Auslander

Отдохнув и наевшись, видимо, оставшегося с зимы варенья, Ричард решил подремать, с сожалением пачкая постель своей грязной одеждой, но спать хотелось неимоверно. Проснулся он вечером, когда уже начинало темнеть, и решил все же поискать Дмитрия, возможно, обрекая себя на смерть, но ему было не по себе от того, что парень там один, наедине с этими эмоциями и мыслями. Выйдя на улицу, он только сейчас понял, что запах мертвечины просто удушающий, еще более резкий, чем вонь от его собственного тела. И поэтому он поспешил в дом, где тускло-тускло горела свеча, лишь краем огонька охватывая фигуру юноши. – Dmitry? – Немец робко зашел в дом с уже поднятыми руками, но встретило его не дуло, как он ожидал, а совершенно напившийся русский парень, продолжающий пить какую-то мутную жидкость, которую нашел, судя по открытой крышке, в погребе. – You ok? – Нет, я не окей, – Дима поднимает голову и смотрит на Ричарда, который ни в чем не был виноват, но он почему-то винил именно его. А кого еще винить? Не себя же? – Иди к хуям, Ричард, просто катись нахуй. Ты и вся твоя страна — ублюдки. Юноша вновь начал распаляться, чувствуя, как внутри разгорается пламя, а на топливе в виде самогонки горело еще ярче, но немец отступает, понятливо кивнув, и говорит «so sorry», пытаясь хоть как-то выразить соболезнования, и уже собирается уйти, но что-то заставляет Диму схватить его за рукав и тем самым попросить остаться. Ричард все прекрасно понимает – и поэтому, ничего не говоря, садится рядом, уже берясь за поставленный ему стакан. – Помянем, – сухо говорит русский, опрокидывая свой алкоголь и сразу наливая следующую, грозя напиться до смерти. – Pömyanem, – повторил немец, невербально поняв примерный смысл сказанного, чем вызвал грустную усмешку у Дмитрия. Самогон был горьким, пах отвратительно и по желудку разливался обжигающим спазмом. Благо у них было достаточно варенья, чтобы закусывать. Ричард даже не заметил, как в какой-то момент Дима просто выключился, так же сидя за столом. Разбудить его не представилось возможным, поэтому пришлось оттащить на постель и уложить. Сам же он ушел в соседнюю комнату, слегка пошатываясь, но частично протрезвев от боли в ноге. Там стояло две детских кровати и, сдвинув их, он получил короткую взрослую постель. Жить можно – и то радует. Ему повезло куда больше, чем людям, что спали здесь раньше. Утро встретило просто оглушительной головной болью и болью в спине. Ричард думал, что встанет раньше Дмитрия, но когда он сумел разлепить слипающиеся от грязи глаза, он услышал, как на кухне происходит какая-то возня. А потом вдруг почувствовал тепло помещения. Было уже даже непривычно просыпаться с гнущимися пальцами, чувствуя ноги. – Гутен морген, Рич, – тихо хрипит юноша, когда немец выходит к нему, наконец-то снявший с себя эту отвратительную форму. Отвратительную и по смыслу, и по состоянию. – Döbröe ütrö, – так же тихо отвечает парень, наблюдая за тем, что делает Дима, и просто не верит своему счастью. Юноша успел растопить печь и приготовить какую-то кашу. Дома бы Ричард, конечно, воротил носом от такого, но сейчас, когда он уже больше полугода не наедался, он был готов целовать руки русского паренька. – Guten appetit! – Радостно восклицает он, когда Дмитрий дает добро на то, чтобы положить себе порцию и поесть. – Ага, – кивает в ответ еще неспособный проявлять эмоции Дима, но он тоже радуется такому, пусть и простому, но сытному завтраку. Доев, он смотрит в окно на улицу и едва ли сдерживает слезы, вновь так предательски подступившие, выдавая его слабость. А может, он просто устал от смертей? Сколько еще нужно этой машине, чтобы она наконец-то насытилась? Ответ был очевиден — бесконечно много. – Нам надо похоронить их... – хрип из его голоса после вчерашних криков отчаяния еще долго никуда не денется, он даже не пытался прокашляться, чтобы изменить это. – Хотя ты же все равно нихрена не понимаешь, да и нога у тебя болит. Ричард молча слушал непонятную ему речь, а когда юноша закончил, лишь неопределенно пожал плечами, как бы говоря этим, что ничего не понял, но если нужен, то поможет. Ближе к середине дня Дмитрий уходит, правда, ненадолго, а возвращается с кипой мужских вещей, найденных в соседних домах. Благо размеры, что у немца, что у русского, были самые стандартные, и они смогли подобрать себе чистую одежду, но надевать ее не спешили. Ричард, поняв, что хочет сделать юноша, берет лопату и идет с ним. Толку от него немного, нога болела, не давая работать на полную, но важно было не то, сколько он сделает, а что он делает это вообще. И Дима был ему благодарен, хотя вчера был готов запинать собственными ногами до смерти. Но на третьей рюмке, там, в доме, вечером, когда его отпустили шок и истерика, он понял, что Ричард не виноват в том, что происходит. Что он такая же шестеренка, как и все они. Относить тела в братскую могилу было пыткой. До этого Дима не замечал, но на улице стоял удушливый запах разлагающихся тел, что при приближении к ним был просто невыносимым. Многие из них были изуродованы погодой и дикими зверями. Им понадобилось больше, чем полдня, чтобы выкопать могилу и перенести в нее тела, что тоже было далеко не самой простой задачей. И вот, когда осталось два последних тела, Дима дрожащими руками, полуслепой от слез, что невозможно было остановить, переворачивает маленькую девочку и кричит в ужасе, отползая от нее, истерично, скороговоркой, говоря что-то на своем языке. Ричард подбежал к нему, обеспокоенно лепеча на немецком и пытаясь заглянуть в глаза парня, который свернулся в клубок на земле и дрожал, пытаясь спрятаться от всего мира. И, не добившись никакой реакции, заподозрив самое худшее, немец решил закончить все самостоятельно. И, когда осталось опустить в могилу только девочку, на его плечо вдруг легла ладонь и сжала. – Стой, я должен убедиться... – Дмитрий говорил тихо, подавленно. А сам опустился рядом с телом ребенка, разглядывая ее лицо, чудом уцелевшее, и вытирая рукавом вновь полившиеся слезы. Девочка, что оказалась в итоге совершенно ему незнакомой, напомнила ему младшую сестру, которой здесь, в этой глуши, конечно, быть не могло. Но он на мгновение потерялся, решив, что это именно она. Вздохнув с облегчением, но чувствуя еще большую тяжесть, он позволил немцу закончить, а после помог забросать могилу землей. Имен погребенных у них, конечно же, не было, как, собственно, и достойного памятника, но они все же воткнули в землю хотя бы деревянную табличку, чтобы могила не была безымянной. Закончив с работой, Дмитрий растопил баню, конечно, перед этим натаскав воды. Ричарду было невероятно стыдно, что пока он ковыляет с одним ведром, едва держа его в руках, русский парнишка несет по четыре, едва ли не бегом. Но рана заживала, и, благодаря этому же парнишке, заживала хорошо, поэтому и жаловаться не приходилось. Они были сыты, в тепле и в относительной безопасности. Лишь психологическое здоровье оставляло желать лучшего. Парни были измотаны и собственными переживаниями, и тем, что встретили в этой деревушке, которая по роковой случайности оказалась на пути немцев.