Юго-запад Средиземного моря. Входя в главный порт Империи Эррэсаир.
Там далеко сокрытым дымкой темной, почти туманной, словно пеленой отгороженной от всего другого мира, лежит остров большой, — не меньше половины Италии, бугристый он холмами и скалами, украшенный городами мелкими, всевозможными, но блестящими куполами золотыми да белыми дворцов разных. Империя, расположившаяся на острове этом волшебном, затерянном, могущественная и древняя, плотно укоренившаяся и наслаждающаяся благами земли этой темной и дарами мира людского. На востоке острова столица Нэатон стоит, на самой высокой и скалистой местности возвышается, как корона древняя, венчающая остров весь. Нэатон украшен понизу, ближе к порту главному, мелкими домиками в два этажа, аккуратненькими, белыми, подобно тем же белым городам Санторини, лестницами выбеленными, нескончаемыми, и улочками песочными, с зелеными кипарисами и розовыми кустами олеандра. Не пестрая столица, скорее спокойная и величественная, скромная в белых чудных улочках, и кажется купцам новоприбывшим, что нет ничего опасного в Империи могущественной, если посмотреть так на чудесную столицу, ухоженную и с немногочисленными жителями, снующими по своим делам. Однако, как только взгляд тех, кто на кораблях, чутка выше домиков белых поднимается, то сразу веселость спадает, и понимает каждый, отчего Империя такая запретная и боятся её многие, и отчего Нэатон — Ночью переводится на все языки мира. Выше чуть, на скале большой, с юга плавным обрывом в море уходя, и окруженный кедрами да кипарисами, стоит дворец величественный, высокий, как сама та скала. Дворец из черного камня весь, с пиками-башнями острыми и колоннами резными, из литого камня, изящные балконы подпирающими. Флага наверху нет, лишь дымка черная вокруг стен и башен клубится, напоминая, что сама Тьма обитает внутри. Дворец этот, принадлежащий Повелителю мира тайного, как алмаз черный венчает корону-столицу, и не блестит он на солнце, лишь гранями разного оттенка темноты переливается, и каждый кто видит это в очаровании жутком застывает. Так же как и моряки и капитан судна нового, под черно-золотыми парусами в порт входящие. А в Нэатоне люд необычный к вечеру готовится, и закат кровавого солнца встречает, зажигая повсюду факелы да фонари, и укутываясь в дымку темную, что с дворца паутинкой изящной на белые дома опускается.~***~
Это должно было когда-то произойти, если уж не осадой и объявлением войны из внешнего мира, то… Выворачивая устрой изнутри. Хранительница Сада скрывая печаль в фиолетовых глазах оглядела нескольких слуг, которые почтенно ей поклонившись, прошли дальше коридору, зажигая факелы на резных стенах дворца. Влажный морской воздух просочившийся с ближайшего балкона, и теперь, гуляющий по теплому от света факелов помещению, бодрил разум и холодил кожу, потому девушка в изумрудном платье до самого пола зябко провела руками по плечам и гордо пошла дальше. Всё в последнее время было не так, как она мечтала в далеком тысячи сто пятидесятом. Но ведь кто ещё тогда мог вообразить, что благое для всех решение превратится в… Мысли её оборвались, стоило завидеть личного служку, спешащего к ней навстречу. — Зу Иррет, — глубоко поклонившись, парнишка лет восемнадцати поднял медовые глаза на свою госпожу и едва различимо произнес: — Прибыл посол Генуа, тот что на Икарии, просит принять, он с дарами для Повелителя. Хранительница, запрятав тягостные мысли поглубже легко кивнула кудрявому пареньку: — Хорошо, пойдем Тесс, — мягко скомандовала Госпожа — Хранительница Сада, и плавно двинулась впереди служки, надеясь, что последний на сегодня прием будет хоть немного радостным или полезным для Империи.~***~
— Зу Анэш Тоуф Иррет! — приятным баритоном приветствовал итальянец, дожидаясь в приемной гостиной. Пожилой, с чернявыми усами, мужчина добро улыбается и отвешивает глубокий поклон плавно подошедшей девушке, он галантно берет протянутую девушкой руку и осторожно целует: — Благодарю, что смогли принять в столь поздний час. Надеюсь, вас не затруднит? — Что вы, посол Ла Дерелье, нисколько. Не обращайте внимание на мой меланхоличный вид, и не посчитайте это за личное оскорбление, сегодня просто наплыв людей из различных… мест, — едва улыбается Хранительница, осматривая волнующегося итальянца. — Понимаю Зу Иррет, — Ла Дерелье снисходительно кивает, и ещё раз убеждается пусть и с могуществе сей империи и её представителях, но и в красоте рядом стоящей Хранительницы. Госпожа Хранительница, которую так же со спокойствием можно назвать молодой очень красивой женщиной выглядит выше всяких похвал: изумрудное в пол платье слегка оголяющее плечи, чей подол позади украшен всевозможными перьями, не выглядит вычурно, а скорее богато и строго, всего один увесистый золотой кулон с лабрадором на шее не дает потеряться элегантности платья и только подчеркивает неглубокий вырез. Волосы девушки необычно отливающие всеми цветами радуги высоко подняты вверх и причудливо заколоты позади двумя резными шпильками с самоцветами, что позволяет открыть вид на молочную длинную шею и на такие же лабрадоровые не длинные серьги в ушах. Аметистовый едва прищуренный взгляд Хранительницы манит, но в то же время остужает серьезность в этих красивых глазах с темной поволокой длинных ресниц, и минимуму малахитовых теней на веках. Она вся живая и необычайно изящная, можно сказать хрупкая, как цветок или экзотическая птичка-колибри, пестрая и яркая, и в тоже время с небывалой мудростью во взгляде и с выверенным прохладным этикетом. Пусть по рассказам Ла Дерелье и ожидал нечто подобного, но видеть в живую — другое, потому итальянцу всё странней кажется его маленькая затея, да и глупостью несусветной, однако отступать уже некуда. Пускай в ожидающей зале и приготовлены отдельные дары, так же как и товар, отобранный лично, однако… Посол прочищает горло и прежде чем двинуться из приемной гостиничной в ожидающую залу, достает из широкого поясного кармана маленькую бархатистую шкатулку и делает всего шаг к Хранительнице Сада. — Зу Иррет, не сочтите теперь вы за оскорбления, и пусть вас лично будут ожидать дары в принимающей зале, но позвольте преподнести именно сейчас вам эту скромную вещицу, в знак моей предрасположенности, и очарованием вами, — Ла Дерелье приоткрывает шкатулку на которой лежит драгоценная маленькая брошь — в её инкрустации нет бриллиантов и изумрудов, всего лишь перламутровые лепестки изящной веточки с одной гроздью мелких цветков из аметиста, — Понимаю, она не отличается от сотни других украшений, и даже её ценность мизерна по сравнению с теми украшениями что есть у вас, но поймите, я как итальянец и как уважающий себя мужчина, не мог явится перед прекрасной дамой без, хотя бы… цветов. Посол иронизирует, создает каламбур и неловко смеется, и надеется после своего моветона остаться с головой, однако Туоф поражает своей реакцией: девушка радостно улыбается и мягко качает головой, касаясь перламутровых листьев броши. — Какая изумительная брошь. И правда — обычная, но в этом и её изящество. Как вы угадали что мне нравятся более… простые камни, нежели адаманты да рубины? — польщенная Хранительница берет шкатулку в руку и рассматривает пусть простенькую, но очень искусно сделанную брошку, — Вы определенно подняли мне настроение посол, а ещё знаете толк как обращаться с дамами. — Ну что вы, моя Госпожа. Что вы! — смущенный, но довольный Ла Дарелье поправляет свои усы, и уже более деловым тоном предлагает: — Как насчет беседы о… погоде и поставках? Может прекрасная Зу Иррет желает побеседовать здесь или предпочтете… — Предпочту пройтись, если вы составите мне компанию, — соглашается на второй вариант Хранительница, и улыбчиво, в сопровождении посла, начинает ненавязчивую беседу, которая вскоре выльется в обсуждение дел.~***~
— Здесь у каждого свое, Зу Иррет… — они не доходят до гостиной залы и останавливаются возле маленького балкончика с западной стороны замка, как раз наблюдая последние лучи яркого солнца уходящего за морской горизонт, — Понимаю вас отчасти, однако дознавать не стану — не мое это дело, но я смотрю вас печалит что-то помимо поставок с нами, или даже с другими государствами, уважаемая Госпожа.… — Когда печешься о благополучии столь могущественной Империи, пусть и не столь обширной по территории как, скажем Османская… или Священная Римская, то тут без всякого будут возникать думы… тяжелые, печальные, нагнетающие, — не раз уже наблюдая за таким красивейшим кровавым закатом тихо признается Туоф, и так же не поворачиваясь к послу тихо продолжает: — Однако даже я не столь сильна и властна над некоторыми изменениями, что происходят здесь, и порой кажется, что уже ничего не может быть у меня в руках. — Но вы одна из немногих, да простите меня за грубость, кто, по моей информации, может следить за всем здесь происходящим и оказывать настолько положительное влияние на Империю и её устрой в целом. Недаром вы — Хранительница Сада, я бы даже назвал вас Хранительницей покоя. — Приятно слышать столько откровенные слова, но… моя власть Хранителя ускользает, мой друг, и новые правила иг… — Туоф осекается, и улыбчиво поправляет себя, — …Правила Сада порой не могу оспорить даже я. — Хотите обратно вашу власть, Зу Иррет? — хитро прищуривается итальянец, однако спрашивает достаточно осторожно. — Я хочу обратно не власть, а тот самый покой для Империи, — тяжело вздыхает Туоф, она переводит поистине уставший взгляд на посла и продолжает, однако тон её становится в мгновение стальным и непреклонным, — И я сделаю всё, посол, абсолютно всё, для блага моего мира и процветания Императора. Если бы в моих руках был тот инструмент, с помощью которого я бы могла изменить хоть что-то, сбить апломб у некоторых… здесь живущих, показать, что ещё хоть кто-то может стоять на равных с… Туоф неподобающе цыкает, вспоминая разговор с одной из слишком зазнавшихся особ этим утром, пощелкивая ногтями, но в момент успокоившись, тихо извиняется: — Прошу прощения, Ла Дерелье, вам совершенно неинтересно думаю знать, что творится здесь, и как изменились правила за последнее время, да и я впрочем неподобающе расклеялась, раз выговаривая это столь занятому человеку как вы. — Не извиняйтесь Госпожа. Каждому нужно порой выговориться, А молчать — плохо для души и сердца. Не копите черные эмоции, — итальянец осторожно берет Хранительницу за руку и, наверное, делает больше, нежели решил изначально, — Но позвольте мне помочь вам, в самой малой части. Давайте пойдем на выгодное сотрудничество, и дабы помочь вам перетянуть… простыню мира на свою сторону и обезопасить… Империю изнутри, я предложу вам тот самый инструмент. — Но кто им послужит, дер посол? Кто? — Туоф почти смеется, отчасти наивно полагая, что действительно сейчас итальянец предложит ей выход из всех сложившихся проблем, — Здесь всё измеряется вниманием и… — Красотой? — понимающе хмыкает мужчина и предлагает ей всё-таки пройти в ту самую комнатку где ожидают дары. — Вы проницательны, — стрельнув на итальянца пристальным взглядом, соглашается Хранительница, — Всё верно. — Что ж, тогда, позвольте заключить с вами договор о поставке товаров с конкретно Икарии, и в знак моего уважения преподнести первые дары… — пусть Ла Дерелье не знает всех подводных камней, но ему ситуация которую вскользь описала Хранительница кажется слишком схожей с обычными мирскими пакостями на самых высших уровнях власти, а если так, то посол не прогадал, и его дар может таки повлиять здесь хоть на что-то. Он позволяет Туоф пройти первой, за деревянную машрабия-пререгородку, за которой стоят четверо рабов, полностью сокрытых от всех накинутыми на голову платками. Он щелкает пальцами и трое мальчишек скидывают ткань, понуро опуская головы. — Эти дары для самого Императора… — начинает посол. — Ещё несколько… — Туоф обрывает посла, качая головой, словно она знала, что предложит итальянец и это для неё не в новость, однако, когда посол подходит к последнему юноше и скидывает с его головы серебреный платок, то все последующие слова Туф встаю поперек горла и она резко замолкает. — И жемчужину, которую я вам привез, — смотря на реакцию Хранительницы Сада Ла Далерье уже знает, что договор они подпишут, и точно знает, что по взгляду девушки он угадал верно. — Он… прекрасен, — Хранительница осматривает мальчику смесью профессионального и восхищенного взгляда, оценивая его уникальность, красоту и диковиность, а когда мальчик поднимает на нее взгляд, Туоф хочется машинально схватиться за кулон — такого ледяного взгляда она ещё ни разу не видела у рабов, и не только у рабов. — Вы будете тем самым послом от Генуэзского Союза и лично от Икарии, господин Ла Дерелье. Пройдемте в переговорную залу для подписания всех необходимых бумаг, — твердо говорит Анэш, уже накидывая приблизительно десятый план в голове как «перетянуть простыню мира».~***~
Под ярко-красными лучами заходящего солнца он ступает по серовато-красной плитке, уходящей в широкие ворота главного входа во дворец. Джек не может остановиться на минуту и рассмотреть всё массивное здание целиком, ему кажется, что даже если он задерет голову вверх, то не сможет полностью увидеть острые пики мрачного черного дворца. Он нависает будто громадной скалой, словно вот-вот упадет на них, всего на нескольких рабов которых ведут последними в большом караване даров. Но его поторапливают и из-за солнца слепящего слева Джек не может рассмотреть всё, хотя его глупое любопытно так этого и просит. Но их не заводят в массивные кованые ворота, а ведут по более узкой, но всё той же красной дорожке влево, в западную сторону. Парнишка не разговаривал ни с кем кроме посла перед тем как они причалили, и ему как-то странно ощущать, что господин посол последний с кем он говорил на родном языке. Но беловолосый откидывает эти мысли и смело заходит в просторную темную залу, пустынную и безлюдную, через которую их ведут — остальные более большие и массивные дары остаются в этой зале, охраняемые несколькими слугами, а несколько сундуков с драгоценностями, тканями, различными сувенирами и сладостями доставляются дальше, так же как и их. Итальянец лично командует своим слугам, но пока их никто не встречает, лишь охрана стоящая на каждом входе и выходе открывает массивные арочные двери. Джеку эти три комнаты, большие и безлюдные, предназначенные кажется именно для даров, кажутся слишком заброшенными, вровень и всему замку, и он уже думает в какое одичалое место попал, но когда ещё одна окованная железом деревянная дверь открывается и они попадают в небольшую уютно обставленную залу на все тот же восточный мотив, его мнение слегка меняется. Здесь нет окон, зато полно подвешенных к потолку чаш с горящим маслом, ярко освещаемых все вокруг, пару низких стульчиков-кресел, диванов, и низкие кованые столики куда складываются все самые хрупкие дары, и они — остающиеся стоять посередине. Посол приказывает им оставаться за ромбовидной деревянной перегородкой, а сам уходит в другую дверь, а они четверо и ещё трое слуг, которые стоят позади остаются в безмолвной тишине нарушаемой лишь тихим гулом пламени. Его мысли странные, не про этот величественный действительно дворец, не про то, почему нервничал так посол, не то какая судьба его дальше ждет. Джек думает обо всем на свете, но больше всего его мысли возвращаются к ткани накинутой на голову. Она слегка мешает. Благо она легка и через нее прекрасно дышится и видится, хотя снаружи эта газовая ткань серебряная и ничего под ней невидно. Зачем такая анонимность? Они ведь всего лишь рабы… Джек еще не понимает этих тонко сплетенных выходок взрослых, и такой официальщины. Когда через незначительные минут пятнадцать в комнату вновь заходит посол Фрост почти радуется, но за ним величественно вплывает молодая женщина, красивая, изящная, однако очень хрупкая на вид и такого же роста что и сам Джек. Они тихо переговариваются на арабском, а после посол представляет дары и приказывает тем троим скинуть ткань с головы. Девушка же эта, которую итальянец уважительно называет Госпожой, насколько успел выучить слова Джек, лишь возражает, однако когда Ла Дерелье подходит к нему и сам снимает с него серебряный платок женщина замолкает, как-то странно на него смотря. Джек различает в её красивых аметистовых глазах восхищение и неверие, а ещё легкую крупицу страха, но вновь тушуется и как учили, опускает взгляд. Видимо посол угодил, раз она становится довольной и приглашает его, кажется, подписать тот самый договор. Джек искренне рад за посла, хотя наверное тут нужно думать о себе… Брошенный итальянцем взгляд прежде чем он скрывается за дверью является прощальным для Фроста. Его бросают ради поддержания мира. И он остается совершенно один в чужой империи. Когда через ещё четверть часа сначала знакомые ему слуги итальянца спешно покидают комнатку, а после уже незнакомые, здешние слуги забирают почти все дары Джек понимает, что наверное договор уже подписан, и скоро галера итальянского посла отчалит. Ещё через четверть часа в комнату легким шагом заходит та самая девушка. Она осматривает ещё раз с ног до головы Джека и других рабов, и тихо довольно выдыхает, а вот семенящий за ней кучерявый мальчишка держит на небольшом подносе четыре странных ленты. Госпожа эта только щелчком пальцев призывает остальных четырех слуг которые стоят за спинами рабов. Слуги осторожно и быстро берут преподнесенные ленты, и каждый вновь становясь за спину рабу, освобождает от платков их шеи и надевает ленту. Джеку странно это видеть, наблюдать в давящей тишине, как вот только что в руках это была всего лишь лента, серебристого непримечательного цвета, но как только она касается кожи первого раба, то резко приобретает форму и с тихим щелчком, будто звоном металла, закрепляется на шее, становясь тонким металлическим ошейником. Вопрос, как это происходит, в его голове слишком большой и жирный, но Джек только замирает истуканом, когда к его шее прикладывают эластичный метал или ленту; его первое ощущение к кожи — шелк, второе, когда с металлическом отзвуком она намертво закрепляется — прохладный тонкий металл, ставший цельным поводком на его шее. Вот и всё. Теперь он официальная здесь игрушка. Паренек легко усмехается про себя. Когда всем рабам надеты ошейники — как же это правильно — они-то никто. Девушка хлопает в ладоши и неожиданно, по маленькой зале проносится легкая теплая волна света, и после помещение и всё в нём словно меняется. Джек не думает, что это у него что-то со зрением, ведь по изумленному вздоху других видят они одинаковое. Комната на взгляд становится светлее, словно сюда проникают лучи солнца, а огонь в чашах горит как-то по-другому — ярче, живее, с искорками белого и красного, что вспыхивают вокруг чаш, а каменные стены пусть и осветляются с помощью необычного света, но каждому видно, как в темных местах камень выделяется шевелящейся чернотой, словно ожившие тени пытаются побороть свет, или вовсе не словно. Это бы наводило жуть, если бы не дальнейшие преобразования, что видят мальчишки стоящие посреди творящегося волшебства. Частично изменяется даже платье девушки, превращаясь ещё более длинным птичьим шлейфом позади, а глаза у Госпожи начинают сиять ярче, словно их подсветили фиолетовым пламенем изнутри, ровно как и фиолетовые искорки собираются на кончиках её пальцев. Но девушка не дает придти им в себя или даже запаниковать, она ещё раз хлопнув в ладоши теперь привлекает внимание новеньких: — Итак, йёру, — спокойным тоном заговаривает она, — Вы прибыли во дворец Темного Императора, и отныне являетесь полноправной и неотъемлемой его собственностью. Ваша дальнейшая судьба теперь будет проходить в стенах Палатти-Эсор, а жизнь целиком и полностью зависеть от желаний и милости нашего Повелителя. Она замолкает и дает время каждому осознать сказанные слова. Только Джеку одному плевать кому он там теперь принадлежит и где будет проходить его жизнь. Потому что он первый понимает в чем тут дело, и почему это незнакомый язык, вдруг стал ему легко так знаком. Ведь Госпожа эта говорила по словам на неизвестном ему языке, однако он, ровно как и другие рабы её полностью понимали и воспринимали словно она говорила на их родном языке, пусть и у каждого он свой. Вторая пометка в голове почему все шарахаются и в то же время с благоговением говорят о Империи Тьмы. Даже акцент необычного языка не похож на те, которые он слышал за всё свое небольшое путешествие по заморским островам. Помимо слов о чарах и волшебстве, Джек ничего не может подумать или даже вспомнить, ведь в детстве, в книжках, такое только магией и обзывалось… И вот тут-то ему становится слегка плохо, с понимание куда именно он попал и что ещё здесь существует странного и необычного. Теперь уж загадочная Империя не кажется такой простой, как он напридумывал себе сидя в каюте. — Для начала попрошу ничему не удивляться и ничему не пугаться что вы здесь увидите и услышите, всё что вам будет казаться — не морок или иллюзия, а происходящая действительность, — после её слов мальчишки наконец начинают осмысленно переглядываться, и Джек даже готов поспорить, что помимо удивления в их глазах есть оправданный страх. А девушка осторожно подзывает ближе своего слугу, и всё тот же кучерявый парнишка достает со столика новый поднос на котором лежат четыре посеребренных браслета. — На вас наденут браслеты, и волей неволей не сможете совершить четыре основных действия, — заговаривает Госпожа, пока всё те же слуги покорно забирают браслеты, чтобы надеть на рабов, — Не сбежать, не совершить самоубийство, не полюбить, не навредить Повелителю. Браслеты также ограничители, которые будет сдерживать некоторые ваши эмоции или… — девушка не договаривает и берет паузу, а новоприбывшим рабам, одному за другим зацепляют на левое запястье браслеты. Когда очередь доходит до Джека, он как-то странно воспринимает браслет на котором ещё и темной гравировкой выбиты непонятные символы. Ведь — «Не навреди» ему кажется смешным, с его то проклятием. Фрост кидает взгляд на эту Госпожу, быстрый, холодный, и в эту секунду браслет застегивается на его левом запястье, но кулон на шее девушки моментально трескается, отчего Хранительница резко вздрагивает и с искренним удивлением осматривает беловолосого мальчишку. Этого им ещё не хватало… Но браслет вроде даже не треснул. Может, просто совпадение? Но её магия никогда не дает осечек… Однако, больше она не подает вида, поняв, что мальчик так ничего и не заметил, лишь вновь заговаривает холодным тоном: — А теперь, я могу вам представиться — Анэш Зу Иррет — Хранительница Садов его Императорского Величества. Вы можете обращаться ко мне только как Зу Иррет, что означает здесь Госпожа. Прежде чем вас распределят, я представлю вас Повелителю, как дар от посла Генуа. Голову советую держать опущенной, пока вас будут смотреть, нельзя произносить ни звука, ни слова. Нельзя без дозволения Повелителя смотреть ему в глаза, заговаривать первым, пытаться уж тем более дерзить. Думаю никто из вас не желает умереть в свой первый день. После одобрения Императора вы станете служками, или отправитесь в Серебряный Сад и начнете свое обучение. С остальными правилами, законами и нормами поведения вас ознакомят другие мальчики. Последнее от меня вам напутствие — забудьте свои имена и свое прошлое, не глупите, и подумайте тысячу раз прежде чем что-то совершать; браслеты защищают здесь как вас, так и само место и его истинных обитателей. Смиритесь с тем, что вы теперь — йёру — никто, безымянники, навсегда вынужденные прожить в этом месте. Её слова обрываются и в образовавшейся тишине Анэш дает минуту йёру на размышление и осознание, пока ставшие ненужными слуги выносят из залы последние дары с тканями с сладостями. А Джеку всё это странно и дико. Необычно для одного дня, но в то же время любопытно, что будет дальше? Хотя, наверное, он здесь единственный который желает вообще не встречаться с тем самым Императором. Если простая Госпожа и Хранительница какого-то там сада такое вытворяет в плане чародейства и неплохой такой магии, то, что можно сказать о том, кого зовут Императором Тьмы?.. Но он как и трое других, смиренно опускает голову и после небольшой передышки следует за Хранительницей, которая через две больших залы заставленных всевозможными статуями и древними вазами да кувшинами, ведет их по лестнице на второй этаж. И они, четверо безымянников, в полной, почти гробовой, тишине проходят сводчатый резной холл, бредут по узкому коридору и уже через минут пять попадают в просторную светлую залу, где журчат фонтаны и слышится смех юношей.~***~
Вести этого мальчишку через Сад для неё плохая идея изначально, но таково негласное правило и самый короткий путь; на обозрение всех наложников… Анэш вынуждена кидать то и дело быстрые жесткие взгляды, пресекая любопытных наложников остановиться и поглазеть или начать перешептываться о новеньких. Она идет прямо через центр Сада, давая каждому из прохлаждающихся юношей убедиться, что прибыли новенькие. Анэш отдает приказы жестом своим слугам, и те семенят быстро возле новых йёру, а она поминает чертей за то, что одно конкретное и, к её великому сожалению, ставшее слишком влиятельным существо вечно посещает Сад именно в те дни, когда привозят новеньких, дабы лично узнать каких привезли и ненужных выкинуть моментально. Хранительница не думает что обойдется в этот раз, и не прогадывает, когда в дальнем крыле слышится стук посоха, ознаменовывая что в Сад входит важная персона, и сайи* оповещает о входящем. Набившее оскомину Имя и наименования вместе со всеми титулами бьет девушке по ушам, а ближайшие, не только служки, но и мальчики-наложники встают со своих мест и в почтении склоняют головы. — Помяни черта, — холодно проговаривает Туоф, смотря за юношей что выходит из главного коридора. Он, тот кто не считается со всеми другим, в сопровождении двух слуг горделиво прошествует навстречу Хранительницы. Шаг его легкий и изящный, белый шелк накидки развивается по полу и нежным звоном слышен на талии перезвон серебряного пояса. Он неземной, хрупок как хрусталь, но в холодных серебристых глазах полных безразличия чувствуется острая сталь. Он горд и доволен собой, двигаясь намеренно плавно, легко и медленно, заставляя всех ждать и не замечая никого вокруг себя, с легкой едва различимой улыбкой на бледных губах. Он такой как в сказках про эльфов — юноша с изящным телосложением, которое виднеется через просвечивающийся серебристо-белый шелк легкого полуплатья. А белесое лицо с острыми скулами не выражает никаких подлинных эмоций. Он весь — воплощение белизны, неприкосновенности и величия — единственный такой, кому дозволено иметь двух слуг, у кого тонкий хомут на шее позолочен, тот, чьи волосы длиннее, чем даже у большинства девушек коих удавалось видеть Джеку, и белоснежной идеальной волной спускаются до пояса, лишь слегка сцеплены одной серебряной заколкой с алмазами и в виде полумесяца. Безразличие на белом, вечно юном, лице сменяется легкой заинтересованностью, когда он видит за Хранительницей нескольких новеньких и потому решает приблизится первым. — Луноликий... — с фальшивой почтенностью произносит девушка, когда юноша подходит ближе, но не склоняя головы, как многие другие за её спиной — все бывшие Эйль-хас, дворцовая стража, сайи и служки. — Зу Иррет, Хранительница, — таким же тоном отвечает юноша и фальшиво дружелюбно улыбается, — Ты вновь позволила новеньким… — взгляд серебристых глаз небрежно скользит по йёру, но в мгновение из всех никчемных рабов вылавливает фигуру белоснежного мальчишки, и красивый юноша смолкает. Лунный в полной тишине обгинает Туоф, нахально игнорируя правила, и подходит почти вплотную к Джеку, осматривает с почти осязаемой брезгливостью того, но не подав вида никому в Саду, лишь горделиво приказывает: — Подними голову! Новенький слушается, хотя в нем и чувствуется этот стержень упрямства, и когда Лунного обдают холодом ледяные лазурные глаза новенького он подавляет первое инстинктивное желание залепить мальчишке пощечину и отшатнутся от него на шаг назад. Так не смотрят на него! Лунный надевает маску пренебрежения и морщится. Недостойный, слишком… неуклюжий, худющий, строптивый… Грязный. Что-то определенно отталкивает его в этом мальчишке. Он, небрежно взмахнув тонкой кистью, лениво изрекает: — Ничего нового. Как и с десяток предыдущих. Страшненький. Отошли его и других в прачечную. Видеть здесь не хочу этих новеньких! — Нельзя, — подавив желание цыкнув или рыкнуть, холодно обрубает Туоф, складывая руки на груди и смотря в серебряные глаза почти равного ей по статусу в этом Саду, — Это подарок от Генуэского Союза и посла Икарии лично. Повелитель должен увидеть и оценить, а после уже, если захочет, выслать на кухню или прачечную. — Ты не слышала моих слов, Анэш? — усмехается Лунный, он надменно осматривает Сад и каждый, кто так яростно следил за этой сценой теперь делает вид, что ничего они не видели, и зал вновь начинает бурлить тихими шепотками и легким смехом, — Я могу тебе приказывать! Я — Эйль-Хас Айсек Повелителя! Я хочу, чтоб ты убрала этих глупых рабов или это сделаю я! — Не смей поднимать на меня голос! — резко меняя настроение, цедит Фея, она сверкает огнем аметистовых глаз и подходит вплотную к юноше, почти шипя ему в лицо, — Может у тебя и место на Кешили, и ты поравнялся во власти даже со мной, но не забывай, что пока ещё я Глава и Хранительница Сада! И ошейник по прежнему у тебя на шее, а это значит... знай свое место! Подарки присланные Повелителю не выкидываются и не убираются, пока он сам этого не решит! А значит я веду этих четверых и остальные дары дальше, а вы, Эйль-хас, будьте любезны, ступайте на прогулку, как этого и хотели. Анэш играет бровями, как бы намекая, чтобы юноша поскорее убрался с её пути, и он жестко смерив Хранительницу взглядом и процедив едкое: — Посмотрим как ты через неделю запоешь, когда этот ошейник с меня официально снимет мой Император! — и юноша гордо разворачивается, и в сопровождении своих слуг уходит. А Хранительница Сада только повторяет про себя слова успокоения и думает, что… надо бы поспешить. Сейчас была последняя капля. — Пошли за мной! — резко командует она, и не обращая внимание на вновь повисшую едкую тишину Сада и притихших наложников ведет йёру дальше, к смотровой, где обычно и должны такие мальчишки дожидаться первой аудиенции с Императором.~***~
«Он красив… Безумно», — думает Фрост, поглядывая издалека на это воплощение величия и изящества, словно светящееся безмолвным холодным светом изнутри. Но когда необыкновенной красоты и утонченности юноша подходит ближе и заговаривает сперва с Хранительницей, а после и подходит к нему, то всё очарование странным… господином(?), рушится, стоит Джеку посмотреть в безразличные, с толикой брезгливости серебристые глаза, обрамленные грифельными пушистыми ресницами. Он холодит, сам взгляд, и похож на сияние… полной луны, действительно правильно — Луноликий. Джек впервые тушуется под таким взглядом, перед этим странным юношей, потому что чувствует исходящую от него власть и силу, жесткость стали в характере и такую же непринадлежность ко всем, кто здесь находится — он словно из другого ранга, и от того взгляд, кинутый им, кажется ещё более унижающим. Джек чувствует себя мелким насекомым, не то что бы рабом, и безмолвно стоит, даже не возражает внутренне, когда этот красивый юноша начинает возмущаться и не желает таких «страшненьких» видеть здесь. Джек думает почему-то, что этот юноша прав… Почему не поймет, но по сравнению с таким как этот Луноликий, другие действительно меркнут. Он топит всех в своем холодном гордом свете. Лунном свете. Однако, на странность лишь на одну Хранительницу Сада это не действует, и она в одночасье из спокойной и, как показалось на первый взгляд, достаточно рассудительной и мудрой, превращается в опасную и жесткую, не уступая этому юноше в споре и даже указывая ему на его какое-то там место. Джек пугается этого, пугается того, какие же здесь все странные, и за этим смехом и улыбками видна жажда хлеба и зрелищ, за надменностью — холод, за мудростью — злость, за смешками и улыбками — жажда унизить, вытравить, и вот она — власть; Фрост впервые в этом месте, не прошло больше получаса, а он уже наглядно видит как собачатся за власть… И не дай бог, если для него это только начало. Он уже правда не против, если этот Луноликий сделает так, что его сошлют в прачечную или на кухню. Для него это наоборот будет каким-то избавлением от всех этих непонятных либезивных масок, споров, интриг и хождения по трупам рабов. Но юноша горделиво уходит, а Госпожа велит им идти дальше за ней, и вскоре они проходят почти нескончаемый зал — Сад, как пояснила прежде Хранительница. И действительно, помещение которое занимало почти всю территорию второго этажа, окруженное белыми колоннами, больше всего походило на сад, с кучей всевозможных клумб с цветами, маленьким цветущими деревцами, пальмами, двумя тянущимися вдоль всего зала резными узкими фонтанами, нескончаемыми столиками, коврами на мраморе, кучей подушек, перин, диванов и кресел, кальянных столиков, столиков с фруктами. Всего возможного и по правде райского… И везде были эти юноши — их много, они пестрые, разряженные в те же облегченные брючные восточные костюмы, порой слишком откровенные и вульгарные, как и на Милосе, в шелках и драгоценностях, смеющиеся, с холодными цепкими глазами, подведенные сюрьмой, сладкими улыбками и раскрепощенным поведением. Беловолосый парнишка не понимает как так можно, как они здесь так спокойно живут обыденной счастливой жизнью, прекрасно зная, что у каждого на шее этот ошейник. Рабы ведь… Единственное, что становится понятно Джеку, когда их ведут через весь этот цветной роскошный рай, так это то, что Сад как-то разделен поперек широкой, но не высокой перегородкой из такого же резного дерева, и та сторона которая дальше, кажется южная, она чутка больше, и в ней юноши более богаче одеты, более шикарно выглядят… «Неужели и здесь всё делится на классы?» — смущенно думается ему, и становится так же противно как и на Милосе от разговоров тех подстилок. Всё что угодно, но Джек ни за что не станет таким же как и этим мальчишки, как и те подстилки. Пусть уж и вправду нормальная жизнь в кухарне или прачечной. Он не готов продавать свое тело ради этой всей роскоши. Мальчишка пропускает одни и те же мысли в голове, впрочем, как и то куда их ведут, и лишь останавливается, когда останавливаются другие, а к Хранительнице подбегает один молоденький служка — он низенького роста, с зеленым тюрбаном на голове и в легком таком же изумрудном костюме, парнишка клянется и что-то быстро шепчет девушке на ухо. — Что? Почему меня не предупредили? Когда?! — возмущенно восклицает Хранительница. — Сейчас, Зу Иррет. Вот только что, охраны не был… — Пошли быстрее! — шикает на него Хранительница, однако повернувшись к своему личному служке быстро приказывает, — Тесс, пригляди за йёру! — Да, моя Госпожа! Хранительница ещё раз оглядывает их всех, стоящих посреди коридора, и досадно вздохнув, быстро уходит в сопровождении того же низенького слуги. Они же остаются в обширном и светлом коридоре, где сверху и вокруг зажжены множество ламп, факелов, и настолько ярко, что создается впечатление что до сих пор солнечный день, хотя Джек даже здесь видит причудливый стеклянный потолок над третьим этажом и может различить, что наступает серая ночь. Да, потолки здесь необычные, не перегороженные как с первого этажа на второй. Джек подметил это сразу, как только они зашли в Сад и он посмотрел вверх; узорчатый потолок стеклянной башни возвышался где-то вверху, давая прекрасный обзор на стальное небо отливающие последними всполохами оранжевых лучей. Да, архитектурная составляющая дворца в центральной его части позволяла и второму этажу и третьему наслаждаться открытым небом во всей красе, и по правде это было лучшее, что он здесь подметил. — Тесс! Этот голос, Джек резко вздрагивает и прекрасно его узнает первым, обрывая свои мысли, но кучерявенький мальчишка оборачивается первым, и покорно склоняет голову: — Эйль-хас… Прошу прощения, но моя Госпожа… — Я знаю, встретил её только что, — изящный юноша подходит теперь в сопровождении всего одного служки позади себя, — Она передала, что вот этого беловолосого, и остальных я должен доставить вниз, планы у Повелителя поменялись. Он не желает видеть сегодня, как и в будущем эти дары. Лунный убедительно смотрит на служку, и Тесс теряется, не зная верить или нет, но ослушаться слов самого Айсек Повелителя не может, потому лишь коротко кивает, вынужденный поверить на слово, хотя ему это кажется чересчур спонтанным. А молчаливый темноволосый парнишка-служка Лунного по его щелчку показывает трем рабам в направление далекой лестницы, уводящей как наверх так и вниз, и конечно же Джека туда же. Всё это действие и появившийся опять этот особенный настолько стремительны, что Джек до конца не осознает, а когда понимает, что ему удастся избежать встречи с тем самым Императором даже радуется, пока его молча, в сопровождении это белоснежного юноши ведут по-длинному широкому коридору к главным лестницам ведущим вниз. — Ты ведь не против, — не оборачиваясь, вдруг заговаривает Лунный снисходительным тоном, — Тебе не выжить в этом змеятнике, да и не нравятся такие как ты Повелителю. Лучше работай в прачечной или на кухне, работа пусть и тяжелая, но зато тебя никто трогать не будет… Вообще никто. — Не против. Спасибо, — тихо при тихо говорит Фрост. Он действительно не страшится работы, он страшится всего того, что насмотрелся на Икарии и пока ожидал на Милосе. Хватит с него, а этот Луноликий… Плевать насколько он высокомерен и горделив, он видимо пожалел Джека и на этом спасибо. А Эйль-хас усмехается, пока этого никто не видит, и спешит поскорее скрыть рабов; главное, чтобы Анэш не поняла, и на личных слуг Повелителя не натолкнуться. Его коварное дело остается за малым, и как только они спустятся, мальчишка перестанет быть угрозой. Слишком странный мальчишка, — думается с пренебрежением сероглазому юноше. Но прежде, чем Джек вздыхает с облегчением, Луноликий гордо решает, что его план исполнился, и они доходят до массивных лестниц, с кованными узорчатыми перилами, происходит несколько вещей: несколько факелов наверху и с правой стороны мгновенно тушатся, позади раздается громкий рявк Хранительницы, окликая Лунного, а Джек чувствует это… Он чувствовал это ощущение всего лишь два раза в своей жизни и отдал бы всё, чтобы не чувствовать это вновь — страх, неподдельный страх и чувство приближающейся смерти. Так, что ребра сдавливает невидимой паутинкой, так, что кончики и без того вечно холодных пальцев леденеют, и его взгляд почему-то резко переводится в правый дальний угол, рядом с мраморной лестницей — туда, где так жутко скапливаются тени. Тьма. Она заполняет залу в эту же секунду, и никто не успевает среагировать, лишь Джек вздрагивает и у него замирает сердце. — Допрыгался… — почти разгневанно шепчет Анэш и быстро подходит ближе, пока Луноликий разочарованно склоняет голову и отступает назад, давая Тьме оплести всю большую залу. И лишь один Фрост не может склонить голову: он впивается взглядом в темную фигуру, медленно проступающую из самого темного сгустка темноты. Темнота оседает шлейфом у его ног. Тьма укрывает плечи длинным плащом, а мелкие тени вьются послушными острыми нитями по рукам, когда из мрака выступает на свет Император, сверкая властными желтыми глазами. — Повелитель!.. — шепот проносится по зале, и даже Хранительница вынуждена на миг остановиться и в уважении склонить голову. Джек склоняет голову последним, а скорее просто быстро опускает, индифферентно почему-то боясь столкнуться взглядом с этим… этим существом. Человеком его никак не назвать — не с этими хищными глазами, не с самой Тьмой, в виде мягкого плаща за плечами. — И что здесь происходит? — почти играючи спрашивает он шелестящее-бархатным голосом. Питч медленно заводит руки за спину и делает шаг по направлению к странной, на его взгляд, группе скопившейся неподалеку лестниц. — Повелитель… Прошу прощения, это мое упущение! — резко встревает Туоф, пока Луноликий не успел и рта открыть, — Видимо ваш Эйль-хас так желал сделать вам сюрприз, что и решил сопроводить самолично к вам… новый дар от Генуа. А меня ложно вызвали в Сад Фей… Видимо, так же он постарался, чтобы самовольно «украсть» у меня новых йёру. — Ещё один из даров Генуа? Не в прошлом ли месяце были? — скучающе осведомляется Темный, хотя на самом деле ему смешно, смотря на реакцию Лунного, который, судя по всему, не сюрприз хотел сделать, а вновь сбагрить новеньких. Это забавляет Питча, и он даже бы позволил и в этот раз проделать это Лунному мальчишке, однако что-то в этих дарах его настораживает. — Это дары лично от посла с Икарии, и теперь нашего главного поставщика от Генуэзского Союза. Я подумала, что вам будут они интересны, и потому прислала рабов и… — Туоф замолкает стоит Питчу поднять руку, и она вновь слегка склоняет голову, чувствуя что сейчас её доклад ни к чему Повелителю. — Ещё один белоснежный, — мужчина осматривает мелкого худющего мальчишку, который стоит ближе всех к Лунному, и почему-то странно подмечает, что у новенького волосы пусть и на два тона, но светлее чем у его Лунного. Это странно, потому Повелитель плавно подходит к новенькому йёру. — Жемчужина… — едва проговаривает Фея, подогревая интерес Правителя, и ждет нужной, такой нужной реакции, моля богов, чтобы Лунный вновь ничего не испортил. А Кромешник усмехается, подходя к мальчишке, он подмечает боковым зрением как Луноликий подрывается уже решая что-то сказать, но так же небрежно взмахивает рукой, заставляя юношу молчать и оставаться на месте. Ему сейчас советники не нужны. А мальчишка почему-то вблизи странно ощущается, так знакомо и в то же время так непонятно, но… настолько знакомо, что тени на руках почти трепещут в предвкушении. Страх. Желтые глаза разгораются золотым огнем в одночасье, а ногти превращаются в заточенные черные когти ежесекундно, и Питч не медля приподнимает голову мальчишки когтистым пальцем, заглядывая в… лазурные ледяные глаза… Глаза, полные упрямства, затаенной ярости, злости и… Как интересно. Понимающая усмешка появляется на тонких губах Повелителя. — Мне нравится, — веселясь, оповещает Кромешник, — Скажи господину послу, что мы будем… принимать его дары с Икарии. — Благодарю, мой Повелитель! А что… — Я думал они не нужны! — резко перебивая Хранительницу, вклинивается в разговор Лунный мальчик, он теперь подходит на один шаг ближе и требовательно желает, чтобы мужчина обратил на него внимание, но Император продолжает удерживать этого нового мальчишку за подбородок и лениво рассматривать, — Итак слишком много йёру! А этого… пусть тогда будет моим личным служкой! Повелитель, ты ведь… — Остальных девай куда угодно, и забирай куда хочешь, — даже не смотря на Лунного резко обрывает Питч, — Но его не сметь трогать. Анэш, отправь его в Сад. Хранительница Садов едва улыбается, пряча в поклоне улыбку, и произносит тихое, но такое победоносное: — Как прикажете, Повелитель. И Джека наконец отпускают, позволяя Хранительнице, под присмотром других слуг увести мальчишку и трех других обратно в Сад. Луноликий же, капризный мальчишка, только разгневанно шипит, и это слегка удивляет мужчину. Император переводит едва удивленный взгляд на своего главного и неповторимого и поднимает в вопросе бровь. Другого бы за такое недозволительное поведение уже как в две секунды разорвали тени… А этот стоит и продолжает тихо шипеть. Но Лунный ничего не говорит, как всегда капризничает и, фыркнув, резко разворачивается и в сопровождении своих личных слуг уходит, даже не поклонившись. Обиделся, как всегда. Слишком разбалованный стал. Но Кромешник почти мгновенно забывает об оскорбленном и обиженном юноше. Император Тьмы, он же Король Кошмаров — тот, кто много тысяч лет назад и возвел эту империю, лишь смотрит в след уходящего беловолосого раба, и думает, что жемчужина оказалось таковой на самом деле. И ещё никто так откровенно не будоражил его своим внутренним страхом и… Правитель едко усмехается, сверкая золотыми горящими глазами. Мальчишка пахнет самой Смертью, и… это будет весело.