Auslander

Они уже привыкли кушать по три раза в день, поэтому под вечер, тем более раненый Ричард, умирали от голода, и когда Павел объявил место для лагеря, с облегчением выдохнули. Благо, русские ребята разрешили накормить Ричарда, хоть и не разрешили расковать, что было даже смешно – куда он убежит с такой ногой? Даже если бы они хотели сбежать, как тогда от немцев, они бы не смогли. – Откуда ты знаешь немецкий? – после того, как поменял повязку на ноге Рича и покормил его, Дима решил вернуться все же к соотечественникам, чтобы, возможно, уговорить их отпустить своих пленников. Хоть ему прямым текстом и не говорили, но он тоже был их заложником и его тоже вели в лагерь, где передадут в руки вышестоящих с простым и понятным клеймом «дезертир». – Учил в школе. А поднатаскался, когда, как и ты, был вынужден месяц прожить рука об руку с немцем, – сейчас Олег звучал куда менее веселым, скорее даже виноватым, и он замолк, подбирая слова, как тут его перебил Павел: – Он сделал правильный выбор между Родиной и врагом. Если согласишься пойти с нами, то мы не будем выдавать, что ты дезертир. Паша выглядел очень серьезно, а Олег опустил лицо совсем низко, хмурясь, видимо, вспоминая что-то неприятное для себя. И у Димы холодок пробежал по спине. Что же такое случилось? И что, самое главное, заставило Олега остаться с этими парнями? – Я подумаю, – многозначительно отвечает Дмитрий, посмотрев на наконец-то задремавшего Ричарда, и закусывает изнутри губу. Черт, он же не может вот так бросить его, да? Надо попытаться хоть что-то сделать. И когда все заснули, Дима прокрался к Ричу и попытался расковырять кончиком ножа замок наручников, но в какой-то момент немец начинает испуганно шептать что-то и смотреть ему за спину. Дима оборачивается и видит рядом с собой Олега, который опустился рядом на корточки. – Не надо. Далеко вы уйти не успеете, а Паша будет искать вас и найдет. Поверь, – он сочувствующе похлопал юношу по плечу и, посмотрев на Ричарда, тихо сказал: – Verzeih. Немец ничего не понимал, но смиренно кивнул. Ему не хотелось, чтобы Дима подвергал себя опасности и он понимал, что то, что он делает, очень рискованно. Тем более сейчас Ричард был той еще обузой. – Они же убьют его. Господи, боже, как и меня. Что делать, Олег? – Диме нечего было возразить, а эта попытка побега была настолько отчаянной, что он сразу отступил, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Ричард же спас его, когда они попали в настолько же дерьмовую ситуацию. Но он не был ранен и мог бежать – и юноша понимал это и старался не грызть себя этими размышлениями, но все равно на душе было мерзко и тоскливо. – Можешь остаться с ним, никто тебе ничего не скажет плохого, – Олег похлопал их обоих по плечам и ушел обратно спать, виновато потирая затылок. Ричард видел, что он и хотел бы помочь, но не мог и не знал как. Диме ничего не оставалось, кроме как последовать совету и, укрыв их обоих своей курткой, заснуть на плече немца, который тоже задремал, почувствовав себя хотя бы, если не в безопасности, то не одиноким. Утро, как и всегда бывало, если дела у них не очень, подкралось незаметно и ослепительными лучами ворвалось в сознание, беспощадно разбудив пригревшихся друг к другу парней. Совсем скоро проснулись и солдаты и, быстро позавтракав, пошли дальше – догонять своих. Ричард, чтобы не волновать Диму ещё больше, старался даже не шикать, когда нога пронзала все тело болью, но юноша все равно слышал, как скрипят его сжатые зубы, и видел, как он морщится, держась из последних сил, чтобы не начать стонать от боли. Каких же сил стоила ему эта выдержка? Он и сам не представлял, что может так терпеть боль ради кого-то. Но он терпел, смотрел вперёд и все не видел этот чертов лагерь. Дошло до того, что он уже хотел, чтобы его судьба поскорее решилась. Ему было больно и обидно за себя, обидно за Дмитрия, что самоотверженно продолжал тащить его, и больно за Клауса, который ведь так и не узнает, что произошло с его возлюбленным. Но жизнь, очевидно, не всегда идет так, как нам бы хотелось, она вообще, как оказалось, непредсказуемая и жестокая штука. – Так, давайте отдохнем, – вдруг говорит Павел, обернувшись на своих товарищей, а потом, внимательно посмотрев на бледного немца, добавляет: – Он живой ещё? – Живой, – буркнул Дима в ответ, сразу же опуская Ричарда на землю и осматривая его повязку на предмет кровотечения. – Хорошо, может, нас даже похвалят, – безразличный к судьбе врага, хмыкает парень, доставая сигареты, и, раздав каждому, в том числе и Диме, закуривает. Юноша, конечно же, делится с немцем, которому кажется, что он и не курил никогда, настолько это было давно. Но знакомый вкус и терпкий дым разливаются по телу теплом воспоминаний, и он даже улыбается, мимолётно целуя пальцы Дмитрия, приставленные к его губам, для ещё одной затяжки. – Danke, – он почти невидящим взглядом рассматривает юношу перед собой, и вдруг к нему подсаживается и Олег, который, кажется, проникся сочувствием. Он на ломаном немецком кое-как умудряется спросить у него, как он себя чувствует, и Ричарду хоть немного удается поговорить на родном языке, пытаясь объяснить, что все более-менее, относительно всей его ситуации, нормально. Олег много не договаривал, но Дима не спрашивал, считая, что это либо слишком личное, либо не то, что парень хочет говорить при Павле, который откровенно насмехался над тем, как они возятся с Ричем. Конечно, для него это уже изначально был безымянный труп, который они зачем-то тащили с собой, но Дима просто так его бы не отдал, а стрелять в товарища было бы неправильно. Он и бить-то его не хотел, но пришлось, и единственное, о чем он жалел пока что, это что попал в ногу, а не в голову многострадального немца, тем самым лишь оттягивая неизбежное. Если он обычный солдат вермахта, то он не нужен старшим по званию, а кормить за даром его не будут, так что, скорее всего, пустят в расход, как говорится. С волками жить — по-волчьи выть. Они сражались с наижесточайшей машиной войны, и им приходилось ей уподобляться, чтобы выжить и двигаться к победе. Они устали, вымотались, не видели проблеска в небе, затянутом черными тучами, и единственное, о чем они думали, каждый день и каждый час — скорее бы домой.