***
На заре времён сплелись две ветви божественных семейств — День и Ночь — породнившись через брак Одина и Фригг. Семья Ночи — это три брата, три отважных воина: Один — рождённый править, Бальдр — верный товарищ и талантливый боец и Тюр — живое воплощение того, как кипит кровь во время хорошей драки. Семья Дня: Фригг — хранительница мирного быта и семьи, Браги — сладкоголосый скальд, Хеймод — быстроногий вестник, опережающий ветер, и Идунн — владелица волшебных яблок, позволяющих асам жить сотни лет и не терять остроту ума и силу тела. Позже к асам присоединился Хеймдалль, смуглое дитя радуги, хранитель Биврёста, соединившего Асгард с остальными восемью мирами. После того, как возник Мост и кончились годы вражды, асы и ваны — боги из Ванахейма — примирились друг с другом. Тогда во Дворце поселились близнецы Фрейр и Фрейя, боги плодородия и любви, две стороны одной монеты, со временем став неотъемлемой частью семьи. Вот и вышло так, что если все родичи собирались вместе, то воздух начинал светиться от разлившейся в нём силы. Через день после того, как Один получил дурные вести, около Круга собралась пёстрая компания. Асы и ваны пришли по зову Всеотца и сейчас гадали о причинах такой спешки. Семья асгардских богов была многочисленной и шумной, так что они предпочитали не появляться все в одном месте без особой нужды. Особенно после того, как Тюр, перебрав хмельного на пиру в честь рождения Тора, случайно проломил собой стену во время дружеской потасовки и вывалился прямо в ров, вымазавшись в вонючей тине и насмерть перепугав стражей-крокодилов своим возмущëнным рëвом. Несчастные рептилии так впечатлились демонстрацией силы, что наотрез отказывались вылезать из своих укромных убежищ ещё дня три. Этим событиям Браги посвятил глумливую привязчивую песенку, которую теперь распевали все жители Асгарда, ославив родича на века. Все ещё долго смеялись над незадачливым Тюром и совсем не хотели повторить его судьбу. Сейчас Тюр сидел у стены рядом с Бальдром и сосредоточенно точил огромную секиру — подарок цвергов за своевременную помощь в одном деле. Не то чтобы в этом была особая нужда, учитывая, что изделия цвергов никогда не тупятся, но вид сверкающего лезвия успешно остужал пыл надоевших насмешников. Бальдр же, не замечая никого вокруг, сосредоточенно над чем-то размышлял, обеспокоенно хмуря брови, что немудрено, так как на его плечи в последние дни свалились обязанности полководца на дальних просторах Йотунхейма, из которых его с братом срочно вызвал Один. Около высокого окна шептались Браги и Хеймод, склонив друг к другу золотоволосые головы и явно замышляя очередную шалость. От них иногда доносилось приглушëнное хихиканье, а сами асы иногда бросали лукавые взгляды в тёмный угол, где пристроился Хеймдалль, чьё непрошибаемое спокойствие всегда так будоражило воображение шутников. Братья за прошедшие века не потеряли ни любви к проказам, ни надежды когда-нибудь подловить строгого родича, который частенько таскал их за уши, наказывая за проступки. Страж Моста опирался спиной о стену и выглядел обманчиво расслабленным с прикрытыми глазами. Но это было ошибочное ощущение, так как Хеймдалль мог услышать, как шелестит трава на лугу в сотне лиг, и увидеть мышь, прячущуюся в норку там же. Он никогда не был расслаблен, уж больно тяжкий талант достался ему, и к нему невозможно было подобраться незамеченным. По крайней мере, до сих пор неугомонным Браги и Хеймоду этого не удалось, но у них впереди было очень много времени, чтобы попытаться снова. Хеймдалль приоткрыл глаз и скользнул по шутникам взглядом. По его обычно безэмоциональному лицу скользнула тень ласковой улыбки. Он добродушно пробормотал: — Мальчишки… — и снова занялся привычным делом; в его обязанности также входило приглядывать за порядком в Асгарде. Неподалёку от Стража сидели близнецы Фрейр и Фрейя. Они устроились прямо на полу и лениво играли со своими любимцами — огромными белыми ирбисами, которых они частенько запрягали в упряжку. Длинные серебряные волосы, похожие на лунный свет, ваны никогда не собирали в косы, и сейчас сияющие локоны рассыпались по плечам, укрывали спины и падали на пол, сплетались с белой длинной шерстью зверей. Фрейя сняла с шеи своё главное сокровище — ожерелье Брисингамен, за которое она когда-то заплатила четырьмя ночами любви, проведëнными с четырьмя цвергами, — и водила им перед носом ирбиса, а тот пытался поймать его лапой. Фрейр же просто улëгся на мягкий тёплый бок, обхватил руками мощную шею и, кажется, задремал. На очаровательную картину любовалась Идунн, всегда питавшая к близнецам особую привязанность и нежность. Наверное, в них она нашла тех, на кого можно распространить нерастраченную материнскую любовь. Когда Фрейр и Фрейя только появились в Асгарде, совсем юные и напуганные неизвестностью, она сразу же взяла их под своё крыло, помогла освоиться на новом месте и позже выхлопотала им собственный дворец — Фолькванге, стоявший в окружении фруктовых садов на берегу тёплого моря. За помощь и доброту близнецы платили признательностью и ответной любовью. Хеймдалль открыл золотые глаза и громко произнёс: — Один идёт. В тот же миг тяжёлые двери отворились, и в зал вошёл Всеотец. С порога он заговорил: — Приветствую, братья и сёстры. Я собрал вас в это тревожное время, потому что отчаянно нуждаюсь в разумном совете. Займëм же свои места в Круге. Асы устремились к древнему сооружению. Это были девять каменных тронов, украшенных искусно вырезанными рунами. Каждому богу принадлежал свой, с особенным набором магических знаков. Исключением были близнецы ваны, делившие один. Сиденья стояли на возвышении, образовывая Круг — место силы, в котором асы легче погружались в состояние покоя и просветления, вспоминали о своём предназначении и могли судить более беспристрастно, чем в обычной жизни. Но, разумеется, это не всегда спасало от ошибок. Один сидел с прямой спиной и внимательно всматривался в лица родичей. Он явно ещё сомневался, стоит ли посвящать их в тайну. Когда Один бывал в таком состоянии, ему старались не перечить или вовсе не попадаться на глаза. В такие моменты Всеотец становился слишком королём, чтобы в его сердце возникла хоть искорка тепла и сочувствия. Такое не могло не пугать, но сейчас асам некуда было скрыться, поэтому голос подала та единственная, которая никогда не опасалась Одина — Фрейя. Богиня любви всегда видела немного больше, чем остальные. Она могла заглянуть за стену ледяного спокойствия и увидеть там горячее любящее сердце. Иногда найти путь к нему ей было легче, чем самому Отцу Богов. — Говори, Один, раз собрал нас всех здесь. Я вижу, как тебя гнетëт то, что ты носишь в душе. Говори, а мы никогда не передадим эти слова дальше. Ты можешь доверять своим братьям и сёстрам. Один на миг прикрыл глаза и бросил мимолётный взгляд на пустующее место рядом с собой. Решившись, он заговорил: — Ты права, Фрейя. Мы суть одно, и на кого мне положиться, если не на вас. Итак, — он вздохнул, собираясь с мыслями, — думаю, вам известно, что моя супруга вернулась из плена. Мы наконец-то вызволили её из Ледяной Крепости. Эти полгода стоили ей больших жертв. Лафей… насиловал её, — лица асов исказились болью и страданием, когда они услышали, через что пришлось пройти их дорогой сестре. — И вчера Олаф выяснил, что семена проросли. Фригг беременна его ублюдком и пока что не знает об этом. И едва ли не впервые я не имею понятия, как следует поступить. Несколько минут в Круге стояла оглушительная тишина. Боги поражëнно молчали, обдумывая известия. Бальдр, всегда беспокоящийся о благе Одина и его жены в первую очередь, а потом уж обо всём остальном, уверенно заявил: — Вывести заразу и забыть, как не было. Чего тут думать, не нужен никому этот приплод, да ещё и появившийся таким образом. Фригг не вынесет… — А ты не думал, друг мой, что это опасно для Фригг? Это тебе не прыщ свести, болван, — раздражëнно перебила его Идунн. — Каков срок, Один? — Месяц. — Вот то-то и оно, что месяц. Что сказал Олаф? — Как и ты, он думает, что это рискованно. К тому же Фригг истощена после плена. — Вы что, действительно думаете, что ей будет лучше, если ей придётся вынашивать проклятого ублюдка восемь месяцев? Уверен, она будет ненавидеть его как никого другого. И он будет внутри неё! — не сдавался Бальдр. — Я действительно думаю, что если она умрёт, то ей будет всё равно! — прошипела Идунн и упрямо поджала губы. — Или останется бесплодной. Один тяжело вздохнул. Он всё это уже слышал, и не один раз, у себя в голове, пока лежал всю ночь без сна и пытался найти верное решение. Но горечь и злоба не позволяли мыслить здраво. Он надеялся, что всё станет ясно, как только они соберутся вместе, но мечты не оправдались. Один спросил: — Что думают остальные? Хеймдалль? Страж, до этого не шевелившийся, отмер и повернулся к Всеотцу: — Я стерегу закон и чту справедливость, Один. На ребёнке не лежит преступления. На нём нет вины. Он безгрешен, как любой ещё не рождëнный. Его не за что судить. Я не одобрю убийства из мести другому существу. — Да плоду всего месяц. Можно ли это вообще назвать убийством?! — вступил в разговор Тюр. Он всей душой ненавидел йотунов и не мог представить, что его королева будет носить под сердцем одного из них. — Его сердце бьётся, как и твоё, Тюр, — спокойно ответил Хеймдалль. — Я слышу это. Разница лишь в том, что его сердце чисто, а твоё истекает ненавистью и отвращением. Уж не значит ли это, что теперь надо вырезать твоё из груди? — Да иди ты, — смутился ас и замолчал. Один повернулся к пока что молчавшим родичам. Браги и Хеймод, даже в Круге оказавшиеся рядом, выглядели немного напуганными и растерянными. Привычные к весёлой и беззаботной жизни, они искренне ужасались тому, что сотворили с их старшей сестрой. Они переглянулись, и Браги заговорил: — Я — скальд, а не мыслитель. Я не знаю, как будет правильно. Какой бы выбор сегодня мы ни сделали, один будет страдать — или ребёнок, или Фригг. Скажу лишь, что ни в одной песне ни одного из миров не воспевалось убийство нерождëнного. Это не считается делом, достойным похвалы. — Я… я тоже не знаю, что надо делать, так что буду говорить о том, что мне ведомо, — взял слово Хеймод, виновато взглянув на Браги, будто прося прощения за свои слова. — Я многое видел, когда бегал с ветром. Я видел женщин, вынашивающих нежеланный детей, и нежеланных детей, живущих со своими матерями. Это было безрадостно, ведь матери ненавидели своих собственных сыновей и дочерей за то, что они напоминали им о боли и унижении. Немногие могли отпустить прошлое. Обычно несчастные женщины были не в силах сдержать себя: били, морили голодом, издевались. Или просто не замечали, отгоняли от себя холодностью и презрением. Их дети были несчастливы и редко вырастали достойными людьми. Они ломались и либо стыдились себя до конца дней за то, что посмели родиться, либо творили зло, отдавая то, чего вдоволь хлебнули в детстве. Мало родить ребёнка, надо ещё и вырастить. Вы думаете, Фригг сможет любить его? Сможет дать ему счастливую жизнь? Асы опустили головы, признавая, что такое вряд ли возможно. — Трое считают, что ребёнок должен умереть, трое — что жить, — произнёс Один. — Остались лишь двое, не сказавших ничего. Фрейя, Фрейр, что говорят вам разум и сердце? Близнецы, держащиеся за руки, одновременно кивнули, показывая, что готовы ответить. Фрейя обвела взглядом асов, всматриваясь каждому в лицо, и заговорила, гневно сверкая зелёными глазами: — Я — воплощение любви, как всем известно, и по сути своей не могу желать насилия, но сейчас не об этом. Всё, что говорилось здесь, отчасти разумно. Но вы все допускаете одну и ту же ошибку. Вы судите о Фригг как об обычной женщине, думаете о последствиях только для неё. Но она — богиня! Именно ей молятся, прося о появлении детей и об их благополучии. Фригг — та, кому мироздание вверило это в заботу. И если она совершит детоубийство, избавится от плода, вы полагаете, небеса простят её? Мы не можем даже предположить, как это повлияет на сущее и какая кара постигнет всех нас. На богах всегда лежит Долг, но вы, видимо, забыли об этом! — под конец почти прокричала она. На асов будто вылили ушат холодной воды. Бальдр, Тюр и Хеймод резко побледнели, когда поняли, к чему их призывали. Меж тем мысль подхватил Фрейр: — С тех пор, как появились девять миров, многое успело произойти. Были и ссоры, и драки, и обиды. Только одного не бывало между асами — не лилась родная кровь. Как бы там ни было, этот ребёнок — плоть от плоти Фригг, наполовину ас. Мы не можем так рисковать. Все пристыженно молчали. Это надо было так оплошать — забыть, кем являются. Один задумчиво потёр подбородок и протянул: — Нельзя избавиться, нельзя оставить. Что же нам делать? Фрейя хитро улыбнулась. — Избавиться как раз можно, ведь для этого не обязательно убивать. Я прекрасно осознаю, что ребёнка невозможно оставить здесь, во Дворце Асов. Поэтому вот мой совет — надо отдать его тому, кто сможет позаботиться о нём. Осталось лишь найти подходящего человека. Один просветлел, увидев выход из казавшегося ранее безвыходным положения. Он воскликнул: — Фрейя, ты так же умна, как прекрасна! Все ли согласны, что так и стоит поступить? — асы закивали в ответ. — Превосходно. Как только ублюдок появится на свет, мы отдадим его с глаз долой, не зля при этом небеса. Только… — Один задумался, и его радость немного поутихла. — Это будет не так уж просто. В конце концов, у любого ребёнка два родителя, и отец этого — Лафей, который, я уверен, жив и зализывает раны в каком-нибудь тайном убежище, чтобы снова нанести удар по нам. Он не должен получить своего сына. А значит, чтобы йотунская крыса не добралась до своего приплода, мы должны держать его всегда на виду, здесь, в Асгарде. Более того, Лафей не должен знать, что этот ребёнок вообще существует, — Один замолчал, обдумывая действия. Асы замерли, ожидая решения своего короля. Несколько долгих минут в Круге стояла тишина, и только пылинки танцевали в струях солнечного света, проникающих в помещение через окна. Наконец Отец Богов поднялся на ноги и, смотря сверху вниз на присутствующих, произнёс: — Слушайте, асы, мою волю. Ребёнок будет жить. Фригг не будет показываться на людях, пока не разродится. Сразу после рождения младенца отдадут на воспитание подходящему человеку, который поселится с ним в Асгарде, за границей города. Происхождение ребёнка будет держаться в строжайшей тайне, в том числе и от него самого. Никто не должен догадаться, кто он. Только наша семья и лекарь Олаф будут знать правду. Ублюдку будет закрыт ход во Дворец, как и его воспитателю. — А Тор? Он будет знать, что у него есть брат? — спросила Идунн. Невинного вопроса хватило, чтобы разрушить спокойствие Одина: — Не смей, — взбешенно прошипел он. — Не смей называть йотунского выблядка братом моего сына, иначе клянусь, ты пожалеешь, что вовсе умеешь говорить! И, разумеется, ни к чему Тору знать это! Идунн вжалась в спинку кресла и предпочла не отвечать. Бальдр решил, что пришло время отвлечь внимание на себя, и вскочил. Прокашлявшись, он спросил: — Верно ли я предполагаю, что воспитатель должен быть издалека? Это исключило бы возможность, что он тайно связан с йотунами. — Ты прав, брат, — кивнул Один, усмиряя ярость и уже раскаиваясь в грубости. — Мы должны быть уверены в том, что этот человек не причастен к нашей войне с йотунами. Значит, он не может быть из Йотунхейма, Асгарда, Юсальфхейма или Ванахейма. Из безжизненных Нифльхейма и Муспельхейма может прийти лишь беда. Из владений Хелы не выбраться никому. Связываться с цвергами из Свартальвхейма — себе дороже. Остаётся только одно место, где мы можем искать того, кто нужен, — Мидгард. — Смертным не попасть в Асгард, Один, Радужный мост закрыт для них, — негромко заметил Хеймдалль, но его услышали. — Ты верно говоришь, брат, но есть одно место в Асгарде, где полно мидгардцев! — лукаво протянул Браги. — Я был там на той неделе, и было не протолкнуться. — Вальгалла! — хором воскликнули несколько голосов. — Но как нам найти среди этих пропитых вояк того, кто управится с младенцем? Ребёнок — не меч с кольчугой, к нему свой подход нужен, — удивилась Идунн, которая сама обходила Чертог Героев десятой дорогой. Из разумной предосторожности, конечно. — Как говорят в Мидгарде, сестрица, кто ищет — тот всегда найдёт! — воскликнула Фрейя и захихикала. Оставалось только убедить Фригг, что именно так стоит поступить.Ледяные семена
31 мая 2019 г. в 23:26
— Королева носит под сердцем ребёнка, Ваше Величество! — выпалил Олаф и устало опëрся рукой на стол, будто признание вынуло из него все силы. — Срок — месяц.
У Одина всё оборвалось внутри, но на лице не дрогнул и мускул.
— Она знает? — выдавил он, невероятным усилием воли удерживая рвущуюся наружу разрушительную ярость. Сейчас он вполне мог раскатать Дворец Асов по камешку, но что толку.
— Пока ещё нет, я провёл проверку, когда она уснула, но не думаю, что богине — покровительнице матерей — потребуется много времени, чтобы осознать, повелитель. До сих пор королеве было не до этого, но сейчас она в безопасности и вскоре заметит изменения в своём состоянии.
— За что караете нас, небеса? — Один поднялся и отошёл к окну, сцепив руки за спиной и невидяще уставившись на заросли дворцового сада. — Чем провинились мы, Олаф?
— Порой жизнь лишена справедливости, Ваше Величество, и страдать приходится невинным, — сочувственно ответил старик. — Как вы решите судьбу ребёнка?
Как велик был соблазн приказать Олафу подмешать в лекарства один неприметный порошок, который решил бы проблему раз и навсегда! Но такое малодушие и поспешность недопустимы для правителя.
— Скажи, Олаф, ты смог бы избавить её от лафеева ублюдка?
— Да, повелитель. Но не советую вам принимать решение, не обдумав всё хорошенько. Эмоции порой бывают дурными советниками. К тому же избавление от плода — дело всегда рискованное, особенно после первых двух недель. Не каждая здоровая и сильная женщина без потерь может перенести такое.
— Будь моя воля, я избавился бы от ребёнка ещё до его рождения. Но, как ни мерзко признавать, я не имею на него права. Его судьба принадлежит Фригг. Но может ли она сама принять верное решение после всего? — Один впал в хмурую задумчивость, пытаясь отрешиться от боли и отвращения. — Пожалуй, пришло время созвать Совет. Это дело семьи. Но до тех пор то, что Фригг беременна, — величайшая тайна, которая не должна выйти за пределы этой комнаты. Ты понял меня, Олаф, или тебе объяснить, что пощады болтунам не будет?
Олаф лишь низко поклонился своему королю.