Филипп поклоном поприветствовал дам. Пюльшери и Фантина поспешили удалиться. Анжелика хотела было встать, но боль костлявой рукой сжала изнутри её чрево. Она согнулась, опершись рукой на кресло. Муж тут же помог ей сесть. Уже спустя минуту женщина пришла в себя.
— Что с вами, сударыня?
— Схватки. Роды уже начались, — негромко ответила маркиза.
Анжелика поймала обеспокоенный взгляд мужа.
— Вы уже вызвали повитуху?
— Да, она здесь.
Рука маркиза потянулась к шнурку сонетки.
Женщина удержала его:
— Не стоит. Мадам Корде уже осмотрела меня. Ещё не скоро. Все идёт своим чередом.
— Что ж…
— Садитесь, — кивнула маркиза на софу.
Маршал сел.
— Давно вы приехали? Я не слышала шума во дворе.
— Я приехал вдвоём с Ла Виолеттом.
— Вы писали, что останетесь во Фландрии.
— Таково было моё желание.
— Вы изменили решение?
— Король, мадам. Его Величество будет охотиться в лесах Марли. Я должен был отправиться туда.
— Тогда почему вы здесь? — Поинтересовалась Анжелика.
Не ответив, Филипп встал, дёрнул за шнурок сонетки и вышел.
Уже после его ухода маркиза осознала, что супруг был одет в запылившийся дорожный костюм.
Схватки нарастали. Мадам дю Плесси дала усадить себя на специальный родильный стол. С каждой новой схваткой боль чувствовалась все острее. В минуты передышки Анжелика тяжело дышала, пытаясь набраться сил. Рядом, помимо мамаши Корде, были Пюльшери и Фантина. Они по очереди держали её за руку, подавали стакан воды или обтирали лицо и грудь влажной губкой.
Придя в себя после очередного приступа боли, роженица увидела в изголовье Филиппа.
— Зачем вы здесь? Пришли насладиться моими страданиями? — Нервно спросила она.
— Вы моя жена и готовитесь произвести на свет моего сына. Разве этого мало?
— Вы уверены? А если я рожаю девочку, то вы не почтили бы меня своим присутствием?
Пропустив язвительный комментарий мимо ушей, Филипп погладил супругу по голове.
Неумолимо процесс рождения нового человека приближался к своей кульминации. Схватки становились всё сильнее и продолжительнее. Липкий пот выступил на лбу и спине. Анжелика издала звериное рычание, крепко сжав простынь.
— Тише, милая, вы справитесь. Вы очень сильная.
Положив руку на влажный лоб, мужчина гладил жену по голове и что-то тихо нашептывал ей на ухо. Против своей воли Анжелика жаждала этой ласки. Голос мужа успокаивал и обнадеживал. Она вспомнила рассказы о том, что Филипп присутствовал на родах своих лучших сук или кобылиц. Выходит, что и она для него — породистое животное, готовящееся произвести на свет драгоценное потомство.
— Ещё не долго, моя дорогая, вы справитесь.
Дыхание мужа на её шее смешивалось со сладким ароматом жасминовой воды. Невольно Анжелика вспомнила, как Филипп разбудил её посреди ночи после того, как убил Флегетана. Тогда она была бесконечно благодарна ему. Тогда она попросила его остаться. Тогда она отчаянно нуждалась в нем. Как и сейчас.
Когда часы внизу пробили шесть раз, спальню хозяйки дома огласил детский крик. Мадам Корде провозгласила:
— Мальчик!
Младенца обтерли влажной тканью и завернули в тонкую батистовую пеленку. Отец впервые взял ребёнка на руки.
— Мой сын! Шарль-Анри де Миремон дю Плесси де Бельер! — Гордо объявил он.
— Что вы сказали? — Отозвалась Анжелика, не расслышав его слова.
Пока повитуха производила над новорождённым свои нехитрые манипуляции, мать перенесли на кровать и укрыли одеялом. Она дрожала и чувствовала себя словно в полусне.
— Его имя. Шарль-Анри дю Плесси. Или вы хотели бы дать ему другое имя?
— Что ж, я не возражаю. — Ответила Анжелика.
— Так звали моего деда по матери. — Пояснил маркиз. — Он был генералом при славном короле Генрихе IV.
— С такой родословной ради нашего сына Его Величеству придётся возродить титул коннетабля Франции, — сказала роженица, стуча зубами.
Филипп улыбнулся:
— Что ж, звучит недурно. Рад, что вы сохранили свой задор после пережитого испытания.
С этими словами мужчина удалился.
Проснувшись около полуночи, Анжелика тут же велела принести сына. Фантина подала ей на руки Шарля-Анри, туго завернутого в пеленку. Младенец спал. «Как он красив!» — подумала женщина. Она разглядывала сомкнутые веки, крохотный носик и плотно сжатые губки.
— Он как маленький херувим, — умилялась старая кормилица.
Мальчик открыл светло-голубые глазки и в голос заплакал. Фантина хотела взять его на руки. Но Анжелика, отодвинув край сорочки, тут же приложила его к груди. Шарль-Анри, довольно причмокивая, принялся сосать грудь.
Фантина всплеснула руками:
— Госпожа Анжелика, да как же можно! Знатной даме не полагается…
Анжелика была настойчива. Она вспомнила, какой поднялся шум, когда она решила сама кормить Флоримона. Да и Кантор в первые дни жизни питался материнским молоком. Зная упрямый характер женщины, Фантине не оставалось ничего другого, как уступить.
В тишине глядя на младенца, который, наевшись, сладко засопел, Анжелика не могла не думать о других своих детях. Завтра аббат де Ледигьер привезет Флоримона. Её старший сын, её гордость. Он появился на свет такой желанный и любимый обоими родителями. А сейчас он делает первые шаги при дворе, приводя в восторг знатных дам своим остроумием. Пройдёт ещё лет пять, и он превратится в привлекательного юношу. «Он так похож на Жоффрея», — невольно подумала Анжелика. Глядя на смоляные кудри и смуглую кожу своего первенца, у неё сжималось сердце.
Маркиза тяжело вздохнула и на глаза навернулись слезы. Собрав волю в кулак, она вытерла щеки. «Нужно быть сильной, — думала Анжелика. — Я проделала длинный путь. После смерти Жоффрея я смогла возродиться из пепла. У его сыновей будет прекрасное будущее. Нужно смотреть только в перед. Прошлое уже не вернёшь. К чему напрасные тревоги?»
***
На следующий день после рождения сына Филипп уехал. Королевские увеселения продолжались. Его Величество пожелал загнать оленя в лесах Марли. Главный ловчий занял положенное место среди придворных.
Тем же вечером, стоя на балконе рядом с мадам де Монтеспан, Людовик наблюдал за церемонией собачьего супа. Ни у кого уже не оставалось сомнений, что «прекрасная госпожа» успела занять прочное место в сердце монарха. Пылкий гасконец, её законный супруг, томился в Бастилии за то, что докучал двору своими выходками.
Когда королю доложили, что один из его любимых придворных впервые стал отцом, он принёс сердечные поздравления и отдал соответствующие распоряжения.
— Вы счастливец, маркиз. Мы надеемся, что ваша очаровательная супруга скоро оправится после рождения наследника и займет достойное место среди наших дам.
Также в соответствии с высоким рангом маркиза Его Величество выразил намерение стать крестным отцом новорождённого.
Господин де Жевр, главный камергер королевства, лично вручил молодой матери подарки и передал поздравления королевской четы.
Анжелика с восторгом разглядывала голубой сундучок, обтянутый муаровым атласом с вышитыми лилиями — подарок Ее Величества. В сундучке лежала большая пеленка из шелка с серебряной нитью, два отреза английского алого сукна, голубая накидка из тафты, прелестный набор крошечных рубашек из камбрийского батиста, вышитые чепчики и нагрудники в цветочек. К этому подарку король присовокупил две позолоченные, инкрустированные драгоценными камнями бонбоньерки со сластями.
Подобное внимание, сколь бы лестным оно ни было, не выходило за рамки, предписанные этикетом: супруга маршала Франции имела право на такого рода почести.
Знатные гости потянулись на Фобур Сент-Антуан. Внутренний двор был занят каретами с утра и до самого вечера. В ожидании, пока их допустят к родильнице, господа и дамы прогуливались по саду, восторгаясь фонтаном и яркими клумбами.
Однажды вечером спустя неделю после родов Анжелика отправилась в детскую. Возле резной колыбельки стоял Филипп.
— Приветствую, мадам.
— Доброго вечера, господин мой муж. Я полагала, что вы в Версале.
— Его Величество отправился в Сен-Клу к Месье. Я решил воспользоваться случаем, чтобы навестить сына. Няньки говорят, что он растёт здоровым и крепким.
Женщина согласно кивнула.
— Я заказал сыну подарок, — торжественно проговорил Филипп. — Мне посоветовали одного мастера из Компьена. Он вырежет по две дюжины солдатиков каждого из родов войск и лошадей для них, а ещё мортиры и пушки. Он также сам расписывает фигурки специальными красками.
— Боже, Филипп, ваш сын ещё сидеть не научился, а вы делаете из него генерала. — Рассмеялась Анжелика.
— Вы сами предлагали возвести его в ранг коннетабля, — с улыбкой пожал плечами мужчина.
Маркиза вынула сына из колыбели и, прижав к груди, села в большое кресло у камина. Филипп встал в нескольких шагах, небрежно прислонившись к стене. Ребёнок открыл глазки и закряхтел. Приближалось время кормления. Мать приложила сына к груди, прикрыв его лёгким газовым шарфом.
— Не ожидал, что вы решите кормить ребёнка сама, как простолюдинка.
Эта резкая фраза показалась Анжелике скорее выражением искреннего удивления, чем попыткой её оскорбить. Она призналась:
— Не смогла удержаться. В этом возрасте дети такие сладкие. Но они слишком быстро растут. Мне кажется, ещё вчера я произвела на свет Флоримона и Кантора. И вот один из них проводит свое время среди свиты дофина, а второй — уже бороздит Средиземное море. А ведь ему всего шесть с половиной лет.
— Меня поражает и одновременно восхищает ваша любовь к детям. Скажите, — неожиданно спросил Филипп, — там, в провинции, это ваша матушка занималась воспитанием вас и ваших братьев и сестёр?
Анжелика покачала головой.
— Моя матушка больше внимания уделяла кочанам капусты, что росли в огороде. Меня воспитывала кормилица и тётушка Пюльшери, которая теперь живёт в Ботрейи. Она пыталась привить мне хорошие манеры.
— Выходит, что вам повезло несколько больше, чем мне. Почти голый и продрогший, — прошептал Филипп, — иногда голодный… брошенный на попечение лакеев или служанок, которые меня развращали. Вот какой была моя жизнь здесь, в этом особняке, который в один прекрасный день я должен был унаследовать. Но когда речь заходила о том, чтобы вывести меня в свет, не существовало никаких ограничений. Самые роскошные костюмы, самый мягкий бархат, тончайшие воротники. Долгие часы цирюльник возился с моей шевелюрой. А когда показной спектакль заканчивался, я снова оказывался в своей темной комнате, затерянной в лабиринте коридоров. Я скучал. Никто не позаботился о том, чтобы научить меня читать или писать. Я был счастлив, когда мессир де Кульмер, соблазненный моей красивой мордашкой, взял меня на службу. Мне едва исполнилось десять лет, когда он уложил меня в свою постель. А через четыре года, когда мой голос окреп, показывая, что я становлюсь мужчиной, мадам дю Креси тут же возжелала отведать «весенний плод» и предложила — или скорее, навязала — мне уют своего алькова. А ведь ей было уже за сорок…
Ошарашенная Анжелика широко раскрыв глаза смотрела на мужа. Разумеется, она слышала о нравах знати и не питала иллюзий. Именно поэтому она приставила к каждому из сыновей преданного наставника. И сейчас, представив, как к мальчику в возрасте Флоримона тянутся руки похотливого старикашки, её сердце наполнилось отвращением и горечью. Она хотела сказать что-то сочувственное, но Филипп решил сменить тему разговора. Он неожиданно спросил:
— Почему вы не ответили на моё письмо?
— Я не хотела говорить с вами.
— Почему?
— Вспомните, как мы расстались в Плесси. Разве этого мало? И потом, вы писали, чтобы я осталась в Париже. Я послушала вас. Потом вы сообщили, что приедете только к концу лета. Что я должна была вам ответить?
Филипп нахмурился.
— Я говорил о другом письме, которое я оставил для вас в Плесси.
— Я бросила его в огонь, — сухо ответила Анжелика. — Не хотела читать ваши извинения. Но если для вас это много значит… О чем же вы написали?
— Уже неважно, — проговорил Филипп ледяным голосом.
«К черту, — подумала маркиза, — я не желаю слушать эти глупые нападки». Вслух она сказала:
— Раз уж вы решили со мной повздорить, то и мне есть в чем упрекнуть вас. Что вы скажете об интрижке с моей сестрой? Неужели при дворе мало девиц, готовых провести ночь в вашем шатре?
— Кто вам это сказал?
— Добрые люди! — Бросила в ответ Анжелика. — Позаимствов любимую присказку мадам де Сирсе скажу вам так: об этом не говорил только немой!
— Так вот кто вам сказал, — усмехнулся маршал.
— Справедливости ради отвечу, что версия мадам де Сирсе была самой целомудренной. Наиболее фривольную версию поведала в письме мадам де Людр. У неё выходило так, что Мари-Аньес, выходя из палатки, прикрывала голую грудь вашими кюлотами.
Филипп закатил глаза.
— Итак, я готова выслушать ваш вариант событий.
Маркиз придвинул к камину второе кресло и сел. Пару минут он молча смотрел на огонь.
—Я познакомился с Мари-Аньес в начале зимы 1661 года. Уже тогда она была фрейлиной Её Величества и имела репутацию распутной девки. На неё даже обратил внимание король. Уверен, что вы этого не знали.
Изумленная Анжелика покачала головой.
— Это длилось всего пару недель. Потом она пошла по рукам. Ваш добрый друг Вивонн, потом Вард, Бриенн, Сен-Эньян. Потом, разумеется, Лозен. Всех и не перечесть.
— И вы были в их числе? — С сомнением спросила Анжелика.
Филипп покачал головой.
— Когда я вернулся в Париж, она была любовницей Лозена. Они расстались, когда Пегилен подцепил от неё вшей. Но не тех, что ползают по голове. Признаюсь, я побрезговал бы. Да и она находила более привлекательными других господ.
— Это совершенно не объясняет нынешнюю ситуацию. — Сказала маркиза.
— Мари-Аньес обратила внимание на мою скромную особу в июле 1665 года. Любовные записочки, пылкие взгляды…
Замолчав, мужчина вспомнил то лето, когда молоденькая кузина буквально не давала ему прохода. Филиппа особенно раздражала её похотливая манера украдкой облизывать лакричную палочку, как бы давая понять, какие наслаждения его ждут. Маркиз, считавший всех женщин течными суками, видел в Мари-Аньес худший образец их породы.
В конце концов, Филипп решил проучить молодую женщину. Он прекрасно умел это делать. Уже в ту пору придворные прелестницы шёпотом пересказывали друг другу мрачные истории о худших проявлениях характера этого красивого мужчины.
— Я решил назначить кузине любовное свидание, которое она бы запомнила надолго.
По недоброй ухмылке Филиппа Анжелика поняла, что он замыслил какое-то коварство.
— Неужели вы собирались пустить в ход свой знаменитый кнут? — спросила она.
— Поверьте, сударыня, есть множество других способов сделать так, чтобы женщина ползала на коленях и просила пощады.
— Видимо, у вас плохо это вышло, раз Мари-Аньес снова побеспокоила вас. — Со скептицизмом проговорила Анжелика.
— Наберитесь терпения, мадам. Это, так сказать, только прелюдия. Итак, все происходило в Лувре, где тогда расположился двор. Я назначил встречу в одной из потайных ниш, так любимых знатными господами, после церемонии отхода короля ко сну. Это было накануне моего отъезда в Австрию. Турки считались серьёзной угрозой для всей Европы. Его Величество был одним из тех, кто полагал, что мы должны помочь императору остановить их на ранних рубежах. Поэтому король повелел мне после церемонии последовать в его рабочий кабинет. Мы проговорили около сорока минут. Я сильно опаздывал и поэтому считал, что Мари-Аньес не дождалась меня. Но, когда я отодвинул край гобелена и заглянул в нишу, то понял, что ошибся. Она была там, но не одна.
— Вы уверены, что это была именно она? — Поинтересовалась Анжелика.
— Более чем. Я узнал и её голос, и голос толстяка Ришмона. Было темно, любовники не заметили меня. А знаете, что самое смешное? Утром я получил от этой потаскухи записку. Она сетовала на то, что прождала меня четверть часа и удалилась. И назначила повторную встречу на том же месте в том же час. Вот дрянь!
— И что же было дальше? — Заинтересовалась маркиза.
— Месть — это блюдо, которое подают холодным. Стоя в коридоре Лувра и глядя в окно, я размышлял. И тут Господь Бог послал мне Лозена.
Филипп усмехнулся, вспомнив, как предложил Пегилену сыграть с юной развратницей злую шутку.
— Вечером Ла Виолетт передал Лозену мой светлый парик, жюстокор и флакон жасминовой воды. Около одиннадцати вечера я выехал за ворота Лувра по направлению к Сент-Антуанскому предместью. С рассветом мне предстояло отправиться к границам нашего королевства.
Анжелика поняла, к чему он клонит.
— Ни за что бы не подумала, что подобные шуточки в вашем духе, Филипп.
— Зато они вполне в духе Пегилена. Он буквально пришел в восторг, когда я рассказал ему свой план.
— А когда все это случилось, — уточнила маркиза?
— В конце августа 1665 года.
Мысленно отсчитав девять месяцев и вспомнив серые кошачьи глазки малютки Генриетты, Анжелика убедилась в том, что шалость удалась.
— В тот вечер, по дороге домой, я гадал, удастся ли Лозену провернуть эту штуку. Мы условились, что он будет молчать до тех пор, пока дело не будет сделано. Спустя пару недель, когда я был уже в расположении армии, от него пришло письмо. Признаться, это было довольно занятное чтиво. Ваша сестра не заметила подмены и сразу же набросилась на Лозена, словно дикая кошка. Наш приятель вошёл во вкус. Он описывал это свидание в мельчайших подробностях. Не стану оскорблять ваш слух такими скабрезностями. Скажу только, что, по его мнению, ваша сестра за пару лет освоила несколько пикантных уловок. И вот когда её бедра были… Впрочем, неважно. Словом, Лозен не сдержался и что-то сказал довольно громко. И тут же получил пощёчину. Мари-Аньес пришла в бешенство. Она порвала бедняге кроат на лоскуты и оторвала пару пуговиц от жюстокора. Он неделю не появлялся на людях, пока не зажили царапины на лице. Письмо оканчивалось тем, что граф требовал с меня триста ливров компенсации на новый кроат.
Против воли Анжелика рассмеялась.
— Хотела бы я услышать эту историю от самого Лозена. Он превосходный рассказчик.
— Ваша правда. Признаюсь, что сохранил то письмо. Оно до сих лежит где-то в моем кабинете среди бумаг. Я несколько раз за ту кампанию перечитывал его, когда настроение было особенно паршивым.
Немного помолчав, маршал продолжил рассказ:
— Давайте перенесемся из Австрии под стены Лилля. Мари-Аньес тогда заявилась ко мне под утро. Понятия не имею, как она проскользнула мимо стражи. В ту ночь мне не спалось. В конце концов я зажег свечу и засел за карту испанских укреплений. Она с порога осыпала меня упрёками и оскорблениями. Сказала, что понесла с той ночи, после чего вся ее жизнь пошла наперекосяк. Кстати, посему выходит, что ваша племянница — дочь Лозена, мадам.
— Я уже сама догадалась. — Ответила Анжелика. — Девочка буквально его копия.
— Каково же было моё удивление, когда Мари-Аньес сняла плащ и осталась в одной сорочке. Говорила, что все ещё желает меня и тому подобную чепуху.
— А вы?
— Выгнал бесстыдницу.
— Она так просто сдалась? — Усомнилась маркиза.
Филипп пожал плечами:
— У меня под рукой лежал зараженный пистолет.
— Стало быть, она пылетела из палатки быстрее пули, которую вы не успели выпустить?
— Выходит, что так.
История Филиппа вполне согласовалась с тем, что писала мадам де Дьенвиль, и которая казалась Анжелике самой правдоподобной. И все же она спросила:
— Вы говорите правду?
— Клянусь честью, мадам. Теперь вы довольны?
— Вполне. — Ответила женщина. — Что ж, время позднее.
И она, бережно держа ребёнка на руках, перенесла его в кроватку. Филипп остался стоять возле колыбели.
***
Прошла ещё неделя. Маркиза дю Плесси продолжала принимать гостей, поток которых постепенно истощился. Ей пришлось битый час слушать глупую болтовню мадам де Людр и де Шуази. Последняя крайне настойчиво советовала хозяйке дома нянек в штат новорождённого. Памятуя о том, как в прошлый раз приняла прислугу по совету этой дамы, Анжелика настойчиво отказалась. Не хватало ещё, чтобы Филипп снова пришёл в ярость.
Зато Флоримон, увидев младшего брата, пришёл в восторг. Он тут же пообещал выучить его жонглировать мраморными шариками и показывать карточные фокусы, которыми овладел в совершенстве. Мальчик поспешил продемонстрировать свое искусство и едва не угодил шариком в глаз своему наставнику. Аббат де Ледигьер строго отчитал воспитанника и, в качестве наказания, велел переписать большой отрывок из библии.
Анжелика закончила приём гостей и собиралась перекусить, когда Флипо доложил, что вернулся господин маркиз. Филипп не заставил себя ждать. Спустя некоторое время он вошёл в спальню жены в сопровождении лакея. Тот поставил на стол несколько довольно больших коробок, уложенных друг на друга.
— Господин мой муж, могу я полюбопытствовать, что это такое? — Спросила женщина.
— Разумеется. После нашего прошлого разговора у меня сложилось впечатление, что я дал вам повод для недовольства. К тому же, я плохо исполнял свои супружеские обязанности, пренебрегая подарками.
Маркиз взял верхний футляр и, подойдя к жене, открыл его. На бархатной подушечке лежали браслет и брошь. Браслет состоял из восьми крупных прямоугольных звеньев, выполненных из жёлтого золота. Внутри каждого звена находился золотой цветок с изумрудом посередине. Золотая брошь была также выполнена в форме цветка с изумрудной серединой и алмазами на лепестках.
— Как красиво! — Не удержалась от восторга Анжелика. — Благодарю вас, месье.
— Рад, что вы оценили. Но это ещё не все. Зная, как вы любите своих детей, я решил приготовить и им по небольшому сюрпризу.
Мужчина открыл одну из коробок. Там находился продолговатый футляр из кедра.
— Боже мой! — Ахнула Анжелика, открыв его. — Это же подзорная труба.
— В Версале я встретил аббата де Ледигьера, и он посетовал, что Флоримон неусидчив и не склонен к наукам. Сказать по правде, едва ли в восемь лет мальчика можно заинтересовать латынью и греческим. Я в его возрасте и на французском-то едва писал. По моему разумению астрономия — самая занятная из наук. Меня поражает, как древние греки находили кучку звёзд похожей, скажем, на льва или скорпиона.
— Благодарю вас, месье. Флоримон будет восторге. Я уже представляю, как он будет сидеть ночью на чердаке, глядя в небо, — мечтательно ответила Анжелика.
— С подарком для Кантора оказалось гораздо проще. Это гитара.
И маркиз продемонстрировал жене превосходный инструмент, изготовленный итальянскими мастерами. К его удивлению, женщина погрустнела.
— Вам не нравится?
— Что вы, совсем нет. Она прекрасна. Просто я скучаю по Кантору. Мне не хватает его песен.
— Что ж, тогда я попробую развлечь вас, — отозвался Филипп.
— Вы умеете играть? — с сомнением спросила маркиза.
— Да, и в юности у меня получалось довольно неплохо.
Усевшись на табурет, мужчина настроил гитару, начал играть и запел:
Жил-был один монах святой,
Забыл в обители какой,
Он прятал в комнатенку
Красивую девчонку.
Вот било полночь на часах,
И поднимается монах,
Он шепчет Жакелине:
— Заутрени час ныне! —
Едва монах добряк ушел,
Как Жакелина шасть за стол,
Открыла там чернила
И щеки зачернила.
И подбородок, губы, нос,
И лоб с висками до волос,
И грудь и шею тоже —
Как будто так пригожей.
Вот возвращается монах,
В испуге вскрикивает: — Ах!
Ко мне спешите, братья!
Здесь дьявол, сын проклятья! —
Уже отец-привратник тут,
Лишь на ногу одну обут:
— Ответь мне, привиденье,
Ты Божье ли творенье? —
— О да, творенье Бога я,
И ждет меня моя семья,
Но я уж три недели
С монахом сплю в постели. —
— Ха, ха, ха, ха, брат Николай,
Ведь настоятель, лишь узнай.
Припишет дисциплину
За вашу Жакелину.
— Пожалуй, — отвечал монах, —
Что в ваших я теперь руках,
Но мы сочтемся с вами.
Ведь вы грешили сами.*
— Господи, Филипп, — смеясь, сказала Анжелика, — только не учите Кантора этой песне. Думаю, что наш аббат будет не в восторге от такой фривольности.
— Возможно. Хотя я сомневаюсь, что он прячет в своей комнатушке красотку Жакелину.
Анжелика прыснула со смеху.
— Сыграйте ещё, прошу вас.
Филипп задумчиво посмотрел на жену:
— Исключительно ради вашего удовольствия, мадам.
Маркиз долго перебирал струны, словно решая, что именно он хочет исполнить. Наконец Анжелика услышала очень красивую незнакомую мелодию. Потом Филипп запел:
В глубинах моих глаз
Между горечью и морем
Продолжает биться сердце одно на двоих.
Чем больше я погружаюсь в забвение,
Тем больше наши воспоминания околдовывают меня.
Чем дальше я отстраняюсь от твоей плоти,
Тем чаще я возвращаюсь к этим берегам.
Чем чаще я отклоняю твои извинения
И чем больше подчиняюсь твоему имени,
В глубинах моих глаз
Живёт суть признания.
Анжелику поразил выбор песни, сделанный мужем. И хотя Филипп был далеко не самым лучшим певцом и немного фальшивил, она, завороженная, вслушивалась в каждое слово этой баллады.
Признание в любви —
Бесчеловечное удовольствие.
Признание в любви —
Смертоносное желание.
Признание в любви —
Чернила моих вен,
Кровь, которую я проливаю,
Когда пишу тебе, что я люблю тебя,
В великий день в моей книге…
У Анжелики возникло странное чувство, будто она стоит на пороге какого-то важного открытия. Сейчас ей станет доступно некое знание, о котором она и не могла помыслить. Это ощущение длилось буквально секунду. Она, как зачарованная, продолжила слушать.
В глубинах моих ночей,
Скрытых под завесой тайны,
Возвысятся наши томные тела.
Чем больше я ухожу в никуда,
Чем чаще я говорю «нет» твоему зову,
Тем больше наша страсть становится верна мне,
И снова начинается наша история.
И тут всё встало на свои места, словно тысяча кусочков головоломки сложились наконец в единое целое. Непоследовательное поведение Филиппа нашло свою причину. Его странное желание женится на ней, помогать, приходить на помощь, его скупая, но искренняя нежность, его страсть, которую он удерживал внутри себя. Всему этому женщина нашла объяснение, и имя ему — любовь. Ошеломленная, Анжелика не могла поверить собственной догадке.
Признание в любви —
Бесчеловечное удовольствие.
Признание в любви —
Смертоносное желание.
Признание в любви —
Чернила моих вен,
Кровь, которую я проливаю,
Когда пишу тебе, что я люблю тебя,
В великий день в моей книге…**
Будто её подталкивала неведомая сила, Анжелика встала с кресла, в котором сидела все это время. Она сделала несколько шагов по направлению к мужу. Мелодия оборвалась.
— Филипп, вы… Вы все это время любили меня?
Отложив гитару, мужчина встал. Его лицо исказилось гримасой боли. Маркиза будто оцепенела, глядя на него.
— Вот уж воистину, признание в любви — жестокое удовольствие.
Филипп сделал несколько хаотичных шагов по комнате и остановился напротив жены. Глядя ей в глаза он произнес:
— Я ставил себе в заслугу то, что никогда и ни в ком не нуждался. Теперь я нуждаюсь в тебе. Я гордился тем, что всегда поступал согласно своим убеждениям. А теперь сдался перед чувством, которое презирал. Это чувство низвело мой ум, мою волю, мое существо, мою жизненную силу к презренной зависимости от тебя — Анжелики, которой я восхищался и которую презирал. От твоей плоти, твоих ладоней, твоего рта и изгибов твоего тела. Я никогда не нарушал данного слова. Я никогда не нарушал принесенной мною клятвы. Я никогда не совершал поступков, которые следует скрывать. Теперь мне придется лгать, действовать украдкой, прятаться. Желая чего-то, я провозглашал свое желание во всеуслышанье и добивался своей цели на глазах у всех. А теперь мое единственное желание выражается словами, которые мне даже противно произносить. Но это мое единственное желание. Я хочу обладать тобой. Я хочу обладать тобой ценой, которая мне дороже собственной жизни: ценой уважения к себе — и хочу, чтобы ты знала это. Я никогда не просил о милости к себе. Я сделал то, что я сделал, это мой выбор. Я принимаю на себя все последствия и всю ответственность. Это чувство — я принимаю его таковым, и нет такой высшей добродетели, от которой я не отказывался бы ради него. А теперь, если хочешь дать мне пощечину, действуй. Мне бы этого даже хотелось.***
* «Монах и дьявол», перевод Н. И. Гумилева
** Garou L'aveu, https://vk.com/video-5360326_166976285?list=2d9832a5993c3f12cd красивый клип про Анжелику и Филиппа по фильмам Бордери.
*** Около года назад, перечитывая книгу «Атлант расправил плечи» Айн Рэнд, я наткнулась на монолог Хэнка Риардена, который признавался в любви Дагни Таггерт. Он настолько поразил меня и я подумала, что это именно те слова, которые Филипп мог бы сказать Анжелике. Поэтому я решила, что этот отрывок из «Атланта» обязательно должен был в сцене признания. С минимальными изменениями я привожу его здесь. Лучше и точнее я не смогла бы придумать.
