От ненависти до любви

Церковь Сен-Луи, прекрасный образец французского барокко, расположилась в центре квартала Маре на улице Сент-Антуан. Людовик XIII сам заложил в 1627 году первый камень в основание нового храма, который освятили в 1647 году во имя Людовика IX Святого. Первую мессу в ней служил кардинал Ришелье. Людовик XIII распорядился, чтобы после смерти его сердце поместили в Сен-Луи, и, в соответствии с его волей, оно хранилось в одном из реликвариев храма. Утром 22 июня возле Сен-Луи было весьма многолюдно. Обычные горожане, проходя мимо, спрашивали у праздных зевак, что здесь происходит. — Да, говорят, маршал женится. — Тюренн? — спрашивал вдовый простофиля жестянщик с красным носом, которого больше всего в жизни волновали две вещи: где найти новых клиентов и пару су на стакан водки. — Идите к черту, невежда! Маршал дю Плесси-Бельер! Как можно не знать таких очевидных вещей! — ответствовал башмачник, чья лавчонка находилась на площади около церкви. Известный болтун, он знал всё, что творилось в квартале Маре и был рад рассказать новости всем, кто готов был слушать. Тем временем, гвардейцы расчищали подъездную дорогу для карет высоких гостей. Разодетые дамы и господа, набожно крестясь, заходили в церковь. — Вот этот господин в черном — знаменитый Кольбер. — Показывал пальцем башмачник и менторским тоном продолжал говорить со своей соседкой справа, дородной женщиной средних лет в белом накрахмаленном чепце. — Боюсь об заклад, вы приняли бы его за какого-нибудь лавочника, кхе-кхе, а ведь это в его руках все казенные денежки… Наконец к Сен-Луи подъехала карета, запряженная четверкой белоснежных лошадей. На гербе, украшавшем двери, была изображена химера. Кучер и лакеи были одеты в парадные ливреи небесно-голубого и палевого цветов. Здоровенный рыжий детина, сидевший до этого на козлах, открыл дверь кареты, выпуская своего господина. Это был высокий мужчина в белокуром парике. Его белоснежный жюстокор светлым пятном выделялся на фоне толпы. — А вот и его светлость маркиз пожаловали, — продолжал комментировать происходящее уже знакомый нам башмачник, который уже успел порядком надоесть другим зевакам. *** Анжелика выглянула в окно кареты. Мелкий дождик, начавшийся рано утром, уже прекратился. На севере небо было тяжелым, темно-серым, а на юге время от времени появлялись просветы, маленькие оконца среди облаков, в которые на пару минут изредка заглядывало робкое солнце. Накануне ночью женщина, решившая лечь спать пораньше накануне тяжелого дня, сразу уснула. Однако в середине ночи ей приснилось что-то ужасное. Но когда она открыла глаза, сонно вглядываясь в темноту, страшное видение сразу же позабылось, и, повернувшись на другой бок, Анжелика снова погрузились в сон. Наутро она объяснила ночное происшествие влиянием установшиейся в последние дни страшной духоты. Несмотря на пасмурную погоду и изредка моросивший дождь, воздух был густым и тягучим. Тучи, заполнившие небо над Парижем, создавали лишь иллюзию непогоды, не принося долгожданного ливня или грозы, а с ними — так необходимой людям свежести. С утра в Ботрейи царила суматоха. Мадемуазель де Сансе наспех позавтракала еще теплым хлебом, сыром и ароматной ветчиной, пока добрый волшебник Бине колдовал над её волосами. Это была одна из вариаций прически а-ля Мария Манчини: завитые пряди были уложены в два кокетливых полушария, прикрывающие уши, а нити жемчуга, вплетенные в волосы, придавали утонченности и изящества. Анжелика вспомнила, как портной, нанятый шить её подвенечное платье, с помощью своих помощников разложил перед ней образцы лучших тканей. Тут был бархат глубокого синего и бирюзового цветов, золотая парча, нежно-зеленый атлас. Но взгляд искушенной в нарядах женщины остановился на атласе оттенка молодой лаванды. Портной с улыбкой заметил: «А знаете ли вы, мадемуазель, что в некоторых провинциях считается доброй приметой, если девушка выходит замуж в платье фиолетового цвета? Говорят, что тогда брак будет счастливым.» На последней примерке Анжелика радовалась как девочка, увидев свое отражение в зеркале. Корсаж платья был расшит алмазами и аметистами, изображая цветочный узор, а грудь в глубоком декольте прикрыта волнами миланского кружева. Верхняя юбка, скромница, из лавандового атласа причудливо задрапирована, а впереди имелся вырез. Через него была видна средняя юбка, шалунья, сшитая из белой тафты и похожая на невесомое облако. Из рукавов, перехваченных лентами в тон, выглядывало кружево нижней рубашки, обрамляя изящные кисти рук. Когда Анжелика вышла из кареты около церкви Сен-Луи, шлейф её платья подхватили Флоримон и Кантор, одетые в специально сшитые белые жюстокоры и шляпы с плюмажем. Они были похожи на маленьких придворных, тем более, что по бокам у них висели миниатюрные золотые шпаги. У входа в собор женщину ждал Молин. Он учтиво поприветствовал свою будущую госпожу и сообщил, что к церемонии уже все готово. Свадебная процессия прошла сквозь резные двери и двинулась к алтарю по длинному проходу между двумя рядами скамей. Анжелика поразилась внутреннему убранству церкви, в которой ей не доводилось бывать прежде, хотя она вот уже несколько лет жила в квартале Маре. Высокие окна в стенах и барабане купола пропускали очень много света, который почти перебивал тусклое мерцание свечей в массивных позолоченных люстрах, подвешенных к потолку. Вдоль прохода стояли корзины с цветами, источавшими дивный аромат, смешавшийся с запахом ладана. У алтаря невеста увидела высокую фигуру в белом. Это был Филипп. Рядом с ним стоял высокий худощавый мужчина в сутане архиепископа — Ардуэн де Бомон, бывший наставник и воспитатель Людовика XIV, ставший в 1662 году архиепископом Парижским. Именно он должен будет провести свадебную церемонию. Его Преосвященство прочел весьма содержательную проповедь о супружеских обязанностях и смирении, однако Анжелика почти его не слушала. Она разглядывала роскошное убранство церкви — неф, декорированный балюстрадами, пилястрами и широким карнизом с растительным орнаментом. Потом женщина перевела взгляд на своего кузена. Вопреки обыкновенной щегольской манере одеваться, сегодня он выглядел весьма сдержанно. Скроенный по фигуре жюстокор из белого атласа был расшит серебряной нитью и украшен галуном, и более напоминал мундир. О том, что обладатель этого одеяния — военный, говорила и маршальская перевязь, к которой крепились награды, заслуженные доблестью и отвагой во имя Его Христианнейшего Величества. Бледно-голубой кроат из тончайшего муара был повязан слегка небрежно и заколот золотой булавкой. Шелковые чулки с золотыми стрелками облегали мускулистые икры. Туфли из кожи искусной выделки с красными каблуками и алмазными пряжками делали маршала еще выше. Анжелика на секунду залюбовалась им, но потом, опомнившись, отвела взгляд. Потом наступил обмен брачными клятвами, слова которых женщина тихо повторяла за архиепископом. Филипп надел Анжелике кольцо и её рука дрогнула, потому что именно в этот момент она осознала, что эта свадьба, о которой все говорили в течение месяца и казавшаяся ей каким-то далеким, почти мифическим событием, так же реальна, как прикосновение ледяной ладони кузена. Когда новобрачные под руку вышли из церкви на улицу, все происходящее вновь показалось нереальным и даже нелепым. Могла ли маленькая девочка из Пуату представить себе, что станет женой своего надменного родственника? Анжелика усмехнулась, представив себе лицо Филиппа, если бы ему, шестнадцатилетнему юнцу, сказали, что через много лет он выйдет из парижского собора мужем Баронессы Унылого Платья. В карете ехали молча. Маркиз дю Плесси не проронил ни единого слова, обыкновенно скучающе глядя в окно. В отеле Бельеров Анжелика поразилась, как искусно была украшена обеденная зала. На столах и вдоль стен стояли цветы в таких же корзинах, как и в церкви. Старомодный мозаичный пол был отмыт до блеска. Разглядывая массивную мебель эпохи Генриха IV и деревянные панели на стенах, женщина вспомнила о памятном вечере в Плесси и на секунду почувствовала себя юной девушкой, впервые выведенной в свет. Новобрачная села во главе длинного стола, на котором теснились блюда с разнообразными видами птицы и мяса, паштетами и овощами, источавшие заманчивый аромат. Анжелика испытала искреннюю радость, увидев, что по правую руку от нее сидит брат, Раймон де Сансе. Он сделал себе определенную репутацию при дворе, и многие знатные дамы хотели получить благословение у молодого отца-иезуита с пылающим взором. Он сердечно поздравил сестру, за которую был искренне рад. Соседом слева был Кольбер. В привычной сдержанной манере он выразил наилучшие пожелания новоиспеченной маркизе. Анжелика почти не удивилась, когда министр спросил её, как идут их общие дела. Такой человек, как Кольбер, в любой ситуации на первое место ставил дела государства. Неспеша пробуя перепелку, фаршированную грибным паштетом и овощами, женщина рассказывала своему покровителю о недавно заключенных сделках по поставке камлота и других тканей для колонистов. Мужчина довольно кивал и изредка задавал вопросы. Спустя час он, сославшись на государственные дела, покинул особняк Бельеров. Анжелика хотела поговорить с братом, узнать, сообщал ли тот отцу о её замужестве. Молодой иезуит цитировал своей соседке справа, богато одетой даме средних лет, которую маркиза дю Плесси не узнала, житие апостола Павла. Тогда женщина сделала то, чего избегала до этого — посмотрела на противоположный конец стола, где сидел её муж. Место справа от него пустовало. Отчего-то Анжелика подумала, что Филипп оставил его для своей матери, Алисы дю Плесси-Бельер, которая вот уже несколько лет была настоятельницей монастыря Валь-де-Грас. Сам же маркиз увлеченно беседовал с военным министром Лувуа, который был его соседом слева. Заскучавшая маркиза обратила свое внимание на гусиный паштет. У нее, как это бывало и прежде в непростые моменты жизни, разыгрался аппетит. Спустя некоторое время послышался шум в прихожей и дворецкий объявил о приходе принца Конде. Его Высочество, одетый в иссиня-черный бархатный жюстокор, обильно украшеный галуном, был похож на крупную хищную птицу. Принц подошел к маркизе дю Плесси и рассыпался в поздравлениях и заезженных комплиментах, а она тем временем вспоминала, как во время их первой встречи он говорил ей о том, что «не зазорно быть любовницей Великого Конде». — Мой доктор отговарил меня ехать из-за проклятой боли в коленях… да что он понимает, черт бы его побрал! Дай только пустить кровь, как будто он не жалкий лекаришка, а солдат на поле боя! Ха-ха! — и победитель Рокруа разразился низким грудным смехом. Затем он направился в противоположный конец залы и, поприветствовав Плесси, занял место подле него. Позже начался бал, который открыли супруги дю Плесси под звуки минуэта, танца, появившегося несколько веков назад в их родной провинции. Филипп по обыкновению не обронил ни слова. Анжелику успокаивало это молчание. В конце концов, о чём им говорить? Уж лучше это, чем выслушивать его колкости. Танцы сменяли один другой, а молодая маркиза переходила от одного партнера к другому. Внезапно она почувствовала слишком фривольное прикосновение мужских рук. Анжелика с вызовом посмотрела на того, кто разрешил себе такую вольность. Она немного успокоилась, увидев по-кошачьи хитрое лицо Пегилена де Лозена. — Я рада видеть вас, месье. — О да, мадам, ваш супруг оказал мне честь, пригласив сюда. Хотя этот сухарь Плесси-Бельер вряд ли понимает, какое сокровище ему досталось. И чего лишаются другие кавалеры. — Подмигнув, этот придворный насмешник сощурился, ожидая ответа на свое весьма двусмысленное замечание. — Вы невыносимы, Пегилен! — Ах, моя прекрасная, если бы мне давали по луидору каждый раз, когда я слышу эту фразу, я был бы богат как Кезр! Лозен продолжал сыпать комплиментами и шутками, пока в танце его не сменил другой партнер. *** Было уже за полночь, когда последние гости покинули особняк на Фобур-Сент-Антуан. Анжелика в новой для неё роли хозяйки этого дома стояла на крыльце вместе с мужем и смотрела на запоздало отъезжающие кареты. Женщина поежилась от ночной прохлады. Но было еще кое-что, беспокоившее её. Впереди была первая брачная ночь. Дурная слава маркиза дю Плесси-Бельера бежала впреди него, словно разряженный скороход перед каретой знатного господина. Анжелика пыталась отогнать от себя смутный страх и воззвать к голосу разума, убеждающего её, что вряд ли маркиз станет избивать свою жену, которая, к тому же, находится под покровительством такого влиятельного человека, как Кольбер. Из оцепенения маркизу вывел голос дворецкого: — Мадам, позвольте проводить вас в ваши комнаты. Анжелика вздрогнула и непонимающе повернула голову на голос. — Следуйте за мной, мадам. Женщина вновь обрела самообладание и огляделась. Филиппа не было видно. Она покорно последовала за дворецким через анфиладу темных комнат. Тот, держа в руке канделябр, рассказывал, через какие залы и комнаты они проходят. — Это крыло традиционно было женской половиной дома. Ваши комнаты на втором этаже, прежде их занимала мать вашего супруга, до того, как отошла от мирской жизни. Кое-где еще не выветрился запах краски. Впрочем, от Молина Анжелика знала, что из-за каких-то проволочек еще не все комнаты готовы. Проводив госпожу до её спальни, дворецкий ушел. Маркиза толкнула дверь в свои новые покои, и перед ней тут же предстала Жавотта. У девушки был очень уставший вид. — Милая, ты так и не ложилась? — Нет, мадам, как можно… Я ждала вас. Анжелике вдруг стало жаль девчушку. Будучи великодушной, она высоко ценила людей, прошедших с ней путь с самого низа. — Можешь идти, я справлюсь сама. Жавотту не пришлось долго уговаривать. Она, словно юркая мышка, тотчас выскользнула из комнаты. Анжелика чувствовала острую необходимость побыть одной. Несмотря на усталость, спать не хотелось. Маркиза решила осмотреться. В убранстве комнаты чувствовался утонченный вкус её мужа. Светлый паркет, стены, обитые светло-зеленым атласом, лепнина на карнизе потолка и плафон с росписью, изображавшей нимф и сатиров — всё это соответствовало самой последней моде. В алькове стояла кровать красного дерева с бархатным балдахином изумрудного цвета. На ней лежала ночная рубашка, заранее приготовленная Жавоттой. Анжелика отметила, что прочей мебели было мало. В переписке она сообщила Молину, что желает перевезти из Ботрейи часть мебели. В ближайшее дни женщина займется обстановкой в своем новом жилище: полы покроются персидскими коврами с длинным ворсом, а милые сердцу безделушки займут свои места на камине. Анжелика села к туалетному столику и стала распускать прическу. Вынув шпильки, она принялась расчесывать волосы черепаховым гребнем. Монотонные действия успокаивали. Внезапно накопившаяся за день усталость навалилась на женщину. Она сладко зевнула. Сладкая нега волной прошла по телу. Скрип двери враз испортил состояние умиротворения в женской душе. В проеме стоял Филипп. Он был одет так же, как и на протяжении всего сегодняшнего дня, разве что успел снять маршальскую перевязь. — Располагайте мной побыстрее и уходите. — Анжелика сразу перешла в атаку. — Вам что же, уже не терпится, маленькая фурия? Ну-ну, подождите, — мужчина усмехнулся и подошел ближе. — У меня для вас подарок. Тут женщина заметила, что кузен держит в руках какую-то коробку. Он подвинул стул, стоявший у стены, и сел, лениво вытянув ноги. — Вы, пуатевинцы, так кичитесь знанием всевозможных преданий и легенд… — начал он как бы нехотя. — А знаете ли вы, милая кузина, о фамильном колье семейства де Бельер? Анжелика кивнула. Ну разумеется, она об этом слышала. Не обратив на её ответ внимания, маркиз продолжил: — Это золотое колье, которым наша семья владеет с незапамятных времен первых королей и которое каждый старший сын должен надеть на шею своей невесты. Теперь оно ваше. С этими словами он протянул жене потертый кожаный футляр. Анжелика открыла его и достала странное ожерелье. На массивной цепочке из сплава золота с серебром крепились три пластины из сплава золота с медью, в которые были вправлены крупные неограненные камни, два рубина и изумруд. Украшение выглядело роскошным, но то была варварская роскошь, предназначавшаяся для статных красавиц с тугими светлыми косами, которые плели первые королевы капетингской эпохи. Анжелика ахнула от изумления, любуясь блеском камней. — Взамен я хочу кое о чём попросить. — И о чём же? — А, сущая безделица… Ваше честное слово. Женщина была обескуражена. Она не понимала, о чем может просить её кузен, в чьи привычки входило скорее силой добиваться своего. — Вы обещаете, что никогда не наденете его. Анжелика вспыхнула от гнева: — Как это похоже на вас! Дать, а потом забрать обратно! — Она захлопнула футляр и положила на туалетный столик. — Ну, полноте… Я же сказал, оно ваше. Просто я хочу, чтобы вы никогда не надевали его. — Но почему? — Говорят, будто оно обладает особой колдовской силой и дарует женщинам семьи дю Плесси-Бельер исключительное мужество. Еще не было ни одной моей прародительницы, которая, надев эту драгоценность, тут же не стала бы мечтать о войне или о мятеже. Именно с этими негранеными камнями на груди моя мать поднимала армии в Пуату, чтобы поддержать принца де Конде. Вы помните это не хуже меня. До чего додумаетесь вы? — Что за вздор? Вы боитесь, что я устрою бунт? — Будем считать, что с этим колье у меня связаны не самые приятные воспоминания. Да к тому же… Всем известно, что у вас утонченный вкус. Не станете же вы носить это варварское украшение? — Ладно. — Анжелике хотелось, чтобы Филипп поскорее ушёл. К тому же, он отчасти был прав: пускай фамильная реликвия хранится с должным почтением, а не украшает её шею. — Я обещаю на надевать его. Вы довольны? Маркиз безразлично махнул рукой. — А теперь мы можем приступить к более приятным обязанностям. Кажется, вы сами это предложили, едва я вошёл. Он встал. Женщина инстинктивно встала вслед за мужем, готовясь к худшему. Она сделала несколько шагов назад. Не ориентируясь в обстановке своей новой комнаты, Анжелика позабыла, что позади нее была кровать. Нелетев на неё и чуть было не упав, она неловко села. Филипп расхохотался. — Вы боитесь? — мужчина снова стал непроницаем, как стена. — Вы уже не девственница из монастыря, мадам. Интересно, в первом замужестве вашему супругу пришлось звать слуг, чтобы те держали вас? Этого Анжелика не могла стерпеть. Он хочет насмехаться над ней? Ну и пусть! Но память Жоффрея неприкосновенна. Она встала и с вызовом бросила: — Нет, мой первый муж готов был ждать! — Ждать? — с недоверием переспросил Филипп. — Это какая-то новая галантная забава? И сколько же ваш первый муж ждал, пока вы соизволите взойти на супружеское ложе? Анжелика подумала, что если скажет, что Жоффрей добивался её благосклонности почти год, это будет скорее похоже на пикантный анекдот, чем на правду, и Филипп снова примется за свои унизительные насмешки. — Он был обходительным мужчиной, в отличие от вас, грубый солдафон! Женщина внезапно осознала, что только что брошенная фраза может спровоцировать мужа на грубость, но он продолжал стоять, скрестив руки на груди и с таким выражением лица, будто все происходящее не имеет к нему никакого отношения. Анжелике показалось, что она попала в какую-то ловушку и Филипп выставил её полной дурой. Несколько минут они стояли молча, глядя друг друга. Женщина не выдержала холода его голубых глаз и первой отвела взгляд. — Кажется, сегодня в церкви вы были заняты разглядыванием стен, вместо того, чтобы слушать проповедь о супружском смирении, — бросил Филипп. Он повернулся в сторону двери и Анжелике показалось, что он сейчас уйдет. Она уже была готова вздохнуть с облегчением, как случилось нечто неожиданное. Маркиз резко развернулся на каблуках и за долю секунды преодолел разделяющее их расстояние. Резким движением Филипп притянул жену к себе и впился в её губы. Он властно приоткрыл их, сливаясь в поцелуе. В его движениях было нечто первобытное, необузданное. Но это была не та жестокость, с которой солдат устраивает бесчинства в поверженном городе. Это было похоже на ту ярость, с которой природная стихия обрушивается на землю, на штормовую волну, с грохотом падающую на берег и смывающую всё на своем пути. Анжелика хотела вырваться, но мужские руки стальным кольцом держали её. Ей не оставалось ничего другого, как поддаться, окунуться с головой в это безумие. В женском теле, долгие ночи обходившемся без мужского тепла, изголодавшемся по властным прикосновениям, готово было созреть желание подчиняться, отдаваясь вновь и вновь своему господину. В тот момент, когда маркиза хотела ответить на поцелуй, раздался громкий и настойчивый стук в дверь. Едва молодые супруги инстинктивно отпрянули друг от друга, в комнату вошли дворецкий и слуга Анжелики, Флипо. Вид у обоих был взволнованный. Мальчик сбивчиво обратился к своей госпоже: — Мадам… В Ботрейи, там… там пожар… *** В течение месяца, предшествующего свадьбе, Анжелика получала от Молина короткие записки. В них управляющий в обычной почтительной манере сообщал о подготовке к венчанию и ходе ремонтных работ в будущих аппартаментах маркизы. Анжелика спокойно восприняла новость о том, что ей придется переехать в дом мужа. За неделю до свадьбы старый гугенот сообщил, что отделка спальни, кабинета и других её комнат почти закончена. Однако из-за большого объема работ комнаты для Флоримона и Кантора будут готовы самое позднее через две недели после торжества. Анжелика решила, что её дети пока поживут в Ботрейи, под присмотром дворецкого Роже, верной Барбы, Легкой Ноги, бывшего обитателя Двора Чудес, и некоторых других слуг. Поэтому услышав о пожаре, Анжелика чуть не обезумела от волнения за своих сыновей. — Дети! Мои дети! — Женщина как хищная птица обрушилась на Флипо. — Что с ними? — Я не знаю, мадам, я тут же поспешил к вам. Анжелика металась как зверь в клетке. Она хотела быстро переодеться и бежать в Ботрейи, но её гардероб был Бог знает где, так же как и Жавотта, которая могла бы ей помочь. Женщина проклинала творившийся беспорядок и новый дом, в котором она не могла отыскать собственных вещей. Между тем Филипп и его дворецкий, имени которого она так и не узнала, исчезли. Схватив Флипо за руку, она велела ему вывести её на улицу. Пока они шли по темным коридорам, лакей рассказал, что случилось. Он, Легкая Нога и еще один лакей, Жан, получив несколько экю по случаю замужества своей госпожи, отправились вечером в трактир. Жан, перебрав доброго вина, уснул за столом, а его товарищи, бывшие в разы трезвее, решили вернуться в Ботрейи. Когда они подходили к особняку, то увидели над ним алое зарево. Пожар! Флипо велел Легкой Ноге скорее идти туда, а сам, будучи молодым и более резвым, побежал к своей хозяйке на Фобур-Сент-Антуан. Когда Анжелика вышла наконец на улицу, она увидела Филиппа, который вёл под уздцы запряженную лошадь. — Поедем вместе. Надо спешить. Вот, наденьте… Маркиз накинул на плечи жены свой плащ из тонкой шерсти, помог забраться на лошадь, а потом сел на неё сам. Они быстро скакали по направлению Ботрейи, а Флипо едва успевал бежать следом. На улице возле особняка уже собралась небольшая толпа наспех одетых горожан. Под одобрительные возгласы показалась повозка братьев капуцинов, в обязанности которых входило тушение пожаров в городе. Всадники спешились. Анжелика было метнулась сквозь толпу, но Филипп властным жестом удержал её: — Смотрите! Женщина увидела Барбу, растрепанную и в одном нижнем платье, на которое была накинута чья-то грубая мужская куртка, и домашних туфлях. На руках у неё был заплаканный Кантор, а рядом стоял Флоримон. Оба были в длинных ночных рубашках. Дети, увидев мать, радостно закричали. Анжелика подбежала к ним. — Живы! — вырвался радостный возглас из груди матери. Она прижимала детей к сердцу, целовала, говорила нежные слова, совершено не думая о том, что на неё смотрят десятки глаз. Маркиза не знала, сколько прошло времени. На востоке алела полоска рассвета. Они стояли на улице, а Барба сбивчиво рассказывала: — Кантор-то проснулся ночью, весь мокрый, как котёнок, сами знаете, какая сейчас духота… Начал плакать, просил водички попить, а кувшин-то как на зло пустой, с вечера все выпили… Тут и Флоримон проснулся. Вы же их знаете, куда один, туда и другой. Уговорили меня на кухню их взять, за водицей-то. Я их за руки взяла, пошли мы… Идти-то на кухню через весь дом… Спустились вниз, а я чувствую — не то что-то… Запах стоит… Дети быстрее меня сообразили, Барба, говорят, как горит что-то. Тут у меня как сердце упало, — женщина всхлипнула и продолжила. — А от кухни-то господин Роже бежит, весь в саже… На улицу, говорит, да поскорее, беда случилась, пожар. Флоримона подхватил на руки, а я Кантора взяла, так мы из дома-то и выбежали. А я смотрю, и впрямь, кухня горит и флигель занялся, а ведь дети там ночевать хотели… Женщина всхлипнула еще раз и закрыла лицо руками. Вскоре подошел Роже и сообщил, что кухня изнутри выгорела полностью, но толстые стены особняка не дали огню рапространиться в дом, и он перекинулся на флигель, от которого остался только обуглившийся остов. Анжелика вздохнула, прижимая к себе Флоримона. — Забираем и детей и возвращаемся, — голос Филиппа звучал как сталь. Он посадил мальчиков на лошадь, которую повел под уздцы. Маркиза шла рядом. Позади тащились понурые Флипо и Барба, которая продолжала шмыгать носом.