно быть, вам очень одиноко, госпожа. — Что ж, теперь у меня есть ты, — проговорила богиня, доедая рис и протягивая ему пустую тарелку. — Спасибо за еду. Никогда раньше не ела ничего вкуснее.

***

Ночь полностью сменила летние сумерки, что долго висели в воздухе, пока не погасли, уходя до следующего раза. В кустах оглушительно звенели цикады, на небесах сверкали огоньки звезд, и благоухающий цветами воздух наконец-то обрел прохладу, столь долгожданную и необходимую для легкости дыхания. Изредка кричали ночные птицы. Бинбогами вышла во двор храма и остановилась у тории, прижав ладонь к деревянному столбу и подняв глаза к небу. Она пристально всматривалась в полотно ночи и ликующе улыбалась, думая, что впервые не жалеет, что родилась божеством, что впервые не проклинает свое бессмертие — она не одна, и вечная жизнь для нее больше не означает вечное одиночество. Бинбогами смотрела на небо и представляла себе, как разозлится Аматерасу, узнав об этом, но мысль о гневе Верховной не пугала ее, а забавляла. Бинбогами чувствовала себя победительницей — как будто освободилась от оков и сбежала из заключения. За ее спиной послышались шаги, и Бинбогами улыбнулась краем губ — она знала, кто это, конечно же. Теперь она узнает его шаги из тысячи. Дайкоку не спалось, хотя постель он для себя уже оборудовал — расстелил найденный футон в одной из комнат храма, невдалеке от спальни самой богини, чтобы в случае чего услышать ее зов и прийти вовремя. Он все еще пытался осознать все произошедшее — обретение имени, новый дом, совершенно новая жизнь… Служение госпоже, что давалось ему удивительно легко, как будто он уже служил кому-то… Не такому прекрасному, конечно, и не такому величественному, но все же. Дайкоку хотел окликнуть богиню, но неприятное имя «Бинбогами» царапало ему глотку. Какая же она — «Бинбогами»? Бинбогами — это скорее старик, сморщенный, тощий, с острыми крючковатыми пальцами, с желтыми зубами, со злыми пронзительными глазами, жадный и сварливый. А она — она была слишком милой для этого имени, слишком хорошенькой и невинной. — Госпожа, — что ж, имя можно и не использовать, заменяя вежливым обращением. Он все-таки ее слуга. Бинбогами обернулась, и личико ее осветила улыбка, что так ей шла. Дайкоку и сам не смог не улыбнуться в ответ, становясь рядом с ней. — Тебе тоже не спится? — спросила богиня, не отнимая ладошки от нагретой солнцем за день деревянной тории, все еще хранящей тепло лучей. — Столько всего произошло, — вздохнул Дайкоку, опустив глаза. Несколько минут они просто стояли рядом и молчали. Дайкоку изучал свои сандалии. Бинбогами любовалась звездами и слушала пение цикад. — Госпожа, можно спросить у вас кое-что? — шинки все же решился. — Да, — с интересом ответила богиня. — Вы родились с именем «Бинбогами»? Она замерла от удивления, точно не ожидая такого вопроса. — А что? Дайкоку вздохнул, как перед прыжком в холодную воду, и Бинбогами кожей ощутила его смятение. Он нервничал, боясь обидеть ее, расстроить или рассердить. Чтобы подбодрить его, она улыбнулась и тронула его ладонь, но шинки только еще больше смутился, и все же выпалил на выдохе: — Это имя вам не подходит. Бинбогами издала тихий смешок. Она и сама терпеть не могла собственное имя, выдающее ее сущность. — А какое тогда мне бы подошло? — всерьез спросила богиня, переводя пристальный взгляд лиловых глаз на лицо Дайкоку. Тот замялся, почесав пятерней в затылке. — Это дерзко с моей стороны, госпожа, — пробормотал шинки. — Но вы слишком… В общем, ваше имя должно быть другим. Если вы не родились с этим. Но это не мое дело, и я прошу прощения за свою грубость. — Я не родилась с этим именем! — выпалила Бинбогами. — И я спросила серьезно. Я не обижаюсь на тебя. Более того, я буду рада, если ты дашь мне другое имя. Хорошее. Подходящее. Дайкоку поперхнулся. — Я?.. Имя… Вам?! Но вы… Кто вы… А кто я… Вы же богиня… — он совсем потерялся, уже сердясь на себя за то, что поднял эту тему. Как он может давать имя божеству? Он, простой дух? Но Бинбогами уже не собиралась отступать, вдруг решив, что ей просто необходимо назваться другим именем, раз уж у нее началась новая жизнь, вместе с обретением первого божественного орудия. Она схватила руку Дайкоку в ладони и уверенно посмотрела на него снизу вверх, решительно закусив губку. — Я так хочу. Я так приказываю. Дай мне имя! — безапелляционно заявила богиня. — Дайте-ка подумать, — покорно сдался Дайкоку, перебирая в голове варианты возможного имени для своей госпожи. Имени, что подошло бы ей идеально, что описало бы ее суть — и светлую, и темную одновременно. Нельзя забывать, что она все же остается богиней нищеты и бед, но в ней есть и красота, и доброта… Сложная задача. — Фуку… — одними губами прошептал мужчина, а потом понял, что ухватил нужное, поймал самую суть, и сказал уже громче, уверенно и твердо, зная, что это имя подойдет лучше остальных: — Кофуку. — Кофуку? — удивилась богиня. — Маленькая удача? Почему? — Ну-у, — смутился Дайкоку. — Вы маленькая. И милая. И это имя такое… девичье. Это глупо, да? — Нет, что ты! — заверила его Бинбогами. — Мне нравится! Очень нравится. Отныне меня будут звать так, — решила она. — Так намного лучше. Спасибо тебе, Дайкоку. Они еще пару минут молчали среди дыхания летней ночи, пения цикад и мерцания звезд, пытаясь привыкнуть к новым именам и присутствию друг друга рядом, а потом Дайкоку спохватился, что уже очень поздно. — Вам пора спать, — сказал он. — Тебе тоже, — кивнула богиня. — Пойдем спать. Спокойной ночи, Дайкоку. Он сглотнул, поклонился ей, прижав ладонь к сердцу. — Спокойной ночи… Кофуку. Она широко улыбнулась, и глаза ее сверкнули ярче звезд. Это имя звучало гораздо приятнее.