***
То, что произошло той ночью… было безумием. Факт в том, что той ночью ничего так не случилось, но именно то, что могло бы, и было полнейшим безумием. Как далеко мог зайти он? А как далеко мог зайти я?.. Эти мысли метались по моей голове, будто свора боевых собак, спущенных с поводка и намеревающихся вцепиться друг другу в глотки; мучительно блуждали в голове, пока я лежал на полу в одних джинсах и тяжело дышал, прислонившись спиной к кровати, а Аксель лежал рядом в одних боксёрках и погасшим взглядом смотрел куда-то в окно, где виднелись крошечные звёзды. О чём он тогда думал, я не знал, и, признаюсь, не хотел. Думал ли он обо мне? Возможно. Его тёмные потёртые джинсы валялись на полу, небрежно закинутые вглубь комнаты, и я раздумывал над тем, кто их снял — он или я? Казалось, это наименьшее из того, что должно меня волновать, однако именно эта незначительная деталь больше всего взбудоражила меня в тот момент. Эта была нелепая попытка переключить внимание с большой катастрофы на маленькую, незначительную неурядицу, чтобы не позволить мыслям окончательно свести тебя с ума. Аксель выглядел… Его волосы сильно взъерошились, губы были ярко-розовыми и припухшими, а зрачки… Перед тем, как окончательно разомкнуть руки, мы встретились глазами — буквально на секунду, — и я увидел, что зрачки его были расширенными, а глаза приобрели тёмно-синий морской оттенок, вместо привычного мне голубого. Голубой… Как можно было спокойно воспринимать тот факт, что это мои руки зарывались в его волосах, что не чьи-то, а мои губы кусали его до изнеможения?.. Даже если на минуточку представить в пустыне странника, не пившего уже много дней подряд и ползущего из последних сил, который пытается найти подарок небесных богов — крошечную бутылку с водой или лужицу, — то он не будет испытывать и десятую долю той жгучей и неутолимой жажды, которую испытал я, впиваясь в губы, которые целовал не единожды, всё время как Элиотт, но ни разу — как Максанс… По крайней мере, чтобы он знал, что его целует именно Максанс, а не его герой. Тусклый свет от ночника, стоявшего на тумбочке около заправленной кровати, освещал лицо Акселя, которое разом утратило все эмоции и стало казаться отстранённым, безжизненным. Где он сейчас находился?.. В некоторых моментах жизни, когда я нахожусь в месте, в котором не хочу быть, я, подобно Луке, представляю себя в параллельной вселенной, и воображаю, что нахожусь не в том месте, откуда всеми фибрами души хочу убраться подальше, а в совершенно другом, будь то другой город, страна или вовсе другая планета. Тогда я как никогда прежде мог представить, что Аксель делает то же самое, чтобы представить себя где угодно, только не лежащим в двух метрах от меня, отвергнутым и опустошенным… Нужно было успокоиться, обдумать ситуацию, решить кто виноват… Аксель выпил лишнего и совратил меня, — это ясно, как белый день. Но тогда не был белый день, — на дворе была чёрная ночь, а свалить всю вину за случившееся на него было равносильно тому, что обвинить человека в том, что он родился, или небо в том, что оно — я мысленно сощурился при упоминании этого слова — голубое. Я не мог обвинять его в том, что он полез ко мне, ведь, как бы нелегко было признавать, я желал этого уже довольно давно, пусть и совершенно неосознанно. Мне хотелось обнять его и поцеловать за пределами съёмочной площадки, подальше от камер, людей… Подальше от всего, что могло обесценить этот драгоценный момент. И вот, этот момент застал. Что я сделал? Оттолкнул его. Я не гей, у меня есть девушка, он тоже не гей, и у него также есть девушка. Но если всё так прекрасно, что же мы, два парня, нашли в объятиях друг друга? Чем больше я думал, тем меньше было ответов и больше становилось вопросов. — Прости меня. — Я тебя ненавижу, — без эмоций в голосе сказал я в ответ своему разуму, который вдруг решил просить у меня прощения за то, что, помимо моей воли, — Господи, кому я врал? — поддался на эту провокацию. — Я не вынесу твоей ненависти, — горько произнёс Аксель, а потом слегка приподнялся и осторожно опустил голову на моё плечо, закрывая глаза, из которых начали струиться прозрачные слёзы. И лишь увидев их, до меня вдруг дошло, что это он, а не мой разум просил прощения, и это ему я сказал те гадкие слова — причём не в уме, как я думал, а вслух. — Чёрт, Аксель… — Я нашёл в себе силы улыбнуться, хотя моё сердце больно сжалось, как-будто на него вылили кипяток. — Что ты такое говоришь, разве могу я тебя ненавидеть? Ты же мой Маленький принц, ты знаешь это? Пока я шептал успокаивающие и бессмысленные фразы, пальцы аккуратно касались его щёк, стирая тонкие ручейки слёз, которые напоминали те, что текли сейчас по моему обожжённому сердцу. Его щёки были настолько нежными и мягкими, что напоминали крылья мотыльков, за которыми я часто гонялся в детстве, а, поймав, отпускал. И сейчас я чувствовал, что должен сделать то же самое, хотя единственное, чего мне хотелось — прижать его к себе и хотя бы ещё на несколько минут раствориться в этом мгновении. Но чем дольше медлил, тем больше сомневался в том, что мне всё-таки нужно сделать. — Послушай… — несколько минут спустя вырвалось у меня, пока я правильно подбирал слова. — Нет, ты послушай, — перебил меня он совершенно спокойным голосом, хотя ещё минуту назад он всхлипывал, а я вытирал слёзы с его чудесного лица. Я уставился на него, ожидая услышать что угодно, только не… — Это ничего для меня не значит. Пока до меня с трудом доходил смысл его слов, он продолжил. — Я пил до твоего прихода к Давиду, пил после, пил здесь… А когда полез на тебя, это было шутки ради, ты ведь понял это? — Но… — Я люблю свою девушку, ты любишь свою. Для меня наш поцелуй, произошедший по-пьяни, значит не больше, чем если бы я поцеловал какого-то приятеля на вечеринке. И, по-моему, это случалось с каждым, так ведь? — Да… Его слова эхом отзывались в моей голове, пока я пытался собрать воедино каждое произнесённое им слово в отдельности, по буковке, чтобы получить в конечном итоге — «это ничего для меня не значит». Чувство, будто меня ударили хлыстом. Кожа на руках, которые продолжали слегка прижимать Акселя, начала жечь, а место, где наши тела соприкасались, всё ещё без единой материи на них, болело так, словно там образовался ожог с болезненными волдырями. Я с трудом подавил в себе желание проверить, так ли это. Захотелось оттолкнуть его, но я не посмел. Не посмел сделать это дважды за одну ночь. И действительно… чего я себе такого понапридумывал?.. Если подумать, с чего Орьяну влюбляться в меня? У него девушка, а мы с ним всего лишь хорошие друзья, не более. Только задаваться вопросом, почему у него в квартире нигде не видно фотографий или вещей девушки, мне не хотелось. В моей ведь их тоже не было… — Значит… всё как раньше? — Да, — улыбнулся он мне тепло и ободряюще, как всегда делал, когда я волновался на съёмках или не мог что-то сделать, и я сделал попытку улыбнуться в ответ. А хотелось мне лишь одного — уйти в самую глубь комнаты, сесть на пол и разрыдаться. Только не громко и с излишней драматизацией, как делают, когда слишком себя жалеют, а тихо и беззвучно — как тогда, когда осознают свою вину. Тогда слёзы не бегут водопадом по лицу, а медленно стекают, пока оно не выражает ни радости, ни печали, ни веселья, ни гнева — ровно ничего, превращаясь в глиняную маску и скрывающую всё, что у тебя на душе. Именно это было тогда со мной. — Забудем, что было сегодня и продолжаем жить дальше?.. — Только и смог спросить я. — Именно. — Без недомолвок? — Абсолютно. — Ничего не было? — А что-то было? — подмигнул он, кривя губы в лукавой ухмылке и хлопая меня по плечу, как старого доброго приятеля, который не засмеялся в компании во время его шутки и переживал по этому поводу. Мы встали и начали одеваться, попутно собирая раскиданную по полу одежду, весело смеялись и толкались, только вышло это как-то наигранно, механически, — как-будто два плохих актёра собрались на одной сцене и начали играть, не прочитав сценарий. С неприятным осадком я заметил в своём разуме маленького хиленького червячка, который сказал, что мы оба лжём друг другу и знаем это, но поспешил раздавить его, чтобы не чувствовать себя таким дерьмом, каким был на самом деле. И когда Маленький принц покидал мою квартиру, я так и не нашёл в себе смелости посмотреть ему в глаза… Было мне семь лет, когда случилась ситуация, которую я опишу ниже. Одним тёплым ранним утром, когда весна только вступала в свои права, ко мне домой зашёл друг и позвал кататься на скейтборде, езду на котором мы только начали осваивать. Наскоро доев вместе с ним завтрак, приготовленный папой, — за готовку в нашей семье отвечал он, так как кулинария была его страстью, — я, взяв доску, поспешил на улицу, чтобы вдоволь порезвиться, выпуская на волю скопившуюся за ночь энергию. — Рене, давай наперегонки! — прокричал я, когда друг, балансируя на доске, начал на всех парах приближаться ко мне. Удар. Падение. Темнота. Через какое-то время я приоткрыл один глаз, второй из которых был залит кровью, и увидел Рене, склонившегося надо мною в слезах и прижимающего рукой рану на моей голове, из которой быстрым потоком сочилась кровь. — Что… случилось? — вопрос прозвучал нелепо, но только он сорвался с моих губ, которые почему-то плохо слушались. — Я сбил тебя, — подавляя рыдания, проговорил Рене. — Не смог вовремя затормозить и врезался в тебя, когда ты стоял на скейте… Перед повторной отключкой я успел только улыбнуться другу, который изо всех сил пытался мне помочь, зажимая рану своей футболкой, насквозь промоченной кровью, несмотря на то, что мог, испугавшись последствий, убежать и оставить меня истекать кровью, как сделали ребята постарше, учившиеся в седьмом классе моей школы, со своим товарищем. Проснулся я в палате. Дотронувшись до головы, нащупал бинты. — Слава Богу, он очнулся… — Мама влетела в комнату и подбежала к кровати, целуя моё лицо и плача, пока я безуспешно пытался остановить этот неиссякаемый поток слёз, успокаивая её и говоря, что всё хорошо. — Максо… Не вставай, ты находишься в больнице, где тебе зашили рану и наложили повязку. У тебя сотрясение мозга, поэтому ты долго не приходил в себя… Но теперь всё позади, немного побудешь тут и скоро выпишут. Ну скажи мне, как же так? Что случилось? Мои глаза остановились на Рене и его матери, которые стояли у входа в комнату и не решались ни пройти внутрь, ни заговорить. Его мама теребила цепочку на шее и обеспокоенно смотрела на меня, как смотрела обычно, когда подобное случалось с её сыном. Это был взгляд матери, которая волновалась за своё дитя. — Это… моя вина, мама. Я сам случайно подлез, когда Рене проезжал мимо… Не переживай, в следующий раз буду аккуратней. Мама Рене свела брови на переносице и приоткрыла рот, словно желая возразить, и обеспокоенно несколько раз перевела взгляд с меня на маму и обратно, но, остановив взгляд на мне, закрыла рот, так ничего не сказав. — Почему ты взял вину за произошедшее на себя, если виноват был Рене? — тихо спросила она меня потом, после того как мама уехала за моей одеждой и едой, прихватя с собой Рене, а сама она осталась присмотреть за мной. — Я люблю Рене и не хочу, чтобы он чувствовал себя виноватым. Пусть лучше виноват буду я, чем ему будет плохо… Больше я не сказал ничего, только изредка кривился от боли, когда дотрагивался до перевязанной головы. После той травмы у меня долгое время на затылке был маленький шрам, который с годами зажил настолько, что даже при ближайшем рассмотрении стал практически незаметным. Тот день совершенно неожиданно возник в моей памяти, когда я наблюдал, как Аксель поспешно спускался по лестнице, махнув мне на прощанье рукой и убегая, не оглядываясь. Почему-то в тот момент я подумал, что он очень похож на меня семилетнего в тот момент, когда я взял на себя чужую вину, чтобы освободить другого человека от страха и сожаления…***
На второй день, в воскресенье, у нас всё ещё был выходной, и это радовало, поскольку я не был уверен в том, что смогу спокойно смотреть Акселю в глаза, не вспоминая то, как днём раньше (даже не днём, а поздней ночью) наши губы были искусаны от животных поцелуев, а языки сплетались друг с другом. Кстати, Аксель даже чем-то напоминает лемура… Может быть, глазами? Такие же огромные, выразительные… Если бы туда можно было забраться, выйти оттуда уже не получилось бы, настолько они глубокие — как два океана, находясь посреди которого не видишь ни конца, ни начала. Несколько раз я порывался позвонить ему, как делал каждое утро, когда он не успевал позвонить мне первым, спросить, как он себя чувствует, о планах на день, просто послушать его искристый, как бенгальские огни, смех и посмеяться над забавными шутками, которые вылетали из него, как зёрна кукурузы, если их положить на раскалённую сковороду… Я порывался позвонить, но в последний момент клал телефон обратно, так и не решаясь набрать заветный номер, который помнил уже наизусть. Пока я уныло жевал хлопья с молоком, которыми завтракал, раздался телефонный звонок. Моя рука внезапно задрожала, разливая содержимое ложки, находящееся в ней, и я откинул её на дальний конец стола, попутно вынимая телефон из кармана. Может, это… «Вот чёрт!» — Милый, ты рад меня слышать? — И тебе доброе утро, Камиль. Да, конечно рад. — Ты где? — В 6:53 утра? Вероятно, совершаю утреннюю пробежку по окрестностям. Камиль, где мне ещё быть, как не дома? — Тогда жди, сейчас я приду и мы пойдём гулять, а то в последнее время мы мало времени стали проводить вместе, того гляди забуду скоро, как выглядит мой парень. — Отлично. — Сегодня ведь у твоей мамы День рождения, и она приедет, так почему бы нам не отправиться на прогулку по городу? Что скажешь? Ей нравится Париж. — Прекрасная идея. — Вот и договорились. Я уже в пути, целую. Я завершил вызов и откинулся на спинку стула, устало потирая переносицу. Сегодня важный день — День рождения мамы, которая вместе с папой и сестрой приедет из Руана, в котором они жили, в Париж. И как бы хорош был этот день, если бы другой не позволил сойти на нет моей радости и предвкушению от долгожданной встречи. Почему именно в этот день? Я ещё раз взял телефон, чтобы, несмотря на ранний час, набрать номер Акселя и попросить у него прощения. Если существует точка невозврата, то есть ли точка возврата? И как её найти? Можно ли, начав дружбой и закончим тем, что происходило на полу моей квартиры, перечеркнуть это, просто вырвать страницу, и вернуться обратно к дружбе? А что, если… Что, если никакой дружбы не было изначально и мы оказались там, где были с самого начала? Что тогда?.. «Нет, что бы это ни было, нужно оборвать это прямо сейчас, пока никому не стало больно», — сказал я, пытаясь убедить себя, что так нужно. Так лучше. В коридоре, перед тем как выйти на улицу, где я намеревался покурить и дождаться Камиль, я обулся и остановил взгляд на двух любимых чехлах для телефона, лежащих на маленькой полочке, прикреплённой возле зеркала — оранжевом и голубом. Взяв в руки последний, я засунул в него телефон и хотел уже открыть дверь, но взгляд сам по себе упал на зеркало и пристально всмотрелся на человека по ту сторону. «Нет», — твёрдо сказал я вслух, вынимая телефон из голубого чехла и перекладывая его в другой. Оранжевый.