Auslander

Дни тянулись невероятно долго. Где-то недалеко все еще звучали взрывы, а двое перепуганных парней, совершенно не желавших попадать в эту ситуацию, делили между собой отвратительно тощего, абсолютно случайно пойманного зайца и едва сдерживались, чтобы не съесть его сырым. Развести костер тоже было той еще задачей. Дмитрий вновь чуть не застрелил немца, когда тот решил разводить прямо так, без выкапывания ямы, подписав бы им тем самым смертный приговор, но объясниться они все-таки смогли. Языковой барьер мешал и смущал, но парни в силу возраста и бедственного положения, находили общий язык, хотя бы в таких аспектах их вынужденного соседства. Совершенно не зная, что делать, они медленно шли по лесу, предположительно, как они решили, удаляясь от боевых действий, уходя туда, где они либо уже прошли, либо еще нет. В любом случае у Димы был план: найти деревню и переодеть немца из формы солдата вермахта во что-то нейтральное. Почему Ричард отказался уходить обратно к своим друзьям и товарищам, осталось для Дмитрия загадкой, а вот сам немец вздрагивал каждый раз, вспоминая свои три боевых операции, из которых чудом выбрался живым. Он не хотел умирать, как и все на этом поле, только вот, видимо, он был еще и трусом, раз решился дезертировать. А связавшись и приняв помощь у русского паренька, он точно заказал себе путь на родину. "Эсэсовцы" не щадили никого: ни пленных, ни солдат, ни своих соотечественников, ставя перед всем миром какую-то особенную, высшую цель, которую Ричард не просто не разделял, он и понять-то ее был не в состоянии, будучи вполне заурядного ума человеком. Также он был не в состоянии понять, почему этот русский тащит его практически на себе через непролазный лес, где, кроме зверя, никто давно не ходил? Еще и так упорно, скалясь и огрызаясь каждый раз, когда он пытался все-таки выяснить его имя, тыкая дулом пистолета в лицо. Но с каждой угрозой становилось понятно, что он не нажмет на курок. Ричард видел его винтовку, понимал, что парень убивал людей – и не один раз, но, видимо, не делал этого лицом к лицу со своей жертвой. Его вновь накрыло непрошенными воспоминаниями – немец мотнул головой, невольно посмотрев в сторону, и замер. Сумерки не позволяли рассмотреть что-то дальше трех метров, но ему показалось, что он видел движение где-то не так уж и далеко. И, как только они замерли, послышалось рычание, срывающееся на лай. – Wölfe? – Испуганно спросил Ричард, хватаясь за ружье, но Дмитрий уже потащил его к дереву, что-то причитая на своем самобытном угловатом языке, а после даже помог подняться, едва ли не оставив свой сапог в пасти у одной из голодных тварей. – Scheiße, – простонал Ричард, перекидывая больную ногу через ветвь, и, зацепившись, протянул руку и русскому, помогая подтянуться. – Шайсе-шайсе, немчура, – так же простонал юноша, устраиваясь на соседней ветке и выдыхая. Он уже попадал в такую ситуацию, правда, с ним было два сухпайка, которые он смог растянуть на три дня, что караулили его голодные хищники. А вот сейчас у них не было ни крошки, а желудки довольствовались крошечной порцией сухого заячьего мяса. Стараясь не смотреть вниз, они обвязались веревкой и привязали себя к стволу дерева, чтобы не упасть, если заснут. Время вновь потянулось непреодолимо долго. Голодные твари ходили вокруг дерева, рычали, прыгали, пытаясь достать, и выли в своем желании достичь добычу, чем пугали и без того перепуганных до смерти парней еще сильнее, и когда Диме казалось, что он вот-вот сойдет с ума из-за того, что рычание слилось в один оглушающий гул в голове, Ричард вдруг запел. Schlaf, Kindlein, schlaf, Der Vater hüt die Schaf, Die Mutter schüttelts Bäumelein, Da fällt herab ein Träumelein. Schlaf, Kindlein, schlaf... Голос парня предательски дрожал, а по щекам сплошным потоком текли слезы, но он продолжал тихонько, почти шепотом, напевать песню, из мотива которой Дима понял, что это колыбельная. Schlaf, Kindlein, schlaf, Am Himmel ziehn die Schaf, Die Sternlein sind die Lämmerlein, Der Mond, der ist das Schäferlein, Schlaf, Kindlein, schlaf... Это было красиво, и даже, если так можно сказать в подобных обстоятельствах успокаивало. Несмотря на то, что голос немца был далек от пения нежной немецкой пастушки, он все равно успокаивал. Возможно, лишь из-за абсурдности ситуации. Два солдата из враждующих стран сидят на дереве, спасаясь от диких волков, и оба хотят просто выжить. Но при этом ни один не стреляет в другого, и даже не убивает во сне, что было бы гуманно. Просто иррационально держатся друг за друга, возможно, устав от жестокости и одиночества. Schlaf, Kindlein, schlaf, Christkindlein hat ein Schaf, Ist selbst das liebe Gotteslamm, Das um uns all zu Tode kam, Schlaf, Kindlein, schlaf... Ричард плакал, как ему казалось, словно ребенок. От страха, от боли, от обиды за себя и свою жизнь. Он чувствовал себя оголенным нервом – и все, что у него осталось, это самая заезженная колыбельная на его родине. И, черт возьми, какой же прекрасной она сейчас казалась. Такая простая и понятная, в таком сложном и страшном мире. Ему ведь всего двадцать один год, он не хотел воевать, он хотел лишь купить автомобиль, закончить учебу, найти достойную работу и прожить жизнь простого немца. Сейчас прошлая жизнь и ее мечтания казались прекрасным и далеким сном. Schlaf, Kindlein, schlaf, so schenk ich dir ein Schaf Mit einer goldnen Schelle fein, Das soll dein Spielgeselle sein, Schlaf, Kindlein, schlaf... Немец замолчал, хмуря брови и безуспешно пытаясь вспомнить слова дальше, но спустя несколько секунд бросил это занятие, поняв, что все равно песня нарушена. Да и ему показалось, что притихший русский не доволен тем, что он шумит. Но в следующую же секунду вздрогнул, понимая, что ошибся в своем суждении. Ведь он тоже запел. О баю, баю, баю, Не ложися на краю, Придет серенький волчек, Он укусит за бочок, И потащит во лесок. Дмитрий тоже разрыдался, как дитя, напевая старую, как мир, чертову колыбельную про волчка, потому что не вспомнил ничего другого, и, постепенно осознавая всю иронию, начал смеяться сквозь слезы. Ричард удивленно посмотрел на него, не понимая, конечно, причину смеха, но заражаясь им, словно зевотой, тоже начал хихикать. – What funny? – Его английский был отвратителен прямо так же, как и русского, но какими-то общими словами они умудрялись хоть немного понимать друг друга. – Song about wolf, – вытирая рукавом слезы ответил юноша, а после протянул руку немцу и тихо добавил: – My name is Dmitry. Just Dima. – Dima, – с облегчением повторил Ричард, пожимая руку, и, отзеркалив жест русского, тоже вытер слезы, правда, те все равно продолжали течь, кажется, совершенно не собираясь останавливаться.