От ненависти до любви

Маркиз дю Плесси-Бельер, оказавшись в своих комнатах, снял перевязь и небрежно кинул в стоящее рядом кресло. Не раздеваясь, он растянулся на неразложенной постели, радуясь, что этот мучительно долгий день наконец закончился. Утренние предсвадебные сборы казались бесконечными. Мужчину выводило из себя буквально всё: медлительность слуг, горничная, расплескавшая воду для ванны, Ла Виолетт, который сначала подал своему господину не тот кроат, а потом — шелковый чулок с прорехой, за что получил по спине тростью. Раздражение Филиппа усилилось в Сен-Луи. Проповедь, которую прочел архиепископ Парижский, была слишком длинной и скучной, но не это вызывало в нем тихий гнев. Мужчину приводило в бешенство возмутительное поведение своей невесты. И если он, придворный, привыкший скрывать свои чувства под непроницаемой маской, сейчас играл роль жениха, со смиренным благочестием внемлющего святому отцу, а попросту — делал вид, что слушает, то с этой чертовой Сансе все обстояло иначе. Она вела себя как деревенская простушка, впервые попавшая в город: с детской непосредственностью разглядывала затейливый узор карниза и фрески на стенах собора. Весь день маркиз дю Плесси ловил себя на мысли, что ему хочется как следует встряхнуть свою жену. Она вела себя так, будто он, Филипп, — пустое место. В карете и на приеме, посвященному свадьбе, Анжелика не сказала ему ни слова. Она успела поговорить со всеми: с Кольбером, своим братом-иезуитом, монсеньором принцем, несносным Пегиленом и даже очаровала Лувуа, но в упор не замечала собственного мужа. Эта женщина вызывала желание отвесить ей пощечину, унизить, втоптать в грязь или… Об этом Филипп предпочитал не думать, пряча свои истинные чувства в глубине души, в том потаенном уголке, где жили, не смотря ни на что, воспоминания из его давно ушедшей юности. Маркиз задавался вопросом, как вышло так, что Анжелика снова появилась в его жизни. *** Филипп хорошо помнил, как все это началось. Было начало марта, он уже несколько месяцев как вернулся в Париж после войны с турками. Однажды, стоя в Тюильри возле статуи Марса, он как всегда скучал, обводя взглядом гуляющих. И тут… Словно сама Весна приняла обличье женщины и снизошла до этого грешного мира. На вид незнакомке было около двадцати пяти лет, золотистые волосы уложены в модную прическу, платье цвета молодой листвы подчеркивает зелень глаз. Филипп был уверен, что не знает её имени, однако был готов поклясться, что уже где-то видел эти черты лица. Молодая женщина остановилась посередине дорожки, словно чем-то завороженная. Филипп понял, что взгляд устремлен на него и, следуя придворной привычке, старался не выдать своего интереса. Тут старая высохшая жеманница, сопровождавшая незнакомку, что-то сказала ей, потом дамы обменялись парой фраз, которых маркиз, разумеется, не слышал. То, что произошло после, чрезвычайно заинтриговало его: молодая красавица переменилась в лице, словно перед ней стоял не блистательный придворный, а один из тех обезображенных нищих, которых можно увидеть на паперти собора Нотр-Дам. Маркиз дю Плесси-Бельер отвесил дамам самый галантный поклон, а после проводил их взглядом. В последующие несколько дней он несколько раз столкнулся с загадочной дамой. Вот она едет по Кур-ля-Рен в карете Пегилена де Лозена, а вот в сопровождении вдовы сатирика Скаррона посещает театр. Вечером, в тишине старинного особняка, Филипп думал о той, кто стала преследовать его, словно наваждение. Кто она? И, самое главное, где он мог видеть её? У мужчины было ощущение, что его память много лет хранила эти прекрасные черты лица. Еще чуть-чуть, и он поймет, вспомнит. Но нет, она ускользала, будто мираж от изможденного странника. Маршал, привыкший относиться к женщинам с пренебрежением, попытался как-то объяснить свой интерес к очаровательной незнакомке, и решил для себя, что это не более, чем попытка разбавить привычную скуку разгадыванием тайны. Маркиза вполне устроило такое объяснение, и он немного успокоился, будучи не в силах признаться самому себе, что влюбился второй раз в жизни. *** Однажды, придя в салон Нинон де Ланкло гораздо позже обычного, маркиз дю Плесси столкнулся в дверях с незнакомкой из Тюильри. Она уже уходила, и мужчина с сожалением подумал, что сегодня их уже не представят друг другу. Однако, именно в этот вечер Филипп узнал, кто та загадочная женщина, мысли о которой не оставляли его. Маркиз беседовал с очаровательной Нинон, с которой его связывали тёплые дружеские отношения. Разговор зашёл об одном господине, который был хорошо знаком им обоим. Куртизанка сообщила, что тот скончался накануне Богоявления от лихорадки. — Увы, друг мой, люди приходят и уходят, новые лица сменяют старые, — вздохнув, сказала Нинон. — Да, моя дорогая, вы совершенно правы. Тут Филипп понял, что ему представилась возможность узнать имя загадочной женщины, не выдавая своего интереса к ней. Он продолжил: — Я так редко бываю в Париже: сначала война, потом обязанности при дворе, что порой не могу запомнить всех имён и лиц. Вот к примеру, та блондинка в платье цвета спелой вишни, с которой я столкнулся, входя сюда. Я готов поспорить, что нас с ней никогда не представляли друг другу, однако она кажется мне знакомой. Нинон улыбнулась: — Вы, верно, говорите о мадам Моренс. Шоколадница! Разумеется, маркиз слышал о ней и посещал её кондитерскую, которая была, несомненно, модным заведением, в компании других вельмож, однако саму хозяйку он никогда не видел. Мужчина испытал разочарование: загадочная красавица оказалась торговкой, разбогатевшей выскочкой. — Мадам Шоколад? Я был уверен, что не знаком с ней, — мужчина пожал плечами с самым безразличным видом. — Ах, Филипп, о вашей рассеянности скоро будут слагать легенды. — Его собеседница кокетливо рассмеялась, в шутку стукнув маршала веером по руке. Потом она словно о чем-то задумалась и продолжила: — Кстати, мадам Моренс уроженка Пуату, так же вы. А её именем, Анжелика, называют дягиль, который произрастает на ваших знаменитых болотах. Вы не находите это занятным, друг мой? Прекрасная дама и дикое растение носят одно и тоже имя, такой очаровательный каламбур! Филипп что-то ответил невпопад и поспешил отойти к окну. Облокотившись на массивный мраморный подоконник, маркиз дю Плесси устремил взгляд голубых глаз куда-то в сторону горизонта. Мысли его были далеко от Парижа, далеко в прошлом. Филипп вновь увидел растрепанную девочку в короткой крестьянской юбке, стоящую под сводами старинного замка и спорящую с ним о чистоте своей крови. Вновь вспомнил серое платье с голубыми бантиками, над которым так жестоко насмехался. Он как будто снова почувствовал тепло её маленькой ручки в своей ладони и невольно улыбнулся этому воспоминанию. За окном было темно. Так же темно, как в тот далекий вечер, когда шестнадцатилетний полковник торопливым шагом спешил по аллеям старого сада, разыскивая девушку, которую так хотел увидеть, робко коснуться руки, разглядеть улыбку на её губах. С Филиппом никто не говорил о подобных вещах, поэтому лишь гораздо позже он осознал, что кузина де Сансе была его первой любовью. Маркиз дю Плесси, впоследствии узнавший множество женщин, невольно сравнивал всех их с нею. Юная Анжелика была такой чистой, невинной, светлой, в отличие всех этих алчных, рассчетливых лицемерок, которых привлекала его внешняя сторона, всех этих течных сук, раболепствующих перед его кнутом. Но время шло, и образ кузины стерся из памяти, а он, Филипп, остался один на один с теми женщинами, которых ненавидел всей душой. И вот Анжелика вновь появилась в его жизни. Но неужели она превратилась в одно из тех гнусных существ, капризных, скользких и лживых? Маленькая девочка превратилась в мещанку, торговку, живущую под чужим именем. Это ли не было позором еще большим, чем постыдная бедность, в которой прозябало семейство де Сансе? Филипп испытал двойное разочарование: незнакомка, которой он против своей воли увлекся, оказалась сначала лавочницей, а потом и вовсе его деревенской родственницей. Анжелика сделала то, чего Филипп едва ли мог простить: разрушила светлое воспоминание, теплившееся как робкий огонек в его душе. Маркиз тряхнул головой, словно пытаясь прогнать навязчивую муху, и предпочел больше не думать обо всем этом. На следующее утро он покинул Париж и присоединился к королевскому двору. *** Спустя некоторое время Нинон де Ланкло представила друг другу маркиза дю Плесси-Бельера и мадам Моренс. Филипп опасался, что кузина узнает его и позже раструбит об их родстве на весь Париж. Но случилось то, чего он никак не ожидал: она сделала вид, что не узнала его. Привыкший потешаться над глупцами, сраженными проклятым Купидоном, маркиз находился в противоречии с самим собой. Глубоко в душе он понимал, что и сам стал жертвой кучерявого круглолицего проказника с колчаном отравленных стрел за спиной, хотя не готов был признаться себе в этом. Любовный яд все глубже проникал в сердце, наполнял разум мыслями о прелестной кузине, а маршал, не терпевший поражений, из последних сил боролся с ним. Одолеваемый душевными разногласиями, Филипп стал еще более скрытным и раздражительным. Порой его камердинер, рыжий верзила Ла Виолет, получал нагоняй от хозяина только за то, что посмел потревожить его во время раздумий. Маркиз дю Плесси взывал к голосу разума, который пытался убедить его, что Анжелика — такая же, как и все женщины: низменная, рассчетливая, вероломная и коварная. Этой женщины внезапно стало слишком много в жизни маркиза — они постоянно сталкивались. Филипп видел её то катающейся по Кур-Ля-Рен, то в театре и в самых разных салонах. И везде мадам Моренс, такая приветливая и любезная с другими, не замечала маршала, смотрела сквозь него, будто он был привидением, а не человеком из плоти и крови. Даже сам монсеньор принц был не на шутку увлечен Анжеликой. Однако, оставаясь верным себе, Филипп продолжал убеждать себя, что какая-то шоколадница, будь она хоть трижды кузиной, не заслуживает его внимания. Маркиз дю Плесси находился в Версале, когда Пегилен, бывший обыкновенно в курсе всех сплетен и новостей, поведал своим знакомым о скандальной партии в хокку. — Да, господа, представьте, — насмешничал Лозен, — Монсеньор надеялся заполучить любовницу, но потерял отель, а сам остался с носом! — Как по мне, уж чего, а носа у него никак не отнять, — сострил по поводу внешности принца де Бриенн. Господа разразились смехом, а Филипп, прислонившись к колонне, лишь безразлично улыбнулся. *** Маркиз дю Плесси-Бельер хорошо помнил, как старался скрыть сам от себя постыдную радость, когда лакей принес приглашение на прием в Ботрейи. Мадам Моренс была, вне сомнений, самой прекрасной дамой вечера, и Филипп ждал начала бала, чтобы пригласить ее на танец. Однако другие господа оказывались гораздо проворнее, и прекрасная кузина оставалась недосягаемой. Он увидел Анжелику у столика с закусками. Граф де Люр, которого дю Плесси считал скорее похожим на разряженного конюха, чем на дворянина, протягивал ей руку. На лице дамы отразилась вся гамма чувств от презрения до брезгливости. — Увы, месье, мадам уже обещала танец мне, — услышал он свой собственный голос и протянул кузине руку. Анжелика стояла в нерешительности, но приняла приглашение. По дороге в свой особняк Филипп бранил себя, словно неразумного мальчишку! «Глупец! На что ты рассчитывал? Она такая же как и все, выставила тебя последним идиотом!» Да, он протанцевал с кузиной весь вечер, но она не произнесла ни единого слова! Даже не поблагодарила! Маршала тяготило молчание, он хотел начать светский разговор, сделать комплимент хозяйке и убранству дома, но только он думал открыть рот, как Анжелика без видимой причины смутилась и больше не смотрела на него. Филипп был обескуражен таким поведением, но позже предпринял еще одну попытку завязать беседу. Он предположил, что если даст понять, что знает, кем мадам Моренс была много лет назад, то она больше не станет делать вид, что не помнит его. — Сегодня вас уже трудно назвать баронессой унылого платья. Но ничего не произошло! Маркиз продолжал посещать салон мадам Моренс, где собиралась самая изысканная столичная публика. Он больше не предпринимал никаких попыток к сближению со своей кузиной. *** Филипп начинал ненавидеть себя и Анжелику заодно за то, что никак не мог выбросить её из головы, за то, что он сам чувствовал себя слабым, поддавшись впервые в жизни женским чарам, за то, что она пала так низко, став мещанкой, за то, что, переступая через гордость, пытался оказывать ей внимание и за то, что эта женщина была к его вниманию безразлична. И всё же, мадам Моренс не была похожа на других женщин! Если бы она была одной из тех, кто сам вешался на шею блистательному маршалу, он сделал бы её своей любовницей, в этом он не сомневался. То, что это тело, молодое и пленительное, влекло его, было, пожалуй, единственным, что Филипп готов был признать и не ставил под сомнение. Разумеется, он сделал бы это тайно, не придавая их связь огласке. Роман с шоколадницей? Маркиз дю Плесси не мог себе позволить этого открыто, опасаясь за свою репутацию. Однако, к чести маршала, все дерзновения его души остались незамеченными для стороннего наблюдателя. Маркиза дю Плесси окружающие воспринимали как человека безразличного и холодного, а он, в свою очередь, прекрасно играл эту роль. Даже самый внимательный парижский сплетник не заподозрил бы, что Филипп влюблен в мадам Моренс. *** Однажды поздно вечером, это было в конце мая, маркиз дю Плесси шел из салона мадам д’Альбре, где проигрался в карты в пух и прах, в таверну «Золотой ключ», надеясь встретить там некоторых господ из окружения Месье и выпить доброго бургундского вина. Он был в бархатной полумаске, как, впрочем, делали многие знатные господа, отправляющиеся на ночную прогулку. Шагая по темным парижским улочкам, маршал на все лады бранил неблагосклонную Фортуну, оставившую его за ломберным столом. В одном из темных переулков Филипп услышал мужскую брань. Он не боялся бандитов, да и верная шпага была при нём, но, будучи хорошим стратегом, маршал остановился, чтобы оценить обстановку. Наступила тишина, маркиз сделал несколько шагов в ту сторону, откуда слышал голос. — Черт бы побрал эту суку, грязную тварь! Маркиз невольно усмехнулся, узнав в бранящемся де Люра. «Как всегда пьян! Наверно, не сошелся в цене какой-нибудь проституткой», — думал Филипп, успевший неплохо узнать повадки скандального графа, но то, что он услышал дальше, повергло его в шок. — Одно слово, и труп этой шоколадницы вытащат завтра из Сены! — взревел де Люр. Наступила тишина, и маршал был готов поклясться, что в переулке был еще один человек, он слышал тихий голос, больше похожий на шум ветра, но слов невозможно было разобрать. — Какая к черту разница! Лучше решить это дело сейчас, пусть отправляется к праотцам этой же ночью, мерзкая дрянь! Дальше все происходило слишком быстро. Анжелика! Речь, несомненно, шла о ней. Маркиз на миг представил холодное тело кузины, все тине и речном песке, и, вынув шпагу из ножен, сделал несколько шагов по направлению к графу. — Я требую удовлетворения, господин де Люр! — Это еще кто? Проклятая маска! В этот момент луна выглянула из-за облаков, и Филипп смог разглядеть, что граф мертвецки пьян и шатается так, будто сейчас рухнет на мостовую. — Кому тут вздумалось защищать базарную торговку? Снимите маску, посмотрим, кто тут у нас, булочник или сапожник! — де Люр расхохотался так, что пошатнулся и еле устоял на ногах. Маркиз дю Плесси ощутил нарастающее отвращение к этому человеку, носящему шпагу дворянина, но ведущему себя как неотесанный виллан. — Вы имеете дело с маршалом Франции, сударь! — мужчина снял маску и отбросил её в сторону. — Хахаха! Маршал! Это вы, Плесси? Разряженный голубок из своры маленького брата короля! Ступайте-ка под бочок к своему любовнику, время уже позднее… — граф снова засмеялся, да так, что его отвратительный гогот перерос в удушающий кашель. Таких оскорблений Филипп уже не смог стерпеть. Он вспомнил, что сжимает в руке эфес своей шпаги и решил немедленно пустить её в дело. — Защищайтесь, граф! Де Люр, уже успевший откашляться, с удивительным для его состояния проворством, вынул свою шпагу и бросился на маркиза. Завязался поединок. Движения графа были непредсказуемы, но, все-таки, довольно неловки. Каким-то непостижимым образом ему удалось ранить маркиза в правое плечо. Удар прошел по касательной, шпага рассекла ткань жюстокора и рубашки, оцарапав руку. Филипп, не смотря на это, продолжал сосредоточенно орудовать шпагой. Де Люр быстро выдыхался. Воспользовавшись моментом, дю Плесси вонзил шпагу в бедро своему противнику. Маркиз остановился. Он слышал, как пульсирует кровь в висках. Краем уха он уловил нечто похожее на тихие удаляющиеся шаги. Поверженный граф валялся на мостовой, поминая попеременно то всех святых угодников, то всех демонов ада. Прошло несколько минут. Раздался цокот копыт по мостовой и звук голосов, которые постепенно приближались к переулку, где еще недавно была дуэль. То был ночной патруль стражи. *** Господин Франсуа де Безмо, ныне — комендант Бастилии, а в прошлом — бригадный генерал и капитан охраны кардинала Мазарини, с симпатией отнесся к маршалу Франции, досталенному стражей нынче ночью за участие в дуэли. Он был наслышан о военных подвигах маркиза дю Плесси и никак не ожидал, тот станет одним из знатных «постояльцев» тюрьмы-крепости. Сейчас де Безмо волновал рапорт, который должен быть составлен как можно скорее и, не дожидаясь утра, отправлен с посыльным в Версаль. Когда высокородные арестанты оказались перед комендантом, тому не удалось добиться от них ничего. На вопрос о причине дуэли маркиз дю Плесси ответил, что это его личное дело, а граф де Люр бормотал что-то невразумительное то ли от того, что был мертвецки пьян, то ли от того, что потерял много крови. К последнему был срочно вызван врач, который осмотрел его, промыл рану и наложил повязку. Этот лекарь, некий господин Бонне, внес некоторую ясность в дело, расслышав среди бессвязной речи упоминание о какой-то шоколаднице, и поспешил сообщить об этом де Безмо. Коменданту не оставалось ничего другого, как сообщить в донесении, что «со слов господина де Люра, дуэль произошла из-за шоколадницы мадам Моренс». *** Теплая майская ночь уже заканчивалась. Начало светать. Из зарешеченного окна камеры можно было разглядеть алую полоску зари, опоясывающую горизонт. Маркиз дю Плесси сидел на грубо сколоченной досчатой кровати, прислонившись к холодной каменной стене. Плечо уже почти не болело. Филипп хотел немного поспать, но капризный Морфей не хотел принимать его в свои объятия. Придя в себя в мрачных тюремных застенках, маршал наконец осознал всю суть произошедшего. Как же маркиз в этот момент ненавидел свою кузину! Из-за неё он обезумел, потерял голову, вел себя как глупый мальчишка. Дуэль! Боже мой, какое сумасбродство! А сейчас она, верно, спокойно спит в своей постели, а он, Филипп, коротает ночь в Бастилии. О его проступке узнает король. А дальше? Опала? Ссылка? Ярость заполнила разум маркиза настолько, что он сам придушил бы Анжелику, если бы она сейчас оказалась рядом. Когда солнце взошло над Парижем, ознаменовав начало нового дня, Филипп дю Плесси-Бельер наконец уснул и проспал почти до самого вечера. *** Была уже почти ночь, когда карета маркиза дю Плесси-Бельер выехала со двора особняка на улице Сент-Антуан, пересекла Париж и отправилась в Версаль. Филипп хорошо помнил, как его разбудил стражник и сообщил, что господин де Безмо хочет его видеть. Комендант показал новоявленному арестанту письмо от короля, в котором говорилось, что тот должен быть срочно освобожден, а так же приказ незамедлительно явиться ко двору. Маркиз тотчас был доставлен в свой особняк, который, к счастью, находился рядом с Бастилией, где наспех принял ванну и переоделся. Карета с фамильным гербом дю Плесси неспешно катила по спящим предместьям. Маркиз несколько успокоился, однако ему предстояла аудиенция у Его Величества. Он не сомневался, что сможет как-то объясниться, сославшись на то, что де Люр страшно оскорбил его. Тем более, что граф и так уже сумел вызвать неудовольствие короля вульгарными замечаниями в адрес мадемуазель де Лавальер. Стояла глубокая ночь, когда карета маркиза прибыла в Версаль. Людовик принял своего маршала в небольшом, но хорошо обставленном кабинете, где кроме массивного стола из красного дерева было несколько стульев и пара кресел, обшитых красным бархатом. Его Величество выразил свое удовлетворение тем, что месье дю Плесси-Бельер так скоро вернулся ко двору. Беседа проходила в неформальной, подчеркнуто дружеской обстановке. Людовик немного пожурил маршла за неблагоразумное участие в дуэли, потом они говорили о каких-то придворных пустяках, и Филипп уже было обрадовался, что отделался так легко. Однако в конце разговора король с улыбкой признес: — Вы непременно должны поблагодарить свою кузину де Сансе, друг мой. Она так рьяно вступилась за вас. Я и не ожидал, что вы так привязаны к своей родственнице. Впрочем, это весьма похвально. Ошеломленный Филипп попытался скрыть свое изумление. Он чуть было не попал в немилость из-за одной Сансе, как тут же появилась другая. Мари-Аньес, эта Мессалина с лицом Мадонны! Признаться, он не видел ее уже пару недель и полагал, что она уже разрешилась от бремени. Однако, какого черта?! Зачем эта шлюха вступилась за него, учитывая, какую шутку он сыграл с нею? Маркиз не сомневался, что король говорит о фрейлине её Величества, потому что она была единственной его кузиной, представленной ко двору. Филипп вышел из кабинета, пребывая в ярости. Однако, это были еще не все злоключения, готовые в ту ночь свалиться на голову маршала. У дверей его поджидал маркиз де Солиньяк. Тот был так же не в самом лучшем расположении духа. Он обрушился на дю Плесси, распекая его, словно нашкодившего мальчишку, за участие в дуэли. Солиньяк распинался, как показалось Филиппу, битых полчаса, и он почти его не слушал, пропуская напыщенные проповеди мимо ушей. Краем уха маршал слышал, как его собеседник завел речь о, как он считал, Мари-Аньес. «Где был этот благочестивый ханжа, когда проклятая шлюха расставляла ноги по всем закоулкам Версаля», — раздраженно подумал мужчина, но после этого до него долетела следующая фраза: --…и, кроме того, запятнала свою дворянскую честь торговлей, это немыслимо! И после всего ваша кузина надеется, что её примут с распростертыми объятиями при дворе? Ах, если бы Его Величество не вступился за ваше семейство, то вами бы занялось общество Святого Причастия, я ручаюсь за это. Вы поразмыслили бы над своим проступком в Бастилии столько, сколько необходимо, а эта женщина, называющая себя вашей кузиной, отправилась бы на покаяние в монастырь. О, нравы! Сам король и его министры встали на защиту нечестивцев! Впрочем, вы легко отделались, Плесси… — Легко отделался? — Да, месье, король решил замять этот скандал, и, коль скоро вы так защищали честь этой особы, король поручил вам заняться её замужеством. Такого Филипп точно не ожидал. Происходящее просто не укладывалось в голове. Он только и смог, что произнести: — Но почему я? Солиньяк был взбешен. — Ну не я же! — Но… — Никаких но! Это приказ короля! Вы должны сделать это в самое ближайшее время. *** Разъяренный маркиз не помнил, как добрался до своих комнат, на двери которых все еще красовалось гордое «для». В другой ситуации он бы обратил на это внимание, радуясь тому, что не утратил монаршей милости. Однако сейчас в голове все смешалось: де Люр, Мари-Аньес, Солиньяк, король и Анжелика. Филипп со всей силы пнул стул ногой так, что тот отлетел к стене, но каким-то чудом не сломался. На шум тут же прибежал Ла Виолет и получил хорошую затрещину. Вновь оставшись один, маркиз ходил из стороны в сторону, тщетно пытаясь привести мысли в порядок. Он уже пожалел, что не слушал гневные тирады Солиньяка. Какого дьявола все-таки произошло? Не зажигая свечи, маршал прилег на неразложенную постель. Стояла тишина. Окно было приоткрыто, и из-за дуновения ветра в комнате стало прохладно. Наконец Филиппу удалось взять себя в руки, и он начал вспоминать все события нынешней ночи с того момента, как оказался в кабинете короля. Его Величество сказал, что кузина де Сансе вступилась за него. Но это была не Мари-Аньес, а Анжелика. Как она узнала, что он в Бастилии? Но, самое интересное, как она сумела переговорить с королем? Приказ об освобождении был доставлен накануне вечером, прошли всего сутки с момента дуэли… Как этой женщине удалось провернуть все так быстро? Сансе! Да, король назвал её кузиной Сансе, а не мадам Моренс! Что она наговорила Его Величеству? Это же просто безумие! Да, к тому же, навлекла на себя гнев общества Святого Причастия. Впрочем, это как раз неудивительно: дуэли запрещены, а он провел в Бастилии всего один день, так легко избежав наказания… Что же говорил этот зануда? «…ваша кузина надеется, что её примут с распростертыми объятиями при дворе?» Этот обрывок фразы отпечатался в памяти маркиза дю Плесси. Он не раз слышал, что о мадам Моренс говорили как о женщине чрезвычайно разумной и рассчетливой, а так же о том, что она способна делать деньги практически из воздуха, заключать самые выгодные сделки и ей благоволит сам Кольбер. «Сам король и его министры встали на защиту нечестивцев!» Да, кажется так говорил Солиньяк. «Ну что ж, теперь все начинает вставать на свои места», — думал Филипп. «Все эти безразличные взгляды, как будто я для неё пустое место… Пфф… Она просто решила провернуть выгодное дельце! Внезапно вспомнила, что я ее кузен и бросилась на помощь, чтобы урвать кусок побольше. Да ещё успела настроить против себя, да что там, и против меня тоже, этих святош. Хорошее дело! Интересно, как ей удалось все так ловко проделать? Да, не зря о мадам Моренс говорят, что когда речь идет о делах, то в ней не остается ничего женского…» Филипп был разгневан. Хотя он с самого начала этой истории, со встречи в Тюильри, считал, что Анжелика, такая же, как и все дочери Евы, оказалось, что она еще хуже, чем он мог предположить. «Идиот! Осел! Глупый мальчишка! Ты знал, что твоя невзрачная кузина такая же змея, да что там, худшая их них, чертова Горгона! Ты поплатился за свою наивность, пора пожинать плоды! Жена? Какого черта! Ну уж теперь я знаю, что делать, знаю, как разговаривать с этими суками. Она поплатится, она еще пожалеет…» — думал мужчина. Маркиз усмехнулся. Он уже не сомневался, что Анжелика сыграла в этой истории далеко не последнюю роль. — Ла Виолет! Чертов бездельник! Через минуту в дверном проеме появилась лохматая рыжая голова. — Мы возвращаемся в Париж, пусть готовят карету, срочно. На рассвете маркиз дю Плесси Бельер покинул Версаль. *** Филипп отправился в Ботрейи после обеда. Он собирался выехать раньше, но его задержал Молин, бывший в то время в Париже по каким-то делам. Все оказалось так, как и предположил дю Плесси: Анжелика не отрицала своей роли в этом деле и бросила ему в лицо, что отправляется завтра в Версаль. Ну что ж, раз она втянула его в эту грязную игру, значит, сейчас его очередь делать ход. В голове мужчины созрел план: если его кузине нравится разыгрывать дешевые представления, она их получит. Близился полдень следующего дня. Маркиз, одетый в ослепительно белый жюстокор с золотым шитьем, решительным шагом направлялся к подъездным воротам Версаля. Он был сосредоточен и прокручивал в голове то, что собирался сделать. Оставалось только перехватить Анжелику, когда она прибудет во дворец. Филипп прошел мимо двух фрейлин Великой Мадемуазель, даже не поприветствовав их. — Интересно, куда это так торопится маршал? — Наверное, началась война, не иначе! Девушки прыснули со смеху, проводив взглядом сурового Марса. Каково же было негодование маркиза, когда он увидел у ворот пустую карету, но не её хозяйку. Кучер сообщил, что мадам не так давно ушла по направлению ко дворцу в сопровождении лакея. Ничего не оставалось делать, как отправиться на поиски. Обойдя вокруг дворца, Филипп наконец увидел Анжелику у входа в левое крыло в сопровождении мадам де Монтеспан. «Ах, женщины! Наверно уже хвастается своей подруге, такой же змее», — думал маршал. Оставшись наедине с кузиной, маркиз дю Плесси накинулся на неё с упреками. Потом, напрочь забыв о галантности, грубо взял под руку и повел к парадному входу. Женщина пыталась сопротивляться, но Филипп старался не обращать на это внимания. Внезапно он почувствовал резкую боль в руке от вонзившихся ногтей. Дикая ярость охватила маршала. Он готов был отвесить пощечину своей спутнице, но боковым зрением заметил, что уже показалась королевская процессия. «Начнем наше представление», — подумал маркиз, а вслух сказал: — Вам повезло, что мы не наедине. Смотрите! Далее все шло, как и планировал Филипп. Он представил кузину де Сансе Его Величеству, попросил её руки и был при этом чрезвычайно любезен. Однако то, что происходило дальше, никак не входило в планы маркиза дю Плесси. После слов короля: «Признаться, поручая вам подыскать супруга для вашей кузины, мы не ожидали, что вы лично решите исполнить нашу просьбу», — почва начала уходить из-под ног мужчины. Он вновь перестал понимать, что происходит. Филипп, будучи придворным до мозга костей, прекрасно умел делать «хорошую мину при плохой игре», поэтому как всегда оставался спокойным и собранным. Прогулка продолжалась. Маркиз подал руку Анжелике. Они молча шли позади толпы придворных. Маршал вспоминал слова Солиньяка. «Вы должны заняться замужеством своей кузины», — так говорил этот святоша. Черт бы его побрал! Разве так трудно было объяснить, что значат эти слова? «Заняться замужеством…» — с раздражением думал Филипп. В душе маркиза жили два противоречащих друг другу чувства: обожание и презрение. Он любил в Анжелике то, за что был готов ее ненавидеть: ум, красоту, обаяние. Маленькая кузина была прекрасным прошлым, которое Филипп трепетно хранил в памяти, а женщина, коей она стала — таинственным будущим, которое пугало его. Она была одновременно и потерянным идеалом, и худшей представительницей женского рода. Душу дю Плесси съедал доселе неведомый страх, что он может потерять самого себя из-за этой женщины, которая сейчас шла подле него. Только из-за нее могло произойти то, чего он так страшился: он мог потерять голову, стать слабым и потерять собственное уважение. После разговора с Кольбером все встало на свои места. Филипп понял, что ему была уготована в этом деле совсем иная роль. Но смог бы он собственноручно отдать Анжелику другому? Этого мужчина и сам не знал. *** И вот сейчас, наедине с самим собой и мысленно прокрутив в голове цепочку событий, предшествующих свадьбе, Филипп пытался больше не лгать себе. Он находился в плену сложных, необычных для него чувств, испытывая муки гордости и одновременно приступы панического страха, который она ему внушала. Он не чувствовал в себе сил укротить жену, подчинить ее себе, не прибегая к ненависти. Он боялся, что, если возведенная им стена равнодушия рухнет, он попадет в рабство. А ведь он поклялся, что никогда не позволит женщине одержать верх над собой. Но именно это происходило, стоило Филиппу представить себе улыбку Анжелики, ее взгляд. Маршал дю Плесси чувствовал себя уязвимым подростком. В его душе пробудилась былая застенчивость. Изуродованный распутной жизнью, которая принесла ему больше разочарования, чем удовольствия, он никак не мог поверить в то, что этот брак принесет им обоим счастье. Филипп не знал, как вести себя с этой женщиной. Дю Плесси не был готов к тому, что Анжелика обратит против него его же собственное оружие: показное безразличие, выставляющее других глупцами. Что же оставалась делать? Должен ли он признаться себе, что именно это и называют любовью? Или это всего лишь мираж? Гордость не позволяла открыться Анжелике, об этом не могло быть речи. Она ясно дала понять, что испытывает к нему лишь презрение и ненависть. Маркиза останавливало не то, что он скажет своей кузине, а то, как она воспримет его слова. Сейчас, в их первую ночь он должен пойти к своей жене, чтобы исполнить обязанность, прописанную в их брачном договоре. Филипп испытывал робость, больше присущую юнцу, а не опытному мужчине: что на супружеском ложе он будет не на высоте, чем вызовет её насмешки. Бывшие любовницы весьма однозначно отзывались о его талантах, говоря, что он не оправдал их ожиданий. Страх перед новым разочарованием терзал его сердце. Отступать, однако же, было некуда. Филипп встал, достал из ящика секретера потертый кожаный футляр и вышел из комнаты.