Auslander

И опять они без хоть какой-то крыши над головой, зато с припасами. Ричард не знал, как отблагодарить Диму за то, что тот не только вытащил его из того погреба, но и успел собрать им еды в дорогу, представляя, каких усилий ему это стоило. Деревенская одежда быстро износилась и испачкалась, и Ричард мерз по ночам, опять неспособный уснуть. Ну, хотя бы Дмитрий начал доверять и позволял караулить свой сон. Иногда он засыпал под утро в какой-нибудь совершенно ужасной и неудобной позе и весь день кряхтел от болящих суставов и спины, чем вызывал усмешки у русского. Да и ему самому было смешно. Двадцать один год, а он разваливается как дед. Эта ночь выдалась какой-то особенно холодной, и Дима даже дал ему свою куртку, чтобы немец не будил его клацаньем зубов. От этого Ричарду стало теплее: и физически, и душевно, но вот когда задрожал и сам Дмитрий, подкатило и чувство вины. – Ich mache nichts schlimmes... – успокаивающе шепчет Рич, ложась за спиной Димы и обнимая его руками, прижимая к себе. Тот, скорее всего, в любой другой ситуации был бы против, но сейчас, продрогший, он лишь поерзал, крепче прижимаясь к парню и постепенно согреваясь, деля тепло на двоих. – Данке, – говорит юноша, когда сознание уже вот-вот провалится в сон, и засыпает. В этих объятиях не было ничего такого даже для Ричарда, который бесконечно сильно скучал по своему парню и испытывал к Диме неосознанную симпатию. Они уже несколько месяцев выживают вместе, и подобное – ничто иное, как просто способ согреться. Хотя он и не отрицал, что обнимать кого-то перед сном, да еще и так крепко, было довольно приятно. Чего не скажешь про заставшее их врасплох утро. Ноги задубели, руки онемели и не слушались, голова раскалывалась и драло горло. У них обоих. – Scheiße... – измученно хрипит Ричард, поднимаясь и чувствуя, как все это состояние кувалдой обрушивается на его сознание. – Шайсе, – передразнивает его Дима, тоже держась за голову и горло. Порывшись в припасах, они находят у себя всего одну пластинку аспирина и вкидывают по таблетке, надеясь, что это хоть немного облегчит состояние. Все же не хотелось в двадцатом веке помереть от простуды. Нужно было двигаться дальше. Они не знали, куда идут и зачем, наверное, надеялись, что найдут другую деревню, чтобы вновь бросить там свои кости, но лес казался бесконечным, в отличие от еды. Они пропускали теперь не только обед, но и ужин, просто плотно завтракая в целях экономии, но каши кончились, и им вновь пришлось жить охотой. Зверье, конечно, набралось в боках, но они оба не были охотниками, да и патроны тоже не умели делать, а каждый подстреленный заяц стоил им одной, в лучшем случае, пистолетной пули. Ричард уже привычно разделывал зайца, пока Дима сооружал безопасный костер, и их тихую болтовню прервал громкий окрик: – Hände hoch! У парней сердца ухнули в пятки, но Ричард, поднимая руки вместе с Димой, успел сориентироваться. – Nicht schießen! – он медленно поднимается на ноги и поворачивается к немцам, продолжая говорить, а Дмитрию оставалось лишь слушать непонятную ему речь, и надеяться, что ему сейчас не выстрелят в затылок. Немцы смеются, Рич вместе с ними, и у юноши все холодеет внутри. Неужели он предал его? После того как он вылечил его ногу, вытащил из того подвала и поделился аспирином? Вот так он решил его отблагодарить? Ричард опускается за его спиной и заводит руки Димы за спину, связывая. – Что ты делаешь? Почему? – Дрожащим голосом спрашивает, не веря тому, что происходит. – Samöltschy, – на грани слышимости произносит немец, ставший ему другом, и помогает подняться на ноги. Дима не знает, что и думать. Ему велели замолчать так тихо, как будто все под контролем, а руки связаны не так туго, как могли бы, но подталкивания в спину и смех всех троих заставляли его проглатывать ком, подкатывающий к горлу. Вкус предательства просто отвратителен. Сердце Ричарда билось птицей в клетке. Он сумел убедить солдат не убивать русского, но что дальше делать, он не знал. Дима шел чуть впереди, подавленный и перепуганный до смерти, кажется, думающий, что он вновь один. А ведь Рич даже не может сказать ему, что постарается их спасти. К их облегчению, они приходят не в большой лагерь с техникой и офицерами, а в совсем маленький, разбитый пятью солдатами, что, по их рассказам, отбились от основного состава и пытаются догнать. Диму посадили подальше от их кострища, туго привязав к дереву, не позволив сделать это Ричарду, а сами пошли ужинать. Солнце закатывалось за горизонт, и постепенно становилось прохладно. Ночи на природе были свежими, а если ты сидишь в траве, отвратительно мокрыми и холодными. За время общения с Ричем, Дима ловил себя на том, что, возможно, немцы не такие уж и плохие, но те, что их поймали, были олицетворением людской бесчеловечности. Они нарочно водили у него перед носом едой, дразня и заставляя едва ли не скулить от голода, а когда эта пытка закончилась, началась другая. Всякий, кто хотел отлить, делал это на него. Первые три раза Диму стошнило, но когда в желудке не осталось и кислоты, он просто жмурился и ждал, когда это унижение закончится, рыча и огрызаясь в ответ. Тьма сгущалась, огонь постепенно гас, и в какой-то момент, когда его, казалось бы, оставили в покое, от костра отходит Ричард, продолжая смеяться и говорить что-то на своем сраном немецком. Немец опускается перед ним на колено, привычно ничего не говоря, и, слава богам, дает попить. Невероятно хотелось есть, но он понимал, что раз уж Рич его не предал, то он что-нибудь придумает, и стоит потерпеть. Ведь врага фрицы точно кормить не дадут. Спасибо хоть что разрешили напоить. Дима еще никогда не спал так беспокойно. Даже тогда на дереве, когда под ними кружили голодные волки, он сумел хоть ненадолго крепко заснуть. А этой ночью он почти не спал, все время ожидая, что откроет глаза, а на него будет направлено дуло немецкого ружья. Но этого не произошло, и Ричард под самое утро пришел к нему с небольшим кусочком хлеба. Он также попытался согреть юношу, растирая его плечи, но Дима будто бы не чувствовал холода, хотя и был насквозь мокрый от чужих издевательств. Как-то в его ситуации было не до холода. Сколько еще Ричард будет продумывать план побега? Сколько он будет входить к ним в доверие? Они оба не знали. Рич знал только то, что соотечественники отобрали у них оружие, а без него уходить было нельзя.