***
— Максанс. — Я тоже... — Макс... — ...тебя... — Макс!!! Чья-то тёмная фигура склонилась надо мной, а рука трясла за плечо. С минуту, ничего не понимая, я оглядывал комнату, окутанную мягким приглушённым светом ночника, и лишь спустя пару мгновений до меня дошло, где я находился. — Прости, я тебя не узнал, — протёр я заспанные глаза, глядя в лицо, находящееся в нескольких сантиметрах, заботливо и с участием вглядывающееся в моё собственное. — Я принёс тебе горячего молока. Он подал мне стакан, который я с благодарностью принял, чувствуя исходящее от него тепло, которое приятно согревало холодные ладони. Тем временем Аксель перелез через меня на вторую часть кровати, пододвигаясь почти вплотную, но не касаясь моего бедра своим. Странно, но он молчал, склонив голову на одну сторону и просто наблюдая за тем, как я пью молоко, и в тот момент даже мне не хотелось говорить. Каждый думал о чём-то своём. Хотелось одного — всей душой и телом ощущать его присутствие со мной рядом, в одной комнате. И другого человека рядом с собою я бы не пожелал. — Удивительно, — тихо проговорил я через время, в некоторой задумчивости вертя пустой стакан из-под молока. — Обычно, когда я болею, Камиль покупает мне целую гору лекарств и уезжает к себе в квартиру, дабы не подхватить инфекцию, так как тоже склонна к болезням, а потом звонит по десять раз на дню, спрашивая, как я себя чувствую и ничего ли мне не нужно. А ты... У тебя наверняка нашлось бы немало других дел вместо того, чтобы сидеть здесь и обслуживать меня. Он нахмурился и задумался. — Ну... Во-первых, это не обслуживание. Это забота. В памяти всплыла фраза Камиль, которую она каждый раз говорила, оправдываясь за очередное испорченное блюдо: «Я просто хотела порадовать тебя». — А во-вторых... — продолжил он задумчиво. — Ты мне небезразличен, и именно поэтому я предпочёл сотню других интересных дел сидению здесь и подогреванию тебе грёбанного молока. И по-своему Камиль тоже заботится о тебе. Потому что любит. А теперь поспи. Он забрал у меня из рук стакан и поставил на тумбочку у другого края двуспальной кровати. Что было дальше, я помню смутно, урывками. Помню, как время от времени меня будили струйки воды, стекающие на подушку с влажного полотенца, которое то убиралось, то вновь накрывало мой горячий лоб. Помню аккуратные руки, которые время от времени то укрывали, то раскрывали меня. Иногда он будил меня и помогал померять температуру, иногда будил, чтобы дать лекарство или горячее молоко. Кажется, иногда меня так лихорадило, что я испуганно ощупывал одеяло, пытаясь отыскать что-то, и натыкался на его руку, которую потом сжимал до тех пор, пока не отключусь снова. Мне кажется, были ещё моменты, о которых я просто-напросто забыл, но последнее, что я запомнил — это то, что уже ближе к рассвету, когда мне немного полегчало, Аксель повёл меня, обессилевшего, осторожно придерживая, в душевую кабину, помог снять одежду, а потом, настроив температуру, начал обливать прохладной, но не холодной водой из душа, помогая избавиться от липкого и холодного пота, который неприятно облепил мою кожу. А тогда, когда я стоял, держась за стену, помог мне вытереться и надеть чистую одежду, которую нашёл в моей спортивной сумке, которую, вероятно (и когда только успел?), разобрал, пока я спал. Когда он помог мне лечь и уже собирался уйти, я, не открывая глаз и пребывая в смутном полусонном сознании, нащупал руку, которую он не успел убрать с кровати, и осторожно обвил её своими пальцами. Несколько секунд он постоял, будто борясь с сомнениями, терзающими душу, а потом я услышал, как он, освобождая руку из моей хватки, перелез через меня и устроился на второй части кровати, а ещё через мгновение придвинулся, укрылся, натянул одеяло до самого моего подбородка и обнял меня, утыкаясь носом в спину. И тогда, по-прежнему находясь в полубредовом состоянии, я ощутил его успокаивающее присутствие и улыбнулся, мысленно радуясь тому, что он всё-таки остался.***
Прохладные нежные губы, коснувшиеся моего лба, разбудили рано утром. Когда я приоткрыл один глаз, то обнаружил Акселя, затаившего дыхание. — Прости, что разбудил, — проговорил он, кидая в мою сторону виноватый взгляд. — Хотел убедиться, что температура спала. Я потянулся, зевнул и открыл наконец-таки второй глаз. — К твоему сведению, для того, чтобы узнать, спала ли температура, не обязательно проверять это губами, — тут же нашёлся я, за внешним спокойствием лихорадочно соображая, где я, что рядом делает он и что вообще, мать его, происходит. И вспомнив отчасти события предыдущего дня, улыбнулся. — Ну... Я решил использовать старый проверенный способ. А ты, гляжу, идёшь на поправку, — заключил он удовлетворенно. — С чего так решил? — С того, что ты стал противным. Это позабавило. Должен сказать, он был прав. После первой ужасной ночи, открывающей дверь болезни, обычно я довольно нервозен и противен. Увы, но с этим я никак не боролся, поскольку за несколько лет привык болеть в одиночестве, и единственным свидетелем моего дурного настроения доселе был лишь блокнот, куда я записывал свои мысли — негативные в том числе. — Ты прав, прости, — признал я смущённо. — Сколько времени? Часов поблизости я не наблюдал и мог ошибаться, но мне казалось, что он опаздывает на съёмки. — Сейчас одиннадцать дня. Утром я отзвонился Давиду о твоём состоянии, и он дал мне ещё один день отгула, но последний, поэтому за сегодня мне просто необходимо поставить тебя на ноги. Кто же виноват, что ты такой придурок, который умудрился заболеть летом... Кстати, он просил тебя позвонить ему, чтобы лично спросить о самочувствии, поэтому я пойду за бульоном, а ты пока можешь его набрать. — Бульон? — Ну да. Я сварил. — Когда? — Утром, конечно. Я был по меньшей мере удивлён, ведь он провозился со мной всю ночь и тем не менее проснулся рано утром, чтобы успеть сварить мне бульон, а потом поехать на съёмки. Еда... И тут до меня дошло. — Вот чёрт! — Не переживай, я покормил его. — Что ты сказал? — Что, мать его, покормил твоего грёбанного монстра! Он ночью так переполошился в террариуме, что я только и боялся, как бы не опрокинул его к чертям. Додумался зайти в интернет и полчаса искал, что, блядь, едят питоны. — Ты, правда, сделал это? — изумился я. — Пришлось. А что такого? — Ты же боишься змей... — Не боюсь я, блин, их. Он фыркнул, но подал мне мобильный, а сам скрылся за дверью. С трудом поднявшись с кровати, я обнаружил, что хотя голова болела, будто была колоколом, в который всю ночь били, но уже мог что-то соображать, и поспешил проверить состояние Брайана. Он делал то, что обычно делают змеи: днём спят, ночью — охотятся. Ничего необычного. Правда, по всей видимости, Аксель не знал одну забавную вещицу: молодые змеи едят два-три раза в неделю, но поскольку ради меня он смог частично побороть свою фобию, я просто не смел расстраивать его таким заявлением... Минут пятнадцать понадобилось на то, чтобы успокоить не на шутку взволнованного папу. Названного; родному я не сообщил, что болен, да и этому не особо-то хотел. Закончив беседу, раз сто как минимум сказав Давиду, что в порядке, я увидел заходящего Акселя, который нёс в чашке бульон, от которого шёл пар. Пах он, должен сказать, очень вкусно, да так, что у меня невольно заурчал желудок. — Спасибо, — благодарно кивнул я, забирая чашку, а Аксель обошёл кровать и сел на неё, по-турецки скрестив ноги. — Пей осторожно, он только приготовлен. — Почему ты сказал ему, что мне было плохо? — А что, нужно было ответить, что было хорошо? — Незачем волновать его. И всё же он удивительный... — Я уже успел полюбить его, — с тёплой улыбкой сказал Аксель. — Я тоже. Ах да... Спасибо за заботу. И за носочки, — кивнул я с улыбкой на носки с изображением милого ежа на своих ногах, похожего на того, который украшает обложку моего дневника. — Твои не нашёл, пришлось воспользоваться этими. Если фанаты узнают, думаю, не расстроятся. — Я доставил тебе уйму хлопот этой ночью. Даже не знаю, как ты меня не выдворил. — Иногда нужно о ком-то заботиться. Да и поглазеть на тебя голого очень даже недурно, — ухмыльнулся он. — А о Манон ты заботишься? — Пей свой бульон молча. Он не захотел отвечать на этот вопрос, а я и не настаивал. Думаю, для меня было лучше не знать о том, как он заботился о девушке во время болезни. — Почему змея? — вдруг прервал он мои мысли, витавшие вокруг его девушки. — Что? — Почему ты приобрёл именно змею? — Я не хотел завести конкретно змею, — начал я рассказ, вспоминая. — Просто горел желанием завести домашнего питомца, чтобы в квартире мне не было так... В общем, когда я пришёл в зоомагазин, то взгляд мой первым делом упал на этого питона, а он в свою очередь посмотрел на меня. Так спустя несколько минут я стал обладателем этого чуда. — Скорее уж чудовища... — Почему ты так боишься змей? — Не боюсь я змей, — раздражённо фыркнул он, но продолжил издалека, загадочно улыбаясь: — Так значит... Ты приручил змею? Или же она приручила тебя? И тогда я улыбнулся, вдруг понимая, к чему он клонит. Внезапно всё детство пронеслось перед моими глазами. Шли долгие годы, сменяющие один за другим, будто змея, скидывающая свою кожу, или деревья, скидывающие осенью свои пожелтевшие листья, а я не расставался с одной уже изрядно потрёпанной книгой, которая стала для меня путеводителем в мир — мир взрослых людей. — Да. Она приручила меня. — Ей можно позавидовать, — заметил он. — А что случилось, когда наши с тобой взгляды первый раз пересеклись? Я вспомнил эту минуту. Аксель, думаю, тоже. Я сидел в коридоре, жутко волнуясь перед кастингом, на котором, был уверен, провалюсь, так как прежде нигде не снимался, кроме реклам, а тут — сериал, главная роль... Может, я и ушёл бы, так и не испытав судьбу, если бы не наткнулся на взгляд молодого парня, который заметил моё волнение и обратил своё внимание. Трудно описать словами, которые мне известны, что тогда произошло. Но в тот момент, в тот самый момент, наверное... — А вот когда наши взгляды пересеклись, — начал я неспешно, предаваясь греющим душу воспоминаниям, — меня приручил уже ты. — Когда я встретил тебя, ты ничем не отличался от ста тысяч других парней. Но когда я с тобой подружился, ты стал для меня одним-единственным на целом свете, — переиначил он слова Маленького принца из одноимённой книги, поражая меня своим признанием туда, куда не ступала нога другого человека — прямо в душу. День тот прошёл как нельзя лучше. Аксель возился со мной, как с ребёнком, то поднося и унося молоко или бульон, то поправляя лишний раз моё одеяло, то включая на ноутбуке один из моих любимых фильмов. До выздоровления было ещё далековато, и я знал, что едва начнёт темнеть, как мне будет снова становиться жутко плохо, но я уже мог справиться сам, когда Аксель должен был быть на съёмках, и в этом была лишь его заслуга. И хотя болеть было неприятно, я согласен был болеть сколько угодно, лишь бы он был рядом со своим неизменным оптимизмом, юмором и жизнелюбием.