***
— Тебя хотят исключить из института, — первое, что говорит Сокджин, сталкиваясь с ним возле входа в аудиторию. — Знаю, — сухо и скомкано. Худо-бедно получается найти оправдание для всех, кроме Сокджина. Он примирился с мыслью, что огромная любовь Юнги и Чимина выше всего остального, осознал ошибку в отношении Намджуна и Кихёна, ну а одногруппникам он никогда особо не нравился, и неудивительно, что те встали на другую сторону. Но как же Сокджин? Тэхён всегда думал, что в их троице все одинаково важны! Да, возможно, у Чимина и Тэхёна было больше точек соприкосновения, так как они любили подолгу болтать о истории, литературе, культуре, археологии и политике. Джин был скорее по части точных наук, да и хобби у него соответствующие, но это не значило, что тет-а-тет им было скучно. Нет, Тэхён любил друга всем сердцем, восхищался его открытостью, лёгким характером, дурацким чувством юмора и патологическим желанием заботиться о близких. Но если бы он оказался на месте Сокджина и пришлось бы решать, на чью сторону встать, он выбрал бы того, кому нужнее, того, кто пострадал больше — то есть, себя. … А Джин почему-то выбрал Чимина. И это злит больше всего. Именно на Сокджина сейчас направлена львиная доля его непроходящей обиды. — Тэ, давай поговорим. — Не хочу, — упрямо и по-детски, но вот такой уж он, Ким Тэхён, и меняться или подстраиваться под кого-то он больше не собирается. Оттолкнув того плечом, Тэхён проходит в аудиторию и садится за самую дальнюю парту, хотя обычно всегда занимает место в середине. — Хэй, чувак, — рядом материализуется парень с параллельного потока из группы, с которой у них общая лекция по философии. — Слышал про твой хук справа в курилке. Я не лезу, что там да как, но думаю, что ты неспроста это сделал. Я просто видел, что вы с тем парнем всегда вместе ходили, вот и подумал, что теперь тебе не помешает новая компания и новые друзья, ну или хотя бы знакомые, тем более, что ты, походу, учишься с полными мудаками. Я был в похожей ситуации и еле научился снова доверять людям, не хочу, чтобы кто-то ещё проходил через эту стадию в одиночестве, — парень скептично хмыкает, на минутку задумываясь о чём-то своём. — Так вот, к чему это я, в эту пятницу в сквере рядом с фонтаном пройдёт фестиваль, приуроченный к Хеллоуину. Не хочешь пойти в составе нашего факультатива художественной фотографии? Тэхён цепенеет: такой большой поток слов сносит его, и он откровенно теряется, начиная с самого очевидного — отказа. — Но я же не числюсь у вас. — Зря, кстати, я видел твои фотографии на прошлогодней выставке — у тебя талант. Чтобы участвовать в мероприятии не нужно членство. Я понимаю, что ты хочешь отказать, но просто попробуй, может, именно сейчас тебе правильней всего будет развеяться? Почему этот странный парень подошёл к нему? Это настораживает, но с другой стороны, что ещё плохого может случиться? «Браво», — хвалит он себя за тупую самоиронию. — Может ты и прав, — странный парень заставляет задуматься. Это — студенческая жизнь его института, и за вечными подработками, желанием проводить больше времени с Юнги, а также вечными отсидками за спинами Чимина и Джина, он в итоге так и не почувствовал принадлежности к этому всему. Мир не рухнет, если Ким Тэхён перестанет избегать людей, быть в их массе — ведь это далеко не значит, что нужно впускать каждого к себе в душу. — Ладно, хорошо, я пойду. — Вот и славно, — странный парень беспардонно взъерошивает его волосы и добавляет: — Жди меня после шестой пары на крыльце физмата, — он возвращается на своё место, хлопает себя по лбу ладонью. — Кстати, меня зовут Чон Хосок. Приятно с тобой познакомиться.***
Дойдя до крыльца физмата, Тэхён внезапно разворачивается и уходит. Выйдя за пределы кампуса, он выкуривает сигарету и возвращается на треклятое крыльцо, спустя секунду передумывая снова. После ещё трёх таких походов покурить, он смотрит на часы и понимает, что пара закончилась, и сейчас либо действительно ноги в руки и бежать, либо же собрать себя в кучку и поступить, как любой нормальный человек. Так ведь поступают они, эти нормальные? Чужая рука по-свойски приземляется на плечи, притягивая ближе. — Боялся, что ты сбежишь, — Хосок придурковато улыбается, от чего его губы складываются в сердечко, а глаза и вовсе исчезают за щеками. — Я и сбегал, аж три раза. — Почему вернулся? — Не знаю, и идти с тобой мне, в принципе, не хочется, но и возвращаться домой тоже пока не тянет. Почему так легко говорить с этим парнем — непонятно, возможно, вокруг него скапливается аура тепла, в лучах которого хочется греться и быть неожиданно честным. — Правильный ход мыслей! Сейчас остальных дождёмся и двинем, — Хосок болтает без умолку, перепрыгивая с темы на тему: квантовая механика, фильмы Хичкока, кирпич, которым кто-то подпёр дверь — всё такое разное, но такое интересное в его исполнении. На крыльцо подходят всё новые и новые люди: многих он встречал и раньше, остальные ему совершенно не знакомы. Его добросовестно всем представляют, новоприбывшие с удовольствием присоединяются к беседе, и монолог Хосока превращается в гул из голосов. Раньше бы это напугало Тэхёна, но сейчас — наоборот, как-то даже успокаивает, или это всё ещё эффект позитивных лучей Чон Хосока? Неясно, но ему нравится. Кто-то подходит вплотную и, подперев плечом, слегка толкает: — Привет, Ким Тэхён, — Тэхён на секунду теряется: ему так искренне улыбаются, что складывается ощущение, будто его действительно очень рады видеть. — Привет, Чон Чонгук. «Пожалуйста, — думает Тэхён. — Только не спрашивай… » — Почему не позвонил? — блять, ну почему этот парень не умеет читать мысли? Жутко неловко, и что ему сказать, неужели правду? Признаться в трусости или соврать, и если второе, то как именно? Блять. Блять. Видимо, его эмоции слишком явно отражаются на лице, потому что Чонгук смеётся. — Не парься, если после первой встречи не позвонил, то я сделаю всё, чтобы после второй это изменилось. Фестиваль гудит музыкой на пол-округи, толпы студентов что-то громко обсуждают, стараясь перекричать друг друга, активисты раздают листовки, пытаясь привлечь новых студентов в свои клубы. Их компания направляется к палатке, украшенной фотографиями, висящими на гирляндах и прикреплёнными прищепками. На стенде у входа приклеен огромный фотоаппарат из папье-маше. Пока новоприбывшие обнимаются со своими товарищами, Тэхён рассматривает снимки. Большинство из них являют собой пейзажи, яркие кровавые закаты или дождливые угрюмые деревья, но иногда попадаются портреты и коммерческие фотосессии. Работы одного фотографа он узнаёт — этот парень выставлялся с ним в том семестре. В середине шатра находится очень занимательная серия с супергероями, но это не просто переодетые Бэтмены и Супермены, позирующие на камеру, а непосредственно люди. Фото сделаны, скорее всего, без ведома объектов, запечатлённых на них: на одном снимке парень в костюме Флэша, считающий мелочь, высыпанную на ладонь возле кассы ночного супермаркета, на следующем — Чудо-женщина, сидящая на бордюре с сигаретой между пальцев, далее — Женщина-кошка и Джокер, целующиеся на остановке, Аквамен с красным стаканчиком, в котором плещется явно не морская вода… Все они такие живые, абсурдно смешные, что улыбка сама собой расплывается на лице. — Нравится? — Чонгук упорно смотрит не на снимки, а на улыбающегося парня. На утвердительный кивок слышатся радостные хлопки в ладоши. — Это мои! — Правда? — Тэхён действительно покорён этими работами, и образ плохого парня и блядуна никак не клеится с такими по-детски радостными эмоциями, а главное — с такими забавными работами. В его воображении Чонгук должен фотографировать обнажённых девушек и людей в ночных клубах, ничего больше. — Как ты их всех нашёл? Это же удивительно! — Было не сложно, я просто тусил три дня на комик-коне, там этих ребят были сотни. Со многими я подружился, они классные, а главное — очень горят этим, любят книги, комиксы, игры, фильмы, так что я получил просто колоссальный заряд эмоций. — Я бы с удовольствием посетил такое мероприятие, — становится грустно, потому что, вероятнее всего, ему это не по карману. — Пойдём на следующий год вместе! У меня есть возможность получить проходки. Ты же любишь всё это, верно? — А есть те, кто не любят? — Упаси Боже с ними встретиться, — они оба смеются. — Но прежде, чем перейти к такому серьёзному шагу, как поход в Мекку гиков и задротов, я хочу выяснить то, от чего будет зависеть наше дальнейшее общение. Смотря мне в глаза и положа руку на сердце, скажи честно, Ким Тэхён: Гарри Поттер или Властелин Колец? — Властелин колец! Тут и думать нечего. — Хорошо, у тебя есть последний шанс оправдаться в моих глазах. Marvel или DC? — Это как заставить выбирать между мамой и папой, но я всё же больше люблю DC. — Прощай, — Чонгук вытирает несуществующую слезу и пятится спиной, с тоской смотря в чужие глаза. — Мы могли бы стать двумя половинками одного целого, но у тебя просто кошмарный вкус, и это то, с чем я не смогу смириться, — Тэхён хохочет, хлопая того по груди. — Придурок! Это у кого из нас ещё нет вкуса! Ближайший час проходит в жарком споре на тему, что антагонисты DC в сотню раз интереснее марвеловских, но экранизации вторых в разы успешней. Они обсуждают киноляпы, сходятся во мнении, что Мартин Макдонах — лучший современный режиссёр, ссорятся о том, кто сексуальнее в роли женщины-кошки. И когда их прерывает Хосок, вручающий по стакану с соком, в которых разлит далеко не сок, и утягивает за собой, Тэхён отчётливо понимает, что больше ни с кем общаться не хочет. Ему с головой хватает Чонгука, который яростно отстаивает свою точку зрения, дуя губы и язвя, но радостно подпрыгивает, как нетерпеливый ребёнок, когда с ним соглашаются. Он похож на большого щенка, однако несмотря на всю эту непосредственность, Чонгук очень умный, собранный и даже по-своему загадочный. Было так легко и завораживающе, что время не бежало, а летело. Кто-то иногда подходил и что-то говорил, вездесущий Хосок таскал им алкоголь, а они сидели на бордюре, за столько времени полностью слившись с ландшафтом выставки. Если спросить у Тэхёна об этом вечере, он вряд ли вспомнит какие-то детали, только то, как ему было хорошо и спокойно, как не было уже давно. Поэтому, когда праздник идёт на спад, внутри зарождается неприятное ощущение тянущей тоски. Не хочется возвращаться в свою серую пещеру и по-новой попадать в свой личный круговорот однообразия и одиночества. Он готов вцепиться в руку Чонгука и просить не оставлять его, но этот порыв как минимум странный, а как максимум — возвращает в прошлое, где он был зависим от людей, и как-то не очень хочется начинать всё сначала. Хочется научиться отпускать, а значит, нельзя относиться к простому общению так серьёзно. Спасением от очередных мрачных мыслей становится всё тот же Хосок, который, убрав с остальными содержимое шатра, подходит к ним и радостно объявляет: — Народ собирается на продолжение вечеринки к Санмину, ибо тот настолько пьян, что, походу, не понимает, на что подписывается. Чонгук вопросительно смотрит на Тэхёна и проговаривает слова, от которых внутри разливается тепло: — Если ты идёшь, то я тоже. — Да, я пойду, — он смущённо отводит глаза, чтобы не показать свою чрезмерную радость, и уже тише, чтобы услышал только один человек, добавляет: — Хотя мне пиздец как не нравится Санмин. — Мне тоже, поэтому предлагаю как можно больше напитков разливать ему на пол. Толпа студентов редеет: кто-то уходит в сторону метро и автобусов, разъезжаясь по домам, кто-то собирается в кучки, решив продолжить вечер. На город опускается ночь, погружая всё в свои тёмные объятия. Редкие фонари создают островки света, к которым, как мотыльки, ютятся молодые люди. Ночь и алкоголь добавляет какой-то сказочности всему происходящему, и Тэхён даже не замечает, как чужие пальцы переплетаются с его — просто послушно идёт за их владельцем, хихикая от очередной шутки. Так легко и спокойно, перекидываясь фразами с незнакомыми людьми, шагающими рядом. — Хосок, очки в тёмное время суток — признак умственных отклонений! — кто-то из толпы шутит над семенящим рядом Хосоком, на что тот лишь пафосно перекидывает куртку через плечо и, надавив на переносицу, поправляет свои солнцезащитные очки. — Я их купил за сумасшедшие деньги, дайте мне повыделываться, жалко, что ли? — Мажор, — Тэхён толкает его локтем в бок. — Были бы у тебя такие очки, ты бы тоже понтовался. — Но у меня нет. — Теперь есть, — Чонгук тормозит и выуживает из рюкзака очечник. Парень вытаскивает на свет брендовые очки и водружает их на чужой нос, заливисто смеясь, потому что Тэхён враз становится похож на ботаника из подросткового кино. — Теперь и ты мажор. Вроде такая мелочь, но Тэхёну вдруг хочется обнять его, очень сильно, не совсем понятно, почему, но ему и не нужно понимать. Они добираются до многоэтажной новостройки недалеко от их университета за максимальные сроки. Потом кто-то решает сходить в магазин, кто-то — покурить, но в итоге компанией человек в сорок, они-таки оказываются в огромной квартире с панорамными окнами и барной стойкой. Тэхён такую видел разве что в фильмах, а потому мигом пронёсся ураганом по всем комнатам, в конце концов заваливаясь на большую двуспальную кровать с потрясающим видом из окна на мигающий огнями город. Через несколько минут кровать прогибается под чужим весом, и его пальцы снова попадают в чужой плен. — Тут так красиво, — тихо шепчет, боясь, что кто-то услышит и посмеётся над его восприимчивостью. Но Чонгук не смеётся, лишь придвигается ближе и тоже тихо добавляет: — Да, очень. Они молча смотрят в окно, наслаждаясь моментом. Где-то там в глубине квартиры слышны крики и смех остальных ребят, а тут — своя маленькая бухта спокойствия, делимого на двоих. Чонгук садится, подобрав под себя ноги, и тянет отказывающегося подниматься Тэхёна следом. — Я с добычей, — он трясёт перед его лицом бутылкой с дорогим ликёром и коварно улыбается. — Кажется, я нашёл чужую заначку. — Ты ужасный, ты в курсе? — И горжусь этим, — они по очереди отпивают прямо с горла сладкий напиток и тихо обсуждают, сколько стоит эта выпивка. — Откуда у него в таком возрасте такая квартира? — Тэхёну по-человечески завидно, и он не стыдится этого чувства, а почему должен? Да, он завидует людям, которым всё даётся легко, потому что у самого дела обстоят совсем по-другому. — Санмин — племянник нашего ректора, а его отец — какой-то там чиновник, поэтому этот придурок и ведёт себя, как господь бог. В прошлом семестре он ударил преподавателя — и ничего. — Ну вот почему так? Кому-то всё, а кому-то ничего, — настроение ползёт по шкале вниз: мысли о собственных проблемах на учёбе заставляют вспомнить о реальности, от которой он так старательно убегал сегодняшним вечером. — Я всего лишь ударил бывшего лучшего друга за то, что он увёл у меня парня, и меня собираются выпнуть, а этому говнюку хоть бы хны, — Чонгук смотрит исподлобья, хмуря брови, и как будто собирает силы, чтобы что-то сказать, но так и не решается, вместо этого протягивая бутылку и ожидая своей очереди на дозу алкоголя, может, градус в крови прибавит уверенности. Все эти нечитаемые взгляды и трепетные прикосновения поднимают бурю внутри Тэхёна: хочется влезть в голову напротив и посмотреть, что же там происходит. Ему правда интересно, мыслить шаблонно и подгонять людей под рамки — не такое уж и сложное занятие. Тэхён со спокойной душой вешает ярлыки на других: папенькин сынок, придурок, шлюха. Вслух он об этом не говорит, конечно, но про себя сторонится этих людей. Впервые кто-то из его категории с бирками перешёл в формат «Я был неправ». Чонгук больше не кажется заносчивым или грубым, наоборот, сейчас он общительный и обаятельный! Возможно, те самые ярлыки появляются не из-за поведения и поступков других, а потому что он сам — озлобленный и обделённый. Какая табличка на нём? Раньше бы он повесил «Несчастный», а сейчас скорее «Обиженный». Как в маленьких магазинчиках на районах переворачивают таблички с надписью «Открыто»/«Закрыто», так и он переворачивает свою табличку на Чонгуке, с «Мудак» на «Человек, с которым мне хорошо», а спустя ещё минут сорок выкидывает её в воображаемую помойку, потому теперь и ста слов не хватит, чтобы описать Чонгука. Его смех заставляет улыбаться, а его истории настолько интересные, что Тэхён не замечает как открывает рот, слушая их, а затуманенный лёгкой алкогольной пеленой мозг вдруг чётко и ясно выводит одно явное желание. Ему хочется нравиться этому парню. В комнате стоит полутьма, лишь огни города под ними не дают окончательно исчезнуть всему в чёрной бездне. Глаза уже давно привыкли к полумраку: легко можно посчитать родинки на лице напротив, рассказать как блестят чужие глаза, с усиленным жаром ощущаются пальцы, переплетённые с собственными… Тэхён плавится от всего этого, нежится, как под мягким солнцем, пытается насладиться волшебством момента. Он переплетает их руки и улыбается так ярко и счастливо, что невозможно не улыбнуться в ответ. Хочется сказать так много, но слова не складываются в предложения, он открывает рот, чтобы хотя бы попытаться, но не успевает. Чонгук порывисто прижимается лбом к его лбу и заглядывает в глаза, а по ощущениям — в самую душу. — Что будет, если я тебя сейчас поцелую? — в голосе больше нет былой игривости, он смотрит серьёзно и уверенно, пытаясь показать всем своим видом, как ему сейчас это необходимо, как он хочет этого. Тэхён хочет не меньше. Где-то в подсознании мелькают мысли о разбитом сердце, о неудачном сексе, о том, что он больше не хочет падать в другого человека. Но это всё там, далеко, а тут он, как в бездне, тонет в этих тёмных глазах и с маленькой ремаркой «Я всего один раз», сдаётся и подаётся вперёд. Губы у Чонгука сухие, слегка обветренные, но он так нежно отвечает, так бережно проводит второй рукой по предплечьям… Они не торопятся, не пытаются углубить поцелуй, просто соприкасаются губами, на секунду отстранившись, чтобы потереться носами и снова прильнуть друг к другу. У Тэхёна дрожат колени, а по телу проходит лёгкий электрический разряд — это окончательно прогоняет посторонние мысли из головы. Там абсолютно пусто, единственное, на что его хватает — это поднять руку и запустить её в мягкие волосы, ласково массируя чужую голову. — Вы ещё потрахайтесь на моей кровати, ёбаные педики, — хозяин квартиры уже не так вусмерть пьян, как был на фестивале, но и трезвым его назвать нельзя. Лицо перекошено в отвращении: он тяжело дышит, буравя парочку злым взглядом. — Чон, бери свою подстилку и съёбывайте отсюда, если не хотите проблем. Парни, которых так неприятно прервали, сначала отстраняются друг от друга, но потом Чонгук по мере услышанного притягивает Тэхёна всё ближе к себе, пока не укладывает чужую голову на грудь, пытаясь, по-видимому, спрятать от того дерьма, что льётся в их адрес. — И какие проблемы ты можешь мне устроить? Не строй из себя всемогущего. — Тебе может и нет, а вот твоей дырке — запросто, весь институт в курсе, что он стоит на отчисление, а я просто ускорю этот процесс. Одним пидором меньше, одним больше, никто не расстроится, — наверное, в другой ситуации Тэхён бы подумал наперёд, но это не точно, ибо взвешенным и рациональным он себя назвать никак не мог. Выбраться из объятий сложно: его держат крепко, под щекой чувствуется тяжёлое дыхание Чонгука и яростная дробь его сердца. Тот злится, но и он не намерен проглатывать всё это дерьмо так просто. Аккуратно скинув чонгукову ладонь с затылка, Тэхён оборачивается, смотря на человека, что, видимо, считает себя богом, раз открыто говорит подобную чушь. — Вперёд, я не боюсь, пусть отчисляют, но напоследок, чтобы наверняка ни о чём не жалеть, я набью твою гомофобную рожу. Санмин, как разъярённый бык на красную тряпку, бросается вперёд, но не успевает и пальцем дотронуться, как между ними скалой вырастает Чонгук. Пригнувшись, он обхватывает противника поперёк живота и, шагнув вперёд, опрокидывает на пол. Тот ударяется головой, шипя проклятия и ругательства, и, с трудом выпутав руку, бьёт в бок. Тэхён на секунду теряется, но, отмерев, кидается к ним, пиная чёртова ублюдка ногой и пытаясь стащить Чонгука. На поднятый шум в комнату врываются и другие студенты: какая-то девчонка начинает визжать, как ненормальная, парни же реагируют более адекватно, спеша на помощь и разнимая клубок из людей по разные стороны. — Тебе не жить, Чон, и твоей шавке тоже. — Ты крутой, пока перед тобой стоят другие, но выйди ты со мной один на один и я от тебя и мокрого места не оставлю. — Давай! — Давай! В спальню набивается толпа: кто-то улюлюкает, кто-то пытается вразумить ругающихся, но они не слышат ничего, яростно смотря друг на друга и пытаясь вырваться из чужой хватки. — Один на один, только не тут — я не хочу потом твою кровь оттирать от стен. — Гук, слышишь, забей, — Тэхён выворачивается и вышагивает вперёд, подходя вплотную к уже невменяемому из-за адреналина Чонгуку. — Просто давай уйдём, этот мудак не стоит того, — ему очень хочется отмотать время назад и уйти из этой квартиры, чтобы сидеть сейчас на холодной скамейке в парке только вдвоём, чтобы просто продолжить говорить, продолжить целоваться. Он не хочет, чтобы Чонгук пострадал, нет, он догадывается, что тот может за себя постоять, но страх за этого парня окутывает путами изнутри. Плевать на собственную задетую гордость, лишь бы перестать так панически бояться за кого-то. А тот вместо того, чтобы согласиться или что-то сказать, подаётся вперёд и целует. — Жду тебя на улице! — с презрением бросает Санмину, нехотя отстранившись от чужих губ. Все дружной гурьбой вываливаются в коридор: в лифт всем не поместиться, поэтому, разделившись, часть ребят идёт по ступенькам, остальные же загружаются внутрь. Пьяные, весёлые, они, как любая толпа, хотят хлеба и зрелищ, и неважно, чем это может кончиться. Даже те, что причитают — нетерпеливо топчутся, желая поскорее посмотреть на драку. Тэхёна с Чонгуком разделяют чужие тела, и они оказываются в разных концах кабинки. Хочется протянуть руку и снова переплести пальцы, но они слишком далеко. На улице глубокая ночь, людей во дворе нет, но с дороги доносится гул проезжающих машин. Этот город никогда не спит, холодно. Тэхён кутается в свою тоненькую куртку и с тоской думает о том, от чего мёрзнет: от промозглой погоды или липкого страха внутри? А остальным — потеха и праздник, они курят, допивают алкоголь из прихваченных с собой бутылок и обсуждают предстоящее побоище. Придурки. — Чонгук сильный, он может за себя постоять, — Хосок, оказавшийся рядом, по-отечески треплет его по макушке в знак поддержки. — Не могу не переживать. И он правда не может. Неприятная тревога разрастается огненным шаром внутри, не помогает даже сигаретный дым, который он втягивает глубоко в лёгкие, смотря на то, как остальные стройной шеренгой заходят на ограждённую баскетбольную площадку рядом с облагороженным двориком. Ландшафтные архитекторы явно проектировали это место для детей и подростков, мам с детьми и стариков, но никак не для пьяных студентов и потасовок. Он выкидывает окурок аккурат в красиво стриженные кусты и последним проходит на импровизированный ринг. Никто не даёт команды «Файт», не проходит девушка в купальнике с надписью «Первый раунд». Просто два человека в одну секунду наваливаются друг на друга, сыпя ударами со всей силы. За секунду перестаёт быть ясным, чья это рука, а чья нога. Клубок перекатывается, и вот уже Чонгук вбивает чужое лицо в асфальт — кувырок — теперь Санмин технично и чётко бьёт противника. Проходит минута или десять, Тэхён не может сказать точно, он теряется, повторяя про себя как молитву «Пожалуйста», вот только кого он просит и о чём? Наверное, Бога, в которого даже не верит, о том, чтобы Чонгук как можно меньше пострадал, чтобы это всё скорее закончилось, чтобы ему не было больно. Может, это наивно и глупо, но сердце каждый раз ёкает, когда он видит, как очередной удар достигает адресата. Шутка или просто стечение обстоятельств, но сначала мелко, а потом целыми хлопьями начинает валить снег, укрывая всё вокруг белым покрывалом, и только в самом центре площадки двое превращают его в тщательно вытоптанное пятно. Толпа, крики становятся громче, те, что поумнее, пытаются утихомирить их, утверждая, что ещё немного и точно приедут копы. Дерущиеся, уже стоя на ногах, продолжают обмениваться ударами: Чонгук уходит от чужого выпада, присаживается и, профессионально отведя руку, бьёт точно в нос. Голова под его кулаком разворачивается к плечу, а алая кровь брызгами падает на лежащий неподалёку снег. И тут все слышат сирены. — Я же говорил, — все присутствующие в панике толкаются и пинаются, пытаясь спасти свою шкуру, и очертя голову несутся на выход. Один из дружков Санмина хватает его почти бессознательное тело и тащит в сторону подъезда, Тэхён же бежит толпе наперерез, распихивая всех локтями и пробираясь к осевшему на землю Чонгуку. Он хватает его за талию, перекидывая разбитую до мяса руку через плечо, и тащит к противоположному выходу. — Давай, Гук-и. Нам нужно торопиться, — тот еле держится ровно, но послушно перебирает ногами, стараясь не заваливаться. Он крупный: вечные тренировки дали немаленькую мышечную массу, и несмотря на боль и желание рухнуть прямо тут, больше всего он не хочет причинять дискомфорт Тэхёну. Они с трудом преодолевают три квартала и без сил падают на скамейку в каком-то сквере. — Ты куда? — обессилено тянет Чонгук, смотря на удаляющуюся спину. — В магазин. Буквально через минуту тот возвращается, держа пару бутылок воды в руках, пачку влажных салфеток и бумажных полотенец. Молча опускается на корточки перед раненым и поливает разбитые руки, промакивая ссадины и вытирая кровавые разводы с лица, смотря при этом так жалостливо, так тоскливо, вызывая желание погладить по голове и пообещать, что всё будет хорошо. — Где больше всего больно? — В руке, — и действительно: запястье просто горит от боли, а пальцы отказываются слушаться. — Кажется, перелом. И не кажется — в ближайшем травмпункте, куда их отвёз таксист, ему подтверждают, что перелом. Уже сидя в регистрации и ожидая выписку со списком лекарств и графиком перевязок, Чонгук вдруг улыбается безумно, и даже хихикает себе под нос. — Я бы повторил, — на него смотрят как на безумного. — Да не драку, а нас с тобой. По-моему, вышло очень эффектное первое свидание. Тэхён устало опускает голову на его плечо, грустно смотря на гипс, и шепчет: — Это не свидание. — Как скажешь, но на этот раз ты мне позвонишь, я заслужил!