От ненависти до любви

Закутавшись в плащ, Филипп стоял на садовой дорожке позади особняка. Благодаря стараниям Анжелики, парк преобразился до неузнаваемости. Заросли акации и боярышника вырубили, а их место заняли аккуратные прямоугольники газонов. Слуги то и дело сновали туда-сюда — переносили кадки с кипарисами и оливой в оранжерею на зимовку. Осень уже вступила в свои права. Погода стояла самая скверная. Дождь то моросил, то принимался лить как из ведра. Небо было грязно-серым, словно могильная плита. Пройдя вперёд до мощеной площадки с фонтаном, маркиз остановился, осматривая свои владения. В бассейнах одиноко плавали облетевшие листья липы, которые ветер принёс из отдалённых уголков сада. Филиппа охватило уныние. «Нужно отправляться в Версаль,» — думал мужчина. Он в Париже уже четвёртый день. Непозволительное пренебрежение своими придворными обязанностями. Но, вместо того, чтобы повернуть к дому, отдать приказ собирать вещи, готовить карету к раннему выезду завтра утром, Филипп неторопливо зашагал к оранжерее. Просторное застекленное строение пряталось в самом конце липовой аллеи. Оранжерея состояла из трех частей. В первой в беспорядке стояли кадки с деревцами, принесенными из сада. Слуги ещё не успели расставить их по местам. Далее было небольшое помещение с тюльпанами и лилиями. Маркиз вырвал один тюльпан нежно-розового цвета и направился дальше, в розарий. Становилось жарко. Он снял плащ. Розы здесь росли ровными рядами. Белые, алые, бордовые, розовые, жёлтые — их аромат, словно туман, окутал мужчину. В дальнем конце, на широкой деревянной скамье сидела Анжелика. Вот уж неожиданная встреча. А ведь Ла-Виолетт доложил, что она в детской. — Приветствую, мадам. Филипп слегка поклонился. Анжелика встала со скамьи и присела в реверансе. — Не ожидала вас здесь увидеть, господин мой муж. — Взаимно. Я полагал, что вы с нашим сыном. Женщина улыбнулась. — Я и правда заходила к нему час назад. Шарль-Анри выучился переворачиваться со спины на живот. Вы непременно должны это увидеть, — радостно поведала она. — Что ж, он делает успехи. Я навещу его позже. Филипп украдкой разглядывал Анжелику. Под распахнутым плащом на женщине было нежно-персиковое домашнее платье. Волосы не были убраны в причёску, а лишь заколоты гребнем в небрежный низкий пучок. В этот момент она казалась земным воплощением богини Флоры. Он невольно вспомнил одну из картин, украшающих Версальский дворец. На ней Флора сидит в кресле, украшенном цветами. Край её туники сполз с плеча, обнажив одну грудь. Это мимолетное воспоминание неожиданно взволновало мужчину. Анжелика была так близко, что он чувствовал сладкий аромат вербены, исходивший от её волос. Влажная, липкая, сладкая и тягучая, словно патока, похоть разлилась по телу Филиппа. Три ночи он проводил в спальне Анжелики. Три ночи, полные огня. Полные безумных ласк. Ночи, когда он, удовлетворив одно желание, тотчас отдавался во власть другого. Он жаждал обладать женой с каким-то особым остервенением. В полумраке алькова мужчина искал и тотчас находил потаенные тропы, ведущие к наслаждению. Он открывал новые, доселе невиданные пути на вершину блаженства. Филипп с восхищением смотрел, как вздымается грудь жены, когда она, словно амазонка, сидит на нем сверху и гонит рысью. Он обожал смотреть на её обнаженную спину и мягкую округлость плеч. Обожал пропускать её локоны между пальцами. Обожал переплетать свои пальцы с её в тот сладкий миг, когда они, опьяненные страстью, готовы одновременно достигнуть её пика. Все эти чувства были совершенно новы для маркиза. Привыкший к жестокости, он использовал женщин лишь для удовлетворения своих потребностей. Излив семя, он отшвыривал от себя очередную любовницу, словно грязную тряпку. Поэтому для Филиппа стало откровением, что женщина может доставить ему удовольствие своими ласками. Анжелика, плотно обхватывая его плоть губами, проводила по её краю языком. В эти моменты мужчина издавал нечеловеческий рык, крепко вцепившись в край одеяла. — Вы что-то сказали, мадам? — Да, Филипп. Вы выглядите задумчивым и даже, пожалуй, грозным. Вас что-то тревожит? В глубине души радуясь тому, что Анжелика не разгадала его мысли, мужчина ответил: — Пустяки. Завтра я уезжаю в Версаль. Вы едете? — Я присоединюсь ко двору чуть позже. У меня остались дела в Париже. — Что ж… «Что ж, пора прервать это любовное безумие,» — думал маршал. С момента своего возвращения в Париж, Филипп все ночи проводил в спальне жены. Проснувшись перед рассветом, он наспех одевался и отправлялся к себе, оставляя спящую Анжелику в одиночестве. Крадучись, словно вор, он возвращался в свои покои, где ему удавалось поспать ещё немного. В утренние часы маркиза занимали скопившиеся за время отсутствия письма. Несмотря на то, что мир с испанцами был подписан, маршал чувствовал, что вскоре грядёт новая кампания. Что ж, предстоит много дел. Распределение войск по зимним квартирам, обмундирование, переоснащение вверенных ему дивизий, фураж для лошадей. Все это было так привычно и знакомо, что создавало иллюзию стабильности и обычного хода событий. Обед в эти дни подавали поздно. Ели в большой гостиной, широким кругом. Кроме господ за столом сидели аббат, дворяне из свиты маркиза, компаньонка жены, которую Филипп про себя звал пугалом, наставники детей. Слуги вносили подносы, заставленные кушаньями, и бутылки с вином. Каретт читал молитву. Говорили о войне с Испанией, вспоминая былые победы. После Филипп со своими приближенными развлекался картами или бильярдом. Памятуя о своём невеселом детстве, маркиз находил время заглянуть в детскую. Он брал на руки сына. Шарль-Анри улыбался беззубым ртом и пускал слюни на кроат. В такие моменты Филипп чувствовал тупую боль в груди. Он ловил себя на мысли, что хочет ещё детей, чтобы у этого белокурого ангелочка появился товарищ по играм. Возможность, которой когда-то не было у него самого. Мужчине нравилась Барба. Не как женщина, но как ревнивая нянька, которая скорее погибнет, чем причинит вред своему питомцу. Она с жаром рассказывала об успехах маленького наследника, которые состояли лишь в том, что он теперь крутится с боку на бок, сминая под собой пеленки. Иногда в детской Филипп встречал Анжелику. Но более они уже не сидели вместе у камина, как это было несколько месяцев назад. После ужина, по распоряжению Ла-Виолетта, в спальне маркиза ставили большую медную ванну. Не смотря на то, что во время военных походов маршал месяцами привык обходится без омовений, в своём доме он не отказывался от удовольствия полежать в горячей воде. Но в эти дни привычное наслаждение омрачалось тем, что раздетый донага мужчина не мог не думать о податливом теле жены. Он воображал, как сладко было бы овладеть ею прямо в ванне, расплескав по полу воду. Чертыхаясь, Филипп звал камердинера подать полотенце и халат. Отпустив слугу, маршал некоторое время терзался сомнением. Отправиться к ней прямо сейчас или выждать до полуночи? — Филипп, должна пенять вам на то, что вы меня совсем не слушаете. Я спросила вас, не собираетесь ли вы вернуться в дом. — Ах да, простите. Идите, я хочу остаться здесь. Но Анжелика не ушла. — Если вы не против, я составлю вам компанию. Женщина снова заняла место на скамье. Филипп присел подле нее, положив плащ рядом с собой, а сверху — цветок. Он заметил, как жена посмотрела на него с любопытством, но промолчала. — Что нового при дворе, мадам? — Спросил мужчина самым беспечным тоном. — Всё то же. Свет шокирован выходками маркиза де Монтеспан. Его Величество затеял большую охоту. Но мадам де Севинье писала мне, что её пришлось прервать из-за погоды. А до того Месье устроил большой турнир в мяч. Господин де Бриенн хотел сразиться с вами. Он был расстроен вашим отъездом. Филипп улыбнулся. — Старая история. Бриенн мечтает о реванше. Но он не самый лучший игрок, уверяю вас. Пожалуй, я оказал ему услугу, не разгромив его снова. — Я и не знала о ваших талантах, месье. — Боже упаси, сударыня. Даже если против Бриенна будет стоять деревянный чурбан, он все равно проиграет. Анжелика рассмеялась шутке. Осмелев, она спросила: — Вы хотели собрать букет, господин мой муж? Филипп взял тюльпан и задумчиво повертел его в руках. — У него цвет ваших губ, мадам. — А мне он кажется слишком бледным. Мужчине показалось, что жена насмехается над ним. Он резко притянул её к себе и приник к нежной шее. Анжелика сопротивлялась. Но эта непокорность ещё сильнее подстегивала его пыл. — Филипп, да прекратите же вы! Не здесь! Тут могут быть садовники и… В подтверждение этих слов с улицы послышались голоса. Работа по перестановке деревьев в оранжерею продолжалась. Маркиз отстранился от жены. Та тотчас запахнула полы плаща. Встав, Филипп протянул Анжелике цветок. — Тогда вам придётся собрать букет самой, мадам. Вернувшись в дом, дю Плесси тотчас распорядился готовиться к отъезду. Завтра к Большому выходу он должен быть в Версале. *** Стояли предрассветные сумерки. Тусклый свет холодного утра проникал в комнату сквозь щель между шторами. Анжелика спала. Филиппу доставляло удовольствие смотреть на неё. Вчера вечером в пламени свечей её волосы были похожи на жидкое золото, а теперь казались серыми, как все вокруг. Чертовски захотелось обнять её, укрыться одеялом, а не выходить на улицу в промозглую серость. Тогда он впервые в жизни почувствовал нечто такое… И за тысячу пистолей Филипп не смог бы дать точное определение этому ощущению. Нет, это не любовь. Он и так давно знает, что любит эту женщину. «Делай что должно, и будь что будет». Эту цитату приписывают Марку Аврелию, но Плесси впервые услышал ее от принца Конде. Это стало его девизом, принципом жизни. С этими словами в мыслях он отправлялся на очередную войну и блистал при дворе. Филипп никогда не задавался вопросом, почему он должен сделать то или иное. У него уже был ответ: так должно. Должно сражаться, вести в бой французские полки и дивизии. Должно следовать этикету, подавать сорочку Его Величеству или салфетку за обедом. Должно ехать в Фонтенбло и Версаль, на бал или охоту. Так повелел король. Нельзя иначе. Чем сильнее сейчас Филипп погружался в раздумья, тем тяжелее становилось на душе. Вместо того, чтобы привычно выругаться сквозь зубы и уйти, он сел на постели и закрыл лицо руками. Маркиз думал о том, что говорил жене два месяца назад. О том, что хочет обладать ею ценой уважения к себе. Что ж, все стало ещё сложнее. Филипп никогда в жизни не произнёс бы вслух такую крамолу: теперь уже он готов поступиться чувством долга ради Анжелики. По крайней мере, ему в голову начали приходить подобные мысли. И в следующую секунду новое откровение ударило его поддых, словно тяжёлый кулак. Он ведь уже это делает. При иных обстоятельствах Филипп привёз бы Кантора в Париж, а на следующее утро, не мешкая, отправился бы в Версаль. Но сейчас… — Нет, нет, нет, — Филипп покачал головой, оппонируя сам себе. Маркиз вспомнил как кто-то говорил про него: «Дю Плесси принадлежит лишь королю и самому себе». Кому он принадлежит теперь? Анжелика заворочалась во сне. Филиппу показалось, что его лоб взмок от тягостных мыслей. Но вместо того, чтобы воспользоваться краешком одеяла, он решил поискать платок в вещах жены. Словно какая-то дьявольская сила направляла его, мужчина подошёл к туалетному столику. В первом ящике оказались зеркало и многочисленные флакончики с помадой и румянами. Во втором он нашел наконец нужный предмет. Плесси протянул руку и, ошеломленный, тут же отдёрнул. Аккуратно сложенный вчетверо там лежал батистовый платочек с вышитой золотом геральдической лилией. Филиппу показалось, что теперь уж совсем рассвело. Пора отправляться в Версаль. Король ждёт! *** Анжелика взяла бокал с шампанским из рук де Сен-Эньяна. Пригубив напиток, она рассмеялась, прикрывая лицо веером. Следом прыснули со смеху Сирсе и Дьенвиль. Герцог де Ришмон открыл бонбоньерку и предложил дамам какое-то лакомство. Маркиз дю Плесси горько усмехнулся. Едва он прибыл в Версаль четыре дня назад, сплетни о его жене посыпались как из рога изобилия. Госпоже маркизе пожаловано право табурета. Эта новость наделала шума. Атенаис де Монтеспан даже перестала здороваться с бывшей приятельницей, дав повод для новых разговоров. Но вскоре шепотки придворных поутихли. От Пегилена Филипп узнал, что Анжелика, поддавшись влиянию подруг, примкнула к клике придворных сластолюбцев. Первым из них был герцог де Сен-Эньян. Этот матёрый царедворец начал делать карьеру придворного ещё при Любовике XIII. Но и сейчас, при его сыне, пользовался большим влиянием. Пэр, первый камергер, советник, военный губернатор Гавра и других провинций — всех титулов и не счесть. Он собрал вокруг себя сибаритов, гедонистов и эстетов. Дамы в этом экстравагантном кругу были под стать мужчинам: обворожительные, немного взбалмошные, смешливые. Дю Плесси претило то, что его жена стала одной из этих легкомысленных кокеток. Он почувствовал горький вкус разочарования. Но разве он с самого начала их брака не пытался убедить себя, что Анжелика представляет собой худший образец женской породы? Разве она сама не призналась ему, что прельстилась его красотой? Филипп с любопытством разглядывал виконта де Шаньи. Ему уже успели доложить, что этот юнец пользуется благосклонностью маркизы. В шегольстве тот мог бы посоревноваться с ним самим. Голубые чулки, канареечного цвета жюстокор, кроат из алой органзы, небрежно заколотый алмазной булавкой. Молодой человек стоял подле Анжелики, увлечённо рассказывая ей нечто несомненно интересное. Филиппу показалось, что она смотрит на него с нежностью и ловит каждое слово. Маркиз почувствовал лишь раздражение. Анжелика… Его боль, его проклятие. Но разве такая женщина может оставаться незамеченной? Разве может она не привлекать восхищенные взгляды мужчин и завистливые — других женщин? Слишком прекрасная. Слишком волнующая… Слишком… Слишком, чтобы принадлежать только одному мужчине. Грянул оркестр, приглашая господ на легкомысленную куранту. Его Величество прошёлся по залу и подал руку мадам дю Плесси. Филиппа словно обдало кипятком. «Что ж, вот подходящее место для неё,» — подумал мужчина. Вдруг он услышал завистливый шепоток позади себя, который словно вторил его собственным мыслям: «Так величественна! Она больше королева, чем сама королева.» В течение всего года их брака дю Плесси старался держать чувства в узде, изгоняя их из своего сознания. Он предавался привычным удовольствиям: танцы, вино, карты и женщины. Но он перестал вступать в связи с придворными красотками, дабы избежать сплетен. Господин Кольбер ясно дал понять, что ни к чему привлекать внимание общества Святого Причастия. Поскольку Филипп считал женщин низменными существами, ему было чуждо представление о верности одной избраннице. Как можно быть верным подлому и лицемерному созданию? О нет, верность — это нечто возвышенное. Верность королю, долгу, чести — вот что свято. Так думал Плесси, считая абсурдом идею преданности одной из этих лживых сук, ветреных и непостоянных. Бывали дни, когда надев черную бархатную маску и закутавшись в плащ, Филипп в сопровождении верного Ла-Виолета пробирался по грязным парижским улочкам. В неказистом трехэтажном особняке на улице Валь-д’Амур он находил смазливую девицу на одну ночь. В военном походе в Пикардии и Фландрии Плесси довольствовался нехитрыми ласками маркитанток, что следовали в обозах за армией. Все эти доступные женщины были для Филиппа на одно лицо. Он брал их наспех, дабы утолить голод плоти. Но в последнее время это становилось все труднее. Иногда мужчине казалось, что познав близость с Анжеликой, он уже никогда не сможет насытиться. За закрытыми дверями высоких кабинетов уже шли разговоры о новой кампании. На этот раз во Франш-Конте. Чтож, он — маршал Франции. Его место там, среди рвущихся снарядов, свиста пуль и запаха пороха. А место Анжелики — в тёплой постели с мужчиной, способным укротить её. С мужчиной, которому не способна отказать ни одна женщина. *** Филипп развернул сложенный вчетверо листок. Его только что принёс мальчишка по имени Флипо, лакей Анжелики, больше похожий на карманника с Нового Моста. Господин мой муж, У меня сложилось впечатление, будто вы избегаете моего общества. Вот уже несколько дней, как я тщетно пытаюсь побеседовать с вами. Поэтому прошу вас напрямую уделить мне время. Буду ждать вас в салоне Изобилия около десяти часов. Маркиз смял записку и швырнул в угол. Филипп и вправду избегал Анжелику. Она несколько раз пыталась заговорить с ним на балу. Но супругам удавалось обменяться только парой слов. Маршал сразу же находил причину оставить жену. Филиппу было до невозможности тяжело смотреть на Анжелику. Во время Большого выхода и на балу она всегда была где-то рядом. Затянутая в парчу и шёлк, в броне из золота и изумрудов, она притягивала взор. Слишком близкая, слишком недоступная. А ему оставалось лишь играть свою роль прилежного придворного, глядя на неё издали. Близость Анжелики была слишком болезненной. Какая мука видеть её тонкий стан, но не сметь сжать её в объятиях; мука видеть нежный румянец щёк и алые, словно нераскрывшийся бутон, губы, не имея возможности целовать их. Впервые в жизни в сердце Филиппа зрело недовольство своей участью. Но внутренний голос с суровой интонацией покойного отца говорил: «Делай, что должно». Весь оставшийся день мужчина терзался сомнениями. Но, увидев жену на балу, все же решился. Анжелика была ещё прекраснее, чем обычно. На ней было необыкновенно красивое розовое платье с узором в виде роз на пышной юбке. Алмазы, украшавшие лиф, сияли и переливались в пламени свечей. Она ступала плавно и величественно, словно богиня. Разумеется, к прекрасной маркизе тотчас выстроилась очередь из поклонников, дабы пригласить на танец. Анжелика, кокетливо прикрываясь веером из слоновой кости, словно решала, кто станет её партнёром в танце. К горлу Филиппа от этого зрелища подступила тошнота. «Шлюха, которая выбирает себе дружка на ночь», — со злостью подумал мужчина. Не в силах совладать с гневом, он вышел из зала. Проходя через тот самый салон Изобилия, он остановился. У стены на банкетке сидела молодая женщина. Не сразу, но Филипп узнал её. Сабина де Маньян пользовалась дурной репутацией среди мужчин. Она была высокой, пожалуй, даже черезчур, стройной и статной. У неё были тёмные волосы, серые глаза, маленький рот и высокие скулы. Она не была дурнушкой, но окружающие находили, что в этой молодой женщине есть нечто отталкивающее. У Сабины был злой язык. Она щедро одаривала окружающих едкими остротами. Редкие поклонники, желавшие обуздать строптивую женщину, иногда достигали цели и оказывались у неё в постели. Однако они не спешили поделиться с любопытствующими пикантными подробностями этой связи. Мужчины ограничивались лишь тем, что в любви она словно дьяволица, что бы это ни значило. Филипп гадал, как вообще эта женщина оказалась в Версале. Но дело обстояло чрезвычайно просто: мадемуазель де Маньян была внучатой племянницей герцога д’Артуа. Высокопоставленный родственник не терял надежды выдать двадцатичетырехлетнюю Сабину замуж. — Вы что-то сказали, мадемуазель? — Переспросил Филипп. Ему показалось, будто девушка обратилась к нему. — Я лишь сказала, что жёлтый цвет выходит из моды. Ваши жёлтые чулки… — Сабина указала на них веером. — Что ж… Быть может, я отстал от моды. Но вы, сударыня… Что вы делаете здесь одна в самый разгар вечера? — Начал Филипп нарочито вежливо. — Неужели страже приказано не пускать на бал змей? Вопреки ожиданиям маркиза, де Маньян не обиделась, а, напротив, рассмеялась шутке. — Я считала, что чем красивее мужчина, тем более он лишён чувства юмора. Но вы разубедили меня, месье. Филипп отвесил шутливый поклон. — К вашим услугам, мадемуазель де Маньян. — О! Вы знаете моё имя? Нас, кажется, не представили друг другу. — О вашем злословии ходят самые разнообразные слухи. Даже сам Пегилен де Лозен опасается ваших острот. Сабина удивилась. — Я говорю только то, что думаю. Я не лицемерка, в отличии от… — и она картинно обвела рукой залу. — Я полагаю, что все женщины лицемерны. Это часть их природы. — Тогда вы ошибаетесь. Маркиз усмехнулся. — Вы пытаетесь казаться смелой. Его начал забавлять этот словесный поединок. — Вы полагаете, что женщина должна трепетать от страха при виде мужчины? Мне ведь известно и ваша имя, господин дю Плесси. И слухи, которые ходят о вас, куда более разнообразны. — Проговорила Сабина, гордо вскинув подбородок. — Вы воображаете меня эдаким драконом из старинной легенды, пожирающим девственниц? — Небрежно бросил Филипп. Плесси подошёл ближе к банкетке на которой сидела женщина. Он заметил, что де Маньян дрогнула, но старалась не подать вида. — О вашем пристрастии к девицам я тоже слышала. Так вы не отрицаете этого, месье? Филипп не понимал, к чему она клонит. Кажется, шутливый обмен колкостями начинает переходить опасную грань. Он видел множество таких женщин, уверенных в себе и дерзких. Женщин, которые с придыханием шептали ему: «Филипп, вы так жестоки». И каждая из них надеялась, что сможет расколдовать его, как принцесса из сказки, своим поцелуем. Что именно в ее ласковых руках он сможет показать, каким умелым в постели должен быть красивый мужчина. Филиппу все это было противно. Это раздражало. Это вызывало неописуемую ярость. Сколько их было, истерзанных и униженных? Сколько было их слез, мольбы, едва слышных стонов: «Филипп, пощадите»? Самому маркизу показалось, что все это было в другой жизни, до Анжелики. Поэтому в этот раз он с большим трудом сдержался. — К чему вы клоните, сударыня? — Холодно спросил он. — Я лишь хочу сказать, что о вас говорят, будто вы насилуете девственниц и монашек. И получаете от этого удовольствие. Я хочу знать, так ли это. Филипп через силу улыбнулся. Но улыбка вышла скорее похожей на звериный оскал. — Вам-то какая печаль, мадемуазель? Вы не девственница и не монашка. Однако мне доводилось преподавать урок послушания и слишком дерзким дамам, сующим нос не в свое дело. Сабина встала с банкетки и вплотную подошла к дю Плесси. Маркиз некстати отметил, что она куда выше Анжелики: макушка женщины доходила ему почти до носа. Он ощутил запах флердоранжа и ванили, исходивший от неё. В мужчине проснулся древний инстинкт варвара и охотника. Он впился в плечи де Маньян, причинив ей боль. — Не стоит играть с огнём, мадемуазель. — Процедил Филипп сквозь зубы. — Я не боюсь вас. Но я хочу узнать, как далеко вы способны зайти в своей жестокости. — Ответила она дерзко. Филипп усмехнулся. — Вы не удивили меня, Сабина. Я видел множество женщин, которые коварством или уловками пытались завлечь меня в свой альков. И, клянусь вам, все они об этом пожалели. Повторюсь, не играйте с огнём. Пока все зашло не слишком далеко. Дю Плесси отпустил женщину, но она так и осталась стоять рядом с ним. Он повернулся и хотел было уйти. — Подождите… Филипп обернулся. Сабина откровенно насмехалась над ним. — Вы просто так уйдёте? Не отомстите мне, не преподадите ваш хваленый урок? — Глупая женщина. Вы что же, вообразили себе, что я возьму вас прямо здесь? — Тогда у меня. Через полчаса. — Сумасбродка! Лучше вернитесь к танцующим и выпейте чего-нибудь освежающего. Сабина рассмеялась. — Значит, слухи лгут. Жестокий Плесси! Насильник, варвар! Ха-ха, да вы кротки, как ягненок, и рассудительны, как отец-настоятель! Этого Филипп уже не мог стерпеть. Он готов был отхлестать нахалку кнутом прямо здесь, будь тот у него под рукой. — Вы сами напросились, мадемуазель. Тогда у вас и сейчас. Следуя за Сабиной полутемными кородорами, мужчина ощутил, как какое-то древнее безымянное зло пробуждается в нем. Так чувствует себя охотник, преследующий зверя. Он ощущает во рту привкус крови, которая вскоре неминуемо прольётся. Едва дверь комнаты мадемуазель де Маньян захлопнулась, Филипп попытался схватить её. Она увернулась и хрипло прошептала: — Подождите… Он остановился. Сабина скрылась за ширмой, расписанной цветами и птицами. Мужчина услышал шуршание юбок. Вдруг он почувствовал себя глупцом, загнанным в ловушку. — Зажгите свет, прошу вас. Ночник там, на столике. Эта просьба показалась весьма странной, но Филипп все же послушался. Спустя минут пять, когда женщина вышла из-за ширмы, Филипп, повидавший в жизни всякое, обомлел от удивления. На Сабине была полупрозрачная сорочка, но вот её цвет… Она была чёрной. В мерцающем свете масляного ночника это молодое тело казалось таким возбуждающим… — А теперь, прошу вас, не щадите меня… *** Напольные часы в комнате Пегилена пробили три часа после полуночи. Филипп занятулся сигарой и закашлялся. — Плесси, раз вы не выучились курить, так положите же сигару. Маркиз затянулся ещё раз, уже более удачно, и положил сигару на блюдце, выполнявшее роль пепельницы. — Тогда налейте ещё, — проговорил он. Лозена не пришлось просить дважды. Он разлил коньяк по бакалам. — В юности я пробовал курить трубку, но это удовольствие пришлось мне не по нраву, — поделился Филипп. — Один человек привозит мне сигары с островов Мартиники. Для особого случая, так сказать. Такого, как сегодня. Нет, друг мой, поверить не могу, что эта острая на язык тихоня оказалось настоящей демоницей в постели. В сигарой в руке Пегилен принялся рассуждать: — Клянусь своей шпагой, если Солиньяк узнает про шалости де Маньян, то её в этот же день сожгут на костре как еретичку. Ей Богу, много женщин я повидал за свою жизнь, но такое… Правда, я слышал кое от кого, что в предместье Сен-Дени есть один притон… Там есть девица по прозвищу Железная Лошадь*. Ей нравится самой вытворять похожие вещи с мужчинами… Впрочем, теперь во мне проснулось любопытство… — Лозен, прекратите. Я был идиотом, когда рассказал вам. — Ну, дружище, право же. Я бы сто раз пожалел, если бы не услышал от вас этой истории. Теперь мне ясно, почему де Шаруа и де Лорри наотрез отказались рассказывать про близость с Сабиной. А ведь я накачал обоих под завязку… Но и вы удивили меня. Выложили все как на духу, будто я ваш исповедник. — Черт возьми, мне впервые в жизни захотелось облегчить душу после связи с женщиной. А вы заставляете меня пожалеть об этом. Пегилен примирительно поднял руки. — Ну, будет вам. А впрочем… Если бы мне рассказал о милых странностях де Маньян кто-то другой, а не вы сами, то я бы, верно, решил, что вам они придутся по вкусу. Ну, Плесси, полноте вам хмурить брови. Все знают о ваших выходках. Пегилен проказливо улыбнулся и потянулся за бутылкой. — Давайте-ка выпьем ещё по одной, сударь мой. Помнится мне, кто-то из наших дам сетовал, что не родилась ещё та женщина, что привьёт вам галантные манеры в любовных делах. Однако мне давненько не доводилось слышать шокирующие истории про ваш дьявольский кнут. Пожалуй, с тех самых пор, как вы женились. Но я вас понимаю. — Лозен хитро подмигнул. — Какой стан, какие волосы! Венера, Афродита, Дафна! Порой я не понимаю, за какие заслуги вам досталась такое сокровище… И уже порядком набравшийся дворянин погрузился в полускабрезные размышления о женской красоте и природе брака. Филипп перестал его слушать, поглощенный собственными мыслями. Анжелика! Как он был зол на неё! Слишком красивая, окруженная другими мужчинами! Маркиз не сомневался, что у неё есть любовники, просто не поверил бы в иное. «Но эта женщина слишком умна, чтобы выставлять напоказ свои интрижки», — думал он. Сабина же… Определённо, это ещё один ничего не значащий эпизод в его жизни. Но эпизод вполне странный. Словно гончая, учуявшая дичь, Филипп последовал за ней. Он терзал её, как терзал других, не делая различия между племянницей герцога и маркитанткой. Но госпожа де Маньян оказалась не так проста. Вдоволь натешившись с ней, маркиз принялся одеваться. Сабина лежала на постели во фривольной позе, откинувшись на подушки. На её губах играла озорная улыбка. Но в её глазах не стояли слезы, а уст не срывалось сдавленное «пощади». Она ликовала. Маркизу сделалось дурно. Он почувствовал себя не охотником, а дичью, загнанной в угол, игрушкой в ловких руках коварной женщины. В её предпочтениях было нечто противоестественное. Где видано, чтобы зверь сам просился в капкан? Филипп молча вышел и посмотрел на часы. Время встречи с Анжеликой давно упущено, но сейчас нет времени на сожаление. Через четверть часа он должен быть в королевской опочивальне. Когда ежевечерний спектакль закончился, маркиз вышел из покоев Его Величества вместе с Лозеном. Мыслями он был ещё в комнате Сабины. Едкая горечь унижения терзала его. Маленькая похотливая дрянь оставила его в дураках. Не привыкший к рефлексии, мужчина решил превратить досадный случай в забавный анекдот. В узком кругу высокопоставленных сердцеедов и повес не считалось зазорным поделиться с приятелями подробностями любовной интрижки. Впрочем, Пегилен оказался в восторге от этого рассказа. Вот и сейчас он с бокалом в руке разглагольствует на интимные темы. Филипп, уже порядком набравшийся коньяку, сидел, погруженный в дремоту. — Плесси, вы разве не слышали, о чем я вам тут толкую? Ваша жена искала вас нынче вечером. *** Спустя несколько дней после этого случая двор отправился в Булонский лес. Погода наконец установилась сухая и солнечная. Его Величество не смог отказать себе в удовольствии поохотится. Первый день выдался крайне удачным. Ещё до полудня удалось загнать лань и косулю. Но Фортуна — особа переменчивая. Второй день охоты перевалил за половину. Плесси оторвался от группы всадников, преследуя лань. Он хорошо знал лес, и ему показалось, что он сделал крюк, возвращаясь сейчас к месту сбора. Гибкое тело животного мелькало между стволами деревьев. Ловчий на миг потерял его из вида. Ветер принёс отдалённые звуки охотничьего рога и лай собак. Лань как сквозь землю провалилась. С уст мужчины сорвалось привычное «черт возьми». Плесси пустил коня неспешной рысью. Гефест, прекрасный вороной скакун, взмок от бешеной скачки. Филипп решил направиться к месту сбора и переменить лошадь. На краю леса располагался небольшой охотничий домик с примыкавшими к нему конюшнями и посарнями. Там маршала дожидался Тесей, трёхлетний жеребец серой масти. Некоторые из придворных, устав от бешеного ритма королевской охоты, поспешили отдохнуть и побаловать себя напитками и закусками. Была среди них и Анжелика. Филипп спешился и, ведя лошадь под уздцы, прошёл мимо жены. Маркиза помахала мужу веером. Ничего не оставалось, как, сняв шляпу, поприветствовать её в ответ. На конюшне дю Плесси тут же отдал необходимые распоряжения. Мужчине не терпелось вернуться под сень Булонского леса и продолжить отчаянную скачку. Он торопливо расхаживал перед загоном взад и вперёд. — Господин мой муж… Я хотела поговорить в вами. Голос Анжелики прозвучал как гром посреди ясного неба. Филипп повернулся и безразлично бросил: — Что вы хотите, мадам? Женщина на секунду опешила. — Я вижу, что вы избегаете меня, месье. Хотя мне казалось, что между нами установился мир. Впрочем… Я знаю, что вы порой бываете невыносимы, и мне тяжело бывает вас понять. — Разве вам мало общества ваших любовников? Маркиза пропустила колкости мимо ушей и перешла к делу: — Я хочу сделать ремонт в обеденном зале и передних комнатах первого этажа. Да не в обиду вашим почтенным предкам будет сказано, но они обустроили себе довольно мрачное жилище. — А вы, выбравшись из фамильной развалюхи, приучили себя к показной роскоши, мадам! Ваши привычки попахивают мещанством. Маркиза с вызовом посмотрела на мужа. Она гордо развернулась и пошла прочь. — Анжелика! Филипп догнал жену и, коснувшись ее плеча, вынудил остановиться. Она бросила взгляд, полный гнева и недоумения. Маркиз и сам уже не знал, что хочет сказать. Но его нерешительность придала Анжелике смелости. — Филипп, я перестаю вас понимать. Богом клянусь, вы самый странный человек, которого мне доводилось видеть. Вы клянётесь мне в любви, проводите со мной ночи. А сейчас ведёте себя так, будто я — пыль под копытами вашей лошади. Маркиз усмехнулся. — Вы ожидали, что я присоединюсь к сонму ваших поклонников? Когда вы в Париже, лакеи и курьеры всех мастей приносят вам цветы и записки с любовными мадригалами. Вы тщеславны, мадам. Вы привыкли, что любой мужчина, бросивший на вас нежный взгляд, тут же падает к вашим ногам. Всякие Шаньи, Ришмоны… Анжелика прервала поток обвинений: — А мне кажется, что вы просто ревнуете! — Сумасшедшая! Мы — при дворе. Ревность здесь не в почёте. Разве пример господина де Монтеспан… — Взорвался Филипп. Маркиза перебила тираду мужа: — Монтеспан! Так вот в чем дело! Значит, для вас есть только две крайности? Вы не хотите прослыть ревнивым безумцем, и поэтому обливаете меня холодным безразличием. Зелёные глаза встретились с голубыми. В тот момент Анжелика напомнила мужу дерзкую амазонку. Страстно захотелось сжать её в своих объятиях. Но гордость не позволила этого сделать. Вместо этого Филипп внезапно сказал: — И ненавижу её, и люблю. Почему же? — ты спросишь. Сам я не знаю, но так чувствую я, и томлюсь.** Повисло неловкое молчание. Маркизу показалось, что любое слово, сказанное им, тотчас обернётся против него же самого. Они несколько минут просто смотрели друг на друга, пытаясь понять, о чем другой думает в этот момент. Убедившись, что поблизости никого нет, Филипп взял жену за руку и потянул к сарайчику с лошадьми. Она не сопротивлялась. Затворив дверь на засов, маркиз тотчас повалил Анжелику на кучу сена в углу. Запах скошенной травы смешался со сладким запахом вербены. Филипп торопливо расстегивал пуговицы амазонки. Высвободив из плена корсажа упругую грудь, он приник к ней губами. Словно пьяный, он не мог оторваться от нежной плоти. Наспех расстегнув кюлоты, он торопливо задрал жене юбку. Внезапно кто-то дёрнул дверную ручку. Постучали. Любовники притихли. Незванный гость, не получив ответа, ретировался. Филипп и Анжелика одновременно рассмеялись. — Это какое-то безумие, — прошептала женщина. — Это я безумец, когда вы рядом. *** Последующие две недели прошли как во сне. Филиппу казалось, что он играет в странную игру. На глазах у всех он оставался холодным и безучастным ко всему. Но вечером, когда двор погружался в тишину, начиналась иная, тайная жизнь. Одетая в плащ с капюшоном, Анжелика проникала в его покои. Они любили друг друга. То торопливо, наспех. То медленно, с наслаждением. Иногда, в середине дня, супруги находили время для свидания в каком-нибудь укромном уголке. Не говоря ни слова, они соединялись в порыве страсти. Это было странно. Это было страшно. Было волнующе, пьяняще. Филиппу казалось, что чем больше этих запретных встреч, тем сильнее он губит себя. Близость Анжелики стала для маркиза сладким ядом, все сильнее проникающим в его кровь. Её улыбка дарила радость. Её руки были нежными, как весеннее солнце. Её объятия дарили забвение. Но, в тоже время, Филипп испытывал адские муки. Когда он видел жену на балу в окружении мужчин, его сердце обливалось кровью. Чувство ревности больно било по мужскому самолюбию. Узнав о скором отъезде в Лотарингию, маршал испытал облегчение. Он решил ничего не говорить Анжелике, держа новость в тайне. Последнюю ночь перед отъездом Филипп решил провести в комнатах жены. Его покои занимали сундуки с вещами. Ла Виолетт руководил сборами. Он скажет ей, обязательно. Но позже. Во время бала, когда супруги встретились в танце, маркиз сказал негромко: «Ждите меня, когда король ляжет спать». Едва Филипп постучал в заветную дверь, Анжелика тотчас отворила. Она провела мужа в небольшую спальню. — Вы ждали меня? — Да. Мои служанки уже спят. И она указала мужу на кровать. Он сел. Анжелика заняла место за туалетным столиком и принялась расчесывать волосы. — Черт возьми, неужели я пришёл лишь затем, чтобы любоваться вами? Женщина кокетливо улыбнулась, отложила черепаховый гребень и встала. Не в силах удержать себя в руках, Филипп тотчас ринулся к ней. Он приподнял Анжелику и усадил на туалетный столик, едва не сбросив на пол гребни и баночки с пудрой. Проникнув под подол сорочки, он принялся ласкать нежную плоть. Более Плесси уже не чувствовал себя неловким в любви. Исследовав дюйм за дюймом пленительное тело своей возлюбленной, он знал каждый его вкус и запах. Знал, что нужно сделать, чтобы Анжелика, полуприкрыв глаза, исступленно простонала: «Да, ещё… Боже…» Отныне Филипп считал себя полправным её господином. Это новое чувство казалось маркизу непривычным. Более не нужно было прибегать к жестокости. Да, порой он был напорист и даже несколько груб. С удивлением Филипп отмечал, что иногда, в порыве страсти, Анжелика не щадила его, впиваясь острыми ноготками в плечи и спину. Но их интимные встречи были порой настолько бурными, что эта умеренная жёсткость была лишь пикантной изюминкой, пряной приправой к блюду. Словом, близость супругов пришла в состояние гармонии. Так было и в этот раз. Они лежали бок о бок, погруженные в сладкую истому. — Филипп… — Тихо позвала Анжелика. — Да? — Я хотела вам признаться, что пыталась разгадать вас. Прежде я говорила, что ваша красота привлекала меня. Но ваша жестокость меня отталкивала. А потом я познала ваше благородство. Хотя порой я полагала, что вы приходите мне на помощь с единственной целью — не запятнать позором свой древний герб. Ваша любовь стала для меня откровением. Но, в тоже время, она стала и разгадкой. — К чему вся эта болтовня? — Спросил Филипп. — К тому, что после всех этих раздумий меня посетила одна мысль. И, признаюсь вам, она сильно меня напугала. Маркиз терпеть не мог все эти разговоры «после». Почему женщин так тянет поговорить о чувствах? Он с гораздо большим удовольствием просто лежал бы в её тёплых объятиях. Но Филиппа заинтриговали слова Анжелики. Он повернулся, стараясь в полумраке разглядеть её лицо. — Я могла бы полюбить вас, Филипп. * Отсылка к книге Ремарка «Черный обелиск», которая намекает читателю на необычные предпочтения Сабины де Маньян. ** Катулл. Перевод Ф. А. Петровского.