Жемчужный мальчик

Закат отливает ярко-красным, стелется маревом кровавым по поверхности спокойного бескрайнего моря, настолько, что даже оно теперь кажется багряным, опасно красным и в тоже время безумно завораживающим. Он щурится от оранжевых последних ослепительных лучей заходящего солнца и позволяет морскому соленому бризу растрепать волосы, подтягивая правую ногу груди и просто смотря вдаль. Вечер второго дня… Парнишка едва улыбается, слышит где-то внизу крики на арабском, что всё равно доносятся понятным для него общим магическим языком, и знает, что вторая команда мальчишек выиграет шуточные соревнования. Внизу прохлада, журчание фонтанов, вечерняя трель райских птиц и теневая аллея с кипарисами и олеандрами, а здесь лишь влажный воздух, шум мягкого ветерка и оранжево-золотистый свет, прогревающий, казалось бы, до последней косточки. Джеку не интересно спускаться, не выгодно сейчас, чтобы его хоть кто-то да находил, даже Джейми с Радом. Пускай пока не знают, куда он спрятался ото всех. А спрятался он довольно надежно; всё по ту же западную часть, куда выходит внутренний двор и аллеи, только парень прознал о более дальнем, ближе к южной стороне, балкончике, невзрачном на первый взгляд, маленьком, окованном железным решетчатым бордюром. Чтобы на него попасть, нужно пройти сначала в одну из сотни таких же непримечательных комнат, что представляют собой подобие развлекательной или переговорной, хотя по большинству мальчишки используют такие, когда хотят поговорить в узкой компании, и без лишних глаз и ушей. А вот как раз из этой комнатки идет выход на непримечательный, но такой ему сейчас удобный балкончик. Беловолосый тяжело глубоко выдыхает, и кладет подбородок на колено, щурясь злее, словно задумал нечто пакостное. Но это только вид, на самом деле, как бы его не шпыняли и не травили, он не будет делать того же в ответ. И конечно это безобидное «травили», в другом смысле сказанное, всё равно задевает сознание, и Джек зажмуривается, пытаясь выкинуть из головы увиденное на том самом ужине. Серебряная накидка, всколыхнувшись от ветра, бьет в глаза от блика лучей солнца, и он морщится. Как же так получилось и почему именно с ним? Почему каждое новое событие в Саду, так или иначе, касается его? Сперва Луноликий, после Ухиш, этот бедный погибший француз, пытку которого показала Госпожа, и после… Этот мальчишка, юный совсем, хорошенький и так глупо. «А должен был быть ты!» И парень это знает, неприятно осознавая, что пускай это и первое открытое на него покушение, но скорее всего не последнее. Холодок вновь пробегает по коже, но паники Джек не чувствует, только тяжесть в районе груди, тупую странную боль, злость и раздражение на всех, кто обитает в Саду. Вот бы их всех взять… да отпустить! Пусть живут своей жизнью, борются за неё в равных условия на улицах различных городов. Джек несвойственно для себя жестко усмехается и предполагает, что большинство тех кто здесь этим и занималось — выживало на улицах, пока их не заклеймили в рабы и не отправили сюда. Парнишка качает головой и приказывает себе не думать о судьбе других, ведь впору подумать о себе и о своей безопасности, ведь перед глазами всё ещё окровавленный мальчишка и проклятый ужин, к которому он так и не притронулся. И не притронулся после к завтраку, впрочем, тогда к нему не притронулась большая часть, как Серебряного, так и Алмазного Сада. Пусть все и понимали, что подобного произойти не может, однако неприятное чувство не давало спокойно приступить к трапезе. А после, вчера вечером, он рассказал всё Анэш, и на странность Госпожа даже не перебила его, не осудила и не опровергла слова, лишь без лишних слов уточнила, кто именно принес тех перепелок, и молча удалилась. Джек поднимает голову и открывает глаза, наблюдая, как кровавый диск почти полностью скрывается за огненным горизонтом. Он и не думал, что после его признания поднимется шум, или Госпожа моментально вычислит тех, кто это подстроил, однако сказанное Анэш сегодняшним утром его и вовсе поразило. Хранительница, выловив его как-раз-таки перед завтраком и отведя в сторону, намекнула, что теперь будет более чем безопасно при подаче еды, но вот от других покушений она, возможно, не сможет его защитить. Потому что наниматели слишком сильны, потому что служку, что приносил ужин, покромсали в кладовой, и следы, ведущие наверх, канули с концами в воду. Потому что сейчас у неё слишком много дел и новых досадных обновлений, а он обязан глядеть в оба и в случае чего за себя постоять. «Привыкай к сладкой жизни, Белоснежный!» — Сладкая жизнь, да? — парнишка улыбается, и качает головой, понимая о какой сладости имела в виду Госпожа. Приторная такая, липкая, мерзкая — вся обратная сторона роскоши и прекрасной жизни в Садах. Ему никуда от этого не деться, некуда податься… Некуда плыть с проклятого острова. Хотя… остров-то не виноват, как и сама Империя. Виноваты они — все те, кто пытаются добраться до верхов, проклятые развращенные души. Джек фыркает и думает, что это точно не его мысли. Так думал отец. А эти же, те, кто сейчас заливисто смеются и резвятся в Садах и внизу во дворе, это всего лишь такие же как он мальчишки, когда-то, по началу, ещё и нормальные возможно, точно такие же как он, но со временем ставшие жестокими, хитрыми и лицемерными. И он отчасти начинает их понимать. Здесь по-другому и не выжить, как из раза в раз говорит ему Рад и Хранительница Садов. Но он-то не хочет становиться таким же! Ни за что на свете! — Только поздно уже, — горько шепчет беловолосый мальчишка и провожает взглядом последние несколько лучей ушедшего за морской горизонт солнца. Он волей-неволей становится на них похож. Он должен быть похож хотя бы внешне. Ибо, если не так — наивного простачка убьют, скинут с того же балкона, отравят, отправят в прачечные или подложат под стражников, а после — по законам Империи — казнь за предательство. Не захочет следовать законам — казнь, не захочет кланяться и считаться со статусом высших — казнь, не захочет идти в покои Императора — казнь. С рабами не церемонятся. Однако Джек более спокойно выдыхает только на последней мысли. Ведь в покои он пойдет, даже с радостью. И это совершенно не потому, что… «Что Фрост?» Парнишка закусывает губу и думает, что это точно не из-за статуса или боязни. А просто потому, что это единственное место во всем дворце, где он может быть собой, вздохнуть спокойно и не оборачиваться каждый раз, боясь, что нож прилетит в спину. Вообще ничего не боясь. Потому что рядом тот самый жестокий и ужасный. Фрост едва ли позволяет себе улыбнуться и тут же серьезничает, заставляя себя не витать в мыслях. Завтра только третий день. Только, черт вас задери, завтра! От странной досады и легкой волны злобы хочется зашипеть, но он держится и думает, что это просто от того, что единственный ставший для него покровителем и защитником далеко, и не может в случае чего моментально быть рядом. Хотя он и не делал такого… Только почему-то Джеку всё равно кажется, что Император за ним всегда наблюдает. Парень облокачивается на шершавую темную стену позади и уставше прикрывает глаза, всё же надеясь, что мысли по порядку встанут в глупой голове. Ему нужно здраво рассуждать и быстро принимать решения, не витать в облаках и не быть наивным. Быть всегда настороже. Только так он продлит свою жизнь в этом странном волшебном мире. В мире, где может и для него найдется местечко. Другого-то у него не осталось. — Ничего не осталось, — шепчет Джек и чутка позволяет себе ухмыльнуться, — Как у проклятого. Но его жизнь продолжается, а потому парень не может себе позволить отлынивать и надеяться на удачу судьбы. Его удача подвела… С Эммой, с озером, с проклятым даром, с тем, что не защитил семью. И удача, как повелительница, как левая рука Судьбы, оставила его без всего, одного в сильнейшем мире, где все враги и нет ни единой души, которая его поймет. «Почему же?» — спрашивает Фрост сам себя в мыслях, — «Одна такая душа точно есть». Мальчик слегка успокаивается и вновь прикрывает глаза, наслаждаясь теплым солоноватым ветерком. Нужно возвращаться обратно. Нужно держаться и не показывать страха, и нормально хотя бы отужинать, а после удалиться к себе. Белоснежный сам себе кивает, но с места не двигается, досадливо морщась от того, что его вновь может подловить Бедствие… Этот бывший Эйль-хас… Ненавидящий, с бешеным темпераментом и кучей злобных эмоций, мнящий себя королем. Была сегодня честь вновь с ним столкнуться, когда Джек прогуливался около колон, вот тогда-то беловолосый и понял, что этот надменный парень не успокоится, пока не сживет его со свету. Горло все ещё болит от того, как сильно изящная на вид рука сдавливая трахею, однако Фрост надеется, что на шее не остались следы полумесяцы от длинных ногтей этого бешеного. А всего лишь Джек хотел быстрее пройти. Но нет… Бедствию нужно было задеть, толкнуть к колонне и чуть не придушить, шипя что-то про статус, ненависть и конечно же то, что юный Белоснежный не доживет здесь до следующего месяца. По той злости, что была в ртутных чужих глазах и той самой ненависти, парнишка даже задумался в тот момент — не Ухиш ли был инициатором и заказчиком отравления? Но мысль так и осталась мимолетной и единственной. Бывший Эйль-хас отпустил его, как только завидел приближающегося Рада, и Джека оставили в покое. «Вот тебе и хотел с утра спокойно прогуляться», — думает паренек и ещё раз мысленно благодарит друга рыжика. Однако, если Ухиш больше к нему не приближался, и даже не обращал внимания, предпочитая считать за непримечательную вещь, то вот другие наложники из Алмазного Сада… Другие высокостатусные и нареченные Эйль-ар, которые метят в фавориты, напротив, обозлились сильнее, то посматривая на него с неприязнью, то спокойно сплетничая и издеваясь, отпуская каверзные шуточки и насмешки. «Место под солнцем…» — думает Джек и качает головой, не веря, что с людьми делает власть и богатство, — «Но притом, все они всего лишь глупые и ничтожные, абсолютные пустышки, мнящие себя…» Джек быстро, насколько может, обрывает такие мысли, удивляясь с какой стати волна необоснованной злости и неприязни поднялась из глубин души. Не было ведь несколько минут назад. Но вот как только он задумался о бешенном Эйль-ар и том, что все они творят, на что способны ради себя, ради этого статуса, ради того, чтобы выделиться, быть впереди, дабы их заметили… Дабы заметил Он… Беловолосый тихо чертыхается, резко встает с прогретого места и опирается о теплые железные перила, пытаясь выкинуть глупые всполошенные мысли из головы и заодно посмотреть за горизонт. Только вот ни первого, ни второго не удается сделать, и он вновь чертыхается. Злость, конечно, постепенно затухает, но масляный всё ещё горючий осадок остается внутри, и Джек не знает, почему его всё это так выводит, почему он словно порох — вспыхивает за пару минут. — Глупости!.. — упрямо шепчет себе под нос парнишка и покидает балкон, направляясь вновь в Сад. Хватит с него одиноких посиделок и обдумываний на сегодня. Он надеется ещё прогуляться, до ужина, просто пройтись с южной стороны, за колоннами, вдоль их комнат, развлекательных залов и в спокойных просторных коридорах, там, где меньше глаз и ушей, по всей Серебряной части второго этажа. Надеется окончательно успокоиться и всего лишь мимолетом, в одну лишь секунду, как он думает, погрустить. Опять в одиночестве, наедине только с самим собой.

~***~

«Глупые», — думает беловолосый, слыша разговоры за тонкими дверьми, и идет дальше вдоль длинного коридора рядом с жилыми комнатами мальчишек. Трое веселых итальянцев, которые выбегают из одной из спален через пару минут, резко смолкают и пропускают его вперед, склоняя головы, но как только Джек не обращая внимания, проходит дальше, громкий смех вновь возобновляется, и неопытные наложники спешат в Сады, и вновь заговаривают о новых кораблях через десять дней. Привезут сладости, ткани и нежданный дар от Английского Короля, новички — йёру… Джек, расслышавший это, только криво улыбается, понимая, что скоро и он сам так же оценивающе будет смотреть на новеньких, как и смотрели на него совсем недавно. Цинично и лицемерно, это ведь Сады. Его уже воротит от подобной формулировки, но это есть жизнь здесь и прямой закон. Смех и бурные обсуждения жизнерадостных ребят перестают приятным эхом отдаваться от стен, и Белоснежный заново остается один. Теперь то надеясь, что это надолго и его никто не потревожит. Однако вновь мальчишка ошибается и через недолгие пять минут его неожиданно тревожат. — Посмотрите, кто у нас здесь! — незнакомый голос с явным пренебрежением слышится позади, и Джек спешит обернуться. Что-то очень неприличное и ругательное проносится у него в голове, то, что когда-то он слышал от рыбаков в деревушке, которые упустили добротный улов. Хотя и к этой ситуации грязные богохульные слова подходят очень даже, и Джек даже хочет произнести их вслух, но сдерживается, осматривая трех знакомых ухоженных Эй-йёру. Личная свита Луноликого. И интересно, почему они здесь? «По твою душу?» — И что наша местная замухрышка делает в пустом коридорчике? Разве не должна блистать на показ всем остальным? — светловолосый, тот самый преданный Лунному француз, цедит каждое слово с такой издевкой, что впору идти и петлю мастерить, но Фрост только придает лицу спокойствия и оборачивается полностью. — А что вы забыли в Серебряном? Решили сменить хозяина, и пришли ко мне, девочки? — Джек почти весело говорит это, вскидывая в вопросе бровь. Однако по тому, как перекашивает лицо служек в следующий миг, он кажется переборщил. Да и вообще зачем нарывается? Зачем сказал именно так? Моментального ответа в голове нет и, судя по всему не будет. Но всё уже сказано, коридор полностью пуст, а у них явное массовое превосходство. И отступать некуда, когда блондин порывается ближе, вместе с другими. — Драр! — рявкает оскорбление служка, сверкая злобой голубых глаз, — Не зазнавайся, шваль! Ибо сейчас мы тебе покажем твое место... Жак, Ирэн! — Луи… Может, не стоит? Ведь он… — Я непонятно выражаюсь!? — рявкает на двоих сжавшихся Эй-йёру главный служка Луноликого, — Считайте, что этот приказ отдал наш Господин, а раз так, то следуйте ему и покажите белобрысой шавке, что с такими как он случается! Освобожденные от ответственности с удовольствием, словно их спустили с цепей, показывают, так, что Джек не успевает отреагировать и оказывается прижатым к стене, больно ударяясь затылком о камень, а двое служек крепко держат за руки, прижимая к холодному камню. Словно в порядке вещей им так запугивать других. А блондин недобро ухмыляется и не спеша подходит ближе. — Не зазнавайся, не поднимай глаза, не рявкай и не смей подавать голос тогда, когда тебя не спрашивают, мальчишка! Ты — никто! Грязь из-под ногтей, которая вскоре сгинет. И если ты посмеешь перейти дорогу моему Господину… — златоволосый показывает в левой руке меж зажатых пальцев маленькое изогнутое лезвие, и улыбается ещё шире, — …Я первым изуродую твое сладкое личико! Уяснил? — А идти против воли своего господина — это не прямая дорога на собственное преображение, а? — Джек не понимает почему внутренняя паника заставляет говорить настолько злорадно, но радуется, что маска не спадает, и они не видят его настоящего страха. Он почти довольно щурится, когда замечает искорку паники в чужих глазах и понимает, что правильно угадал — они без разрешения Луноликого решили его припугнуть, — Ну давай, Эй-йёру, примени свое лезвие и тогда посмотрим на твою смелость и преданность своему Господину. — Ты! — Луи подрывается почти вплотную, опасно держа острое лезвие перед лицом Джека, — Пустышка! Я сказал — знай свое место! А Господин — господин меня ещё наградит, только вот ты уже будешь кормить червей, шлюха! Единственный и неповторимый — это мой Господин, он — Эйль-хас Айсек Повелителя, и он всегда им и остане… — Да что ты говоришь? — холодное шипение как у ядовитой змеи, и беловолосого до холода на пальцах взбешивают эти слова, так, что он резко поддается вперед несмотря на то, что его ещё держат, и что острая сталь блестит возле лица, — Ты ничего не путаешь? И с кем ты сейчас говоришь? Ты — раб, по статусу, не смотря на то что служка Лунного, ниже любого Эйль-ар, а тем более меня! — Ниже я сказал, шавка! — рявкает Джек так, что Луи от него шарахается и отскакивает назад, не на шутку испугавшись. А Фрост брезгливо одергивает с себя чужие руки, вновь переводит тяжелый взгляд на золотоволосого парнишку и поддается такому холодному, такому клокочущему внутри, тому, что шепчет ядом и злостью в голове и душе. — Место? Ты мне говоришь о месте? Ты? — парень поддается внутренним эмоциям, словно когда-то, идет на поводу, чувствуя, как руки полностью становятся ледяными, но ещё сдерживая свою силу внутри, — Мое место, жалкая служка, рядом с Повелителем в последнее время, и навсегда там и останется! А ты, мелкий, на побегушках у Лунного столько лет, и он вытирает о тебя ноги, смеешь приходить сюда и угрожать? Мне? Белоснежному Эйль-ар Повелителя? Мне, что по статусу может спокойно сейчас равняться на Эйль-хас? — Джек чувствует, как его трясет, но не может себя сдержать и в этом порыве злости рвет несколько посеребрённых пуговок, скрепляющих края туники, сделанной под горло, так, что шея и часть ключицы обнажаются, являя на белоснежной коже несколько багровых укусов и меток от поцелуев. По округлившимся глазам троицы реакция совершенно понятна, но Джек делает ещё шаг вперед, смотря на ошарашенного и раздавленного Луи, и гюрзой шипит ему в лицо: — Твое искаженное лицо мне подсказывает, что я прав, не так ли? А это значит только одно, мое слово против вас — шавок — и ваши шкуры так и будут сдираться кожевниками. Хочешь это со своими тварюшками? — Джек изящно изворачивается, осматривая и других обомлевших служек, но насладившись их перепуганными лицами, вновь поворачивается к блондину: — Запомни, никчемыш, ты не тому решил пригрозить! И когда я спокойно буду прошествовать по Алмазному Саду, и мне будут преклоняться даже Йам с Бедствием, ты поймешь, что угрожать не стоило, но даже слова и покровительство Лунного тебя уже не спасут, — улыбка беловолосого мальчика сейчас даже не наигранна, и это пугает служек, видевших и не такое, до такой степени, словно они стоят перед разозленным Луноликим, который один из жесточайших на расправу. А Белоснежный продолжает: — Захотел себя почувствовать защитничком? С пути своего Господина убрать неугодного, как и делал это сотни раз до этого? Что ж… Тогда и подохнешь первым! И это последнее сказанное настолько зловещим ледяным тоном, что ломает циничного и беспристрастного ко всему Луи, и он позорно отступает, едва поклонившись Джеку, и шикнув на других прибывающих в шокированном состоянии пареньков, очень быстро сбегает из коридора. Беловолосый до конца наблюдает, как стремительно уходит обратно в Серебряный Сад группка служек, и только после того, как они полностью исчезают и эхо от шагов стихает в светлом коридоре, он дает себе выдохнуть полной грудью. Всё закончилось. В этот раз… А он выведен из себя, злой, нервный и растерянный от своих же слов и поведения. Джеку настолько становится плохо, что мальчишка едва приводит в порядок закрытое одеяние и отступает назад до того, как вновь не чувствует холод шершавой стены, и медленно сползает по ней на каменный пол. Джек настолько не понимает, что это было и как понимать, что теряется в тысячи вопросов, засевших в голове. Всё это настолько его сильно спровоцировало на эмоции, что он выжит как тот кислый лимон, и устало прикрывает руками лицо. С чего он вскипел вновь и причем настолько, парень не понимает, вот был у стены и боялся слов этого Луи, а вот уже сорвался сам, заставив эту троицу побледнеть и сбежать. Хотя, по рассказам того же Джейми, это одни из самых жестоких, беспринципных и матерых служащих в Садах. Да что же на него нашло? Джек не понимает, и ощущает себя последней дрянью. Неужели только шестой день в этом мире, а он… Он уже превращается в тварь подобную тем, что сидят манерными куклами в Алмазном Саду. Да как так произошло? Почему он стал таким жестоким? Парень беззвучно смеется, не поднимая головы, но понимает, что это далеко не смех облегчения — просто истерика и срыв эмоций. Эмоции, вот что самое страшное в произошедшей ситуации. Он не наигрывал, только по началу, а после… После взорвался, взбесился как дикий зверь, потому что это была не удачно сотканная маска, а это его сила, сила что скапливалась на кончиках пальцах, сила ледяной смерти, что он чувствовал на ладонях, сила никогда не врет — это были его настоящие эмоции. Он впервые проявил их на того, кто пытался покуситься на его жизнь. Но только паренек врет себе в мыслях и знает, что это не из-за того, что его зажали здесь и хотели подукрасить. Это другое. Глубинное. Сокрытое. То, что даже не стоит открывать и смотреть, заглядывать настолько глубоко себе в душу. Джеку тошно от самого себя и от того что он устроил, и в тоже время тошно от того, что это его порадовало — порадовала реакция на испуганных лицах этих служек. Он хуже их. Он знал это ещё до этого, ещё с самого первого дня, когда увидел Сады. Его прошлое позволяет ему так судить. Но сегодня была новая ступень. Он без применения силы надругался и надломил их, поставил себя выше, по праву. Но он ведь не должен был даже думать о таком злом непримиримом тоне и высоком поведении. Должен был защитить себя так, но наигранно! Это не должно было идти от чистого сердца. Но вот, словно кто-то рядом щелкнул пальцами, словно повернули ключ, щелкнул открывшийся амбарный замок, и из клетки в душе вырвалось обозленное существо. Зверь, что защищает, зверь, что оберегает его. Зверь, у которого есть ледяные смертоносные когти, но он их сегодня не выпустил. Но его ли зверь так подсознательно оберегал, настолько защищал? Для этого не было необходимости. Не было нужды проявлять эмоции. Да это вообще он был?! Парнишка кривит губы в мерзкой полуулыбке и со всего маху откидывает голову назад, ударяясь головой об стену, но боли практически не чувствует. Всё началось после слов об этом Лунном, чтоб ему. Но Джек ни разу не реагировал так на Эйль-хас, пусть этот надменный юноша и ужасен в своем поведении и образе жизни, но ни разу за все прибывание здесь в Фросте не вспыхивали такие эмоции. А Луи всего лишь как всегда начал превозносить своего господина, говорить, что он один единственный и неповторимый, единственный фаворит… — Фаворит… — тихий шепот вслух, и Джек не поймет, почему после этого слова он сжимает челюсть так, что зубы начинают скрипеть. «Единственный фаворит и таким и останется…» — Останется, говоришь? — Белоснежный шипит вновь той ядовитой змеей, но не знает, что глаза на миг разгораются ледяным сиянием. Зверь защищал не его… Совсем не его в этот раз. Джек душит эмоции которые снова жгут душу, и резко вскакивает, сбегая как из этого проклятого коридора, так и даже из Сада. Туда, во двор, под кроны шумящих деревьев, в прохладу листвы и фонтанов, где его никто не увидит и не поймет что с ним происходит.

~***~

После ужина он обязательно поговорит с Радом, открыто и не таясь, а пока хочет успокоиться и не вспоминать странного разговора, своего неестественного дикого поведения, не хочет вспоминать мерзкие слова зазнавшегося служки, не хочет помнить о Луноликом. Луноликий… Это режет слух, а мысли в голове переворачиваются, вновь что-то шкребется под сердцем, и Джеку не свойственно хочется всё высказать этому белоснежному идеалу. Фавориту. — Да черта с два! — приглушенно выругивается Фрост, уходя в тень аллеи, туда, где ещё не успели разжечь факелы. Ему нужна, жизненно необходима сейчас темнота. Никакой он не фаворит. Или даже если и так, то на последнем издыхании! «Вчера тебе было абсолютно безразлично, кто фаворит и кто им останется, а сейчас ты гадюкой шипишь на одного из самых могущественных в Саду и хочешь стереть его из истории этого мира! Да что же с тобой, Оверланд?» А он и не знает. Не хочет лезть внутрь — в душу, снова зажигать смертоносный ледяной огонь и открывать клетку со зверем. Парень обессилено приваливается к одному из тихо журчащих фонтанчиков сделанному на манер счастливого клевера, с четырьмя чашами, и закрывает лицо руками, как и в коридоре медленно сползая вниз. Он винит во всем покушение, смерть мальчика, общую накаляющуюся вокруг него обстановку, и ещё чуть-чуть, совсем немного то, что Император сейчас не рядом. Не во дворце. Не… «Да бред!» — всполошенным зверком отрицает парнишка, и вновь поднимается, надеясь, что хоть прогулка его освежит, а терзающие сердце чувства улягутся на илистое ледяное дно его души. «Это все просто навалившиеся события!» — уверяет себя Джек, и запрещает думать о том, что завтра только третий день, а Луноликого он будет видеть практически постоянно.

~***~

Возвращение дается ему нелегко. Совсем не легко, учитывая, что он так легкомысленно чуть пропустил ужин. Вдобавок Рад с Джейми… Джек не ожидал от себя, что и их не захочет видеть на общей трапезе. По правде он бы и на ужин не остался, но пару сплетен, что он подслушал, когда возвращался с прогулки, переубедили, что в Саду появиться нужно, причем лениво и на весь оставшийся вечер. Фрост не дает себе вспомнить, сколько уже раз он проклял Сад и эти правила игр. Парнишка не в настроении, а потому игнорирует расспросы друзей и мрачнее грозовой тучи идет в свою комнату после подачи сладостей и сливочных горячих напитков. Ему некомфортно сейчас даже с привычными и веселыми мальчишками, что по своей наивности увязались следом за ним, громко смеясь и разговаривая о чем-то на весь коридор. Однако как только троица без последнего постороннего оказывается в жилой комнате, наигранная беззаботность и веселье Рада слетает и он серьезничает, осматривая напряженного Белоснежного. — Ты где был? — аккуратно спрашивает рыжик, впрочем и руку выставляет вперед, давая этим команду мелкому Джейми повременить с его расспросами. — А есть разница? — огрызается лениво Фрост, и останавливается посреди спальни, в легкой задумчивости о правильности сна. Хотя уверен полностью, что сегодня не уснет. Паршивый денек выдался. — Что ж так, Белоснежный? Ты ведь… — Послушай, Радостный… — Джек обрывает начавшего поучительные речи наложника, но даже не оборачивается, ему просто хочется, чтобы рыжий замолчал и оставил его в покое. — Ого! Полностью назвал! — даже изумляется англичанин, — Давно я такого… — А ты можешь не перебивать? — одергивает раздраженно беловолосый парнишка. Пусть ему и стыдно за свое хамское поведение, но он не может сейчас по-другому — злые слова сами вырываются наружу, а идея поговорить по душам кажется и вовсе мерзостной. — Прости… Что-то случилось? — С… — Джек морщится, потому что с языка чуть не срывается постыдное — сучки, — Служки Луноликого хотели мою внешность изменить, приукрасить, так сказать. На территории Серебряного выловили меня и… — Что? — испугавшись за друга сразу перебивает Радость, подходя к Белоснежному и кладя руку ему на плечо, — Когда? Почему меня не позвал? Тебе ничего не сделали? — Как видишь! — грубо и скидывая с себя чужое прикосновение, Джек вновь оборачивается и осмотрев мальчишек, так несвойственно жестко продолжает: — И как бы я позвал? Орал бы на все жилое крыло — спасите-помогите?! — Дже… Кхм. Белоснежный, я понимаю, что тебе пришлось… — Нет! — взрывается Фрост по горло всем этим сытый, — Ты ничерта не понимаешь, Рад! Ничерта! — Я кажется просил меня так… — Да мне сейчас плевать! — даже не давая закончить, рявкает Джек, — Ровно, как и на правила, на статусы и на все остальное плевать с такой высокой колокольни, что ты никогда и не видел! Эти твари считают что им всё дозволено, а утром меня чуть не придушил этот бешеный, я… Я… — Джек загнанно переводит взгляд с Рада на Джейми и обратно, стараясь привести дыхание в норму, — Я измотался, я устал от этой чертовщины, от этого показательного лебезийства, слащавости, подлости, пошлости, мерзости! Да я такой же тварью вскоре сам стану, и начну смеяться над другими, или на меня все же найдут управу и порежут где-нибудь в темном закоулке Сада, а ты!.. Ты с веселым настроем решил спросить — какого же черта я не позвал на помощь!? — Не ори на меня, пожалуйста, — едва замявшись и растерявшись от такого несвойственного поведения Фроста, тихо проговаривает Радостный, едва ли окидывая несмелым взглядом взъерепенившегося друга. — Да… — мальчик смотрит на рыжика, на сочувствующего за его спиной Джейми и приглушенно рычит, понимая, что срывается ни за что на друзей, — Проклятье! — рявкает Джек, заламывая руки за голову и чувствуя, что вновь волна ледяной злобы поднимается из глубин. Злобы, неистовой ненависти, жалости, паники, страха и ещё чего-то до такой степени болезненного, что он лучше поддастся злобе, нежели этому щемящему острому чувству. Он теряет контроль, не так как в прошлой жизни, но он теряет связь со своим спокойствием и хладнокровием. «Тоже мне, ледяной проклятый мальчишка! Жалкий настолько, что не может справиться и взять под контроль глупые чувства!» — Джек, ты… Ты чего? — решается подать голос мелкий Джейми, но не решаясь подойти ближе или даже повысить тон. Ему так непривычно, почти дико видеть такого Джека — вспыльчивого, не улыбающегося, почти доведенного до срыва. Как будто зверя поймали и посадили в клетку, вот какой Джек сейчас в глазах молоденького служки. — Ничего! Просто ничего… Ты ещё только не вмешивайся! — Я просто никогда тебя таким не видел…  — Будто ты меня знаешь, чтобы когда-либо видеть! — язвит Джек, по правде не желая огрызаться на мелкого, но ничего с собой поделать не может. Парень уставше проходит дальше, к своей кровати, и присаживается на край мягкой перины. Ему бы сейчас остаться одному, прикрыть на мгновение глаза и исчезнуть из этого мира. Да, именно так. Но он всё ещё существует, всё ещё чувствует, всё ещё существует эта нозящая боль и паника внутри, страх и злость… Всё ещё существуют двое настырных идиотов, которые не понимают, что он сейчас не тот самый покладистый и мирный коим они привыкли его видеть. И это вновь взвинчивает Джека. — Послушай, я стараюсь тебя понять, понимаю, что возможно ты сейчас чувствуешь... — разрушает хрупкую тишину Рад, — Однако не стоит его обижать. Он ведь ни в чем не виноват. Не стоит, Белоснежный... — Не стоит ему, как и тебе, спрашивать глупые никчемные вопросы! — Ты бесишься, — констатирует рыжеволосый Эйль-ар, складывая руки на груди и пристально наблюдая за Джеком. — А что мне ещё делать? — вскидывается парнишка, вставая с кровати и вновь подходя к Раду, — Сидеть ровно и слащаво улыбаться, как делаете это все вы? Чувствовать лезвие возле лица и смеяться? Знать, что тебя и отравить могут, и всё что угодно сделать, и никто здесь…. — Джек отворачивается и шипит досадно, почти горько, и нечто щемит сердце. Господи, какая же тоска внутри!.. — Да, чтоб вас всех! Я проклинаю уже тот день, когда меня сюда везли — лучше уж шторм, чем куча лицемерных гадёнышей и шлюх! «Уйдите! Прошу вас, просто оставьте меня в покое! Я ведь и навредить могу… Просто оставьте меня и убирайтесь, я не хочу вас оскорблять или вредить!» — мечутся в голове мысли, и Джека это разрывает и гложет, однако вслух выкрикнуть эти слова он не может и пугается себя. Парнишка закрывает лицо рукой и хочет смеяться и кричать от боли одновременно; страх неизвестности накрывает подобно тем волнам в бушующем море, но он так же наедине со всем этим, и отчаянье его захватывает полностью. — Я тоже шлюха? — вырывает из вороха мыслей сухой вопрос рыжика, и который обомлевшее осматривает беловолосого парня. — А я тебя в частности упоминал? — Джек не оборачивается, лишь едва улыбается, чувствуя себя действительно тварью не лучшей чем все остальные в Садах, — Лучше оставьте меня, прошу. Просто оставьте, пока не проклял или не прирезал, а потом всё списал на несчастный случай. У меня глазки красивые — мне поверят! Здесь ведь так заведено, верно? Фрост больше не оборачивается под изумленные вздохи мальчишек. Плевать, сейчас ему наплевательски насколько некрасиво он поступает. Просто говорит то, что засело в дурной голове и не может сказать по-другому. Больше не хочет никого жалеть, потому что жалости не остается даже на самого себя. Когда хлопает дверь, и пустота ощущается за спиной, он понимает, что, наконец, остаётся в одиночестве. Наконец и долгожданно. И в то же время парнишке хочется развернуться и закричать, позвать на помощь. Ведь он не понимает что с ним творится. Но Джек лишь позорно, по девчачьи, всхлипывает и обессилено плетется к кровати. Мальчик заваливается на мягкую перину и сворачивается клубком, подгребая под себя как можно больше разномастных подушек, взвыв в голос и затыкая какой-то из них себе рот. Потому что тошно, потому что больно внутри, так мерзко, страшно, и противно от самого себя, от злости и… настолько тоскливо, что болит сердце, бешено колотясь. Бездна великая, как же он… Джек зажмуривается и сдавленно стонет, левой рукой сжимая до треска ткань в районе сердца, желая последнее вырывать, потому что оно вновь чувствует, оно болит. И он не может больше, не может без… Глупости! Глупости какие-то! Он не мог так привязаться за несколько дней! Не мог так довериться этому существу… Не мог же, правда? Навязчивое и щемящее душит горло, сердце, легкие, и Джек понимает, что мог. Ещё как и, наверное, впервые за всю свою жизнь настолько. Эмму… семью он не берет в расчет. Это какое-то издевательство, какая-то нелепость и ошибка! Но тоска сцепляет свои острые когти на душе, и мальчишка сдавленно шипит, сдавшись этому новому чувству, окунаясь в боль и печаль полностью, как в ту ледяную воду сгубившую его жизнь. Только эти чувства страшнее, смертоноснее — раз и навсегда, и вынырнуть уже не получится, к чему бы это не привело. Он скучает, тоскует, воет оставленным зверенышем без своего вожака, и не принимает данность без теплоты самой Тьмы у себя на плечах. — Возвращайся... Возвращайся! Возвращайся! Прошу, просто возвращайся и больше никогда не покидай дворец! Не покидай меня… больше не смогу так… Бездна, ты ведь всё что у меня есть — всё что осталось в этом проклятом мире!.. Ты и твоя Тьма… — сиплый голос срывается на всхлип, и парнишка зажмуривается сильнее от страха и едкой пустоты внутри, ему остается только хрипло загнанно шептать обещания, главное, чтоб время пролетело за секунду, чтоб вернулось всё на круги своя, — Возвращайся! И я обещаю, что выдержу всё! Буду бороться, добиваться всего сам, буду тренироваться и приму этот чертов дар льда, и в Саду выживу, обещаю! Только возвращайся, Тьма моя…

~***~

Она находит время для последнего серьезного дела уже за полночь того же второго дня после отъезда Императора. Спокойно и без предупреждений Хранительница Сада велит служкам открыть дверь и без церемоний проходит в комнату главного. «Главного ли?» — Туоф про себя недовольно фыркает, но внешне на ней та же стандартная спокойная маска что и всегда. Однако Лунный, как только видит входящую в его покои Хранительницу, встает со своего излюбленного места перед окном моментально, отдавая почтительный поклон. Пускай он и является теперь главой Рое, но это ничего для неё не значит. Мальчик, несмотря на весь его статус и силу, должен был выучить негласные правила меж Главами. А это значит, что даже Глава Рое обязан отдавать уважение перед ней, одной из основательниц Империи, Кешили и Хранящих. Но это рассуждения и ностальгия, на деле же Анэш приказывает Тессу закрыть за собой двери, и остается одна в комнате Луноликого. — Чем обязан в столь поздний час, Зу Иррет? — без наигранной вежливости, однако ровно спрашивает юноша, отзывая своего златоволосого служку в другую комнату. — И что ты намерен делать с Бедствием? — без лишних любезностей прямо спрашивает Госпожа, мрачно осматривая беловолосого фаворита, который в первую секунду словно и не понимает о чем она. Однако Лунный долго в гляделки не играет и лишь небрежно передергивает обнаженными от накидки плечами. — А я что-то должен делать? Он не ребенок, да и в последнее время ведет себя достаточно… — Арла был замечен у Тайсю, — бескомпромиссно оповещает Туоф, складывая руки на груди и не желая продолжать в эти глупые наигранности. Лучше всякого ответа служит приглушенное шипение и тихое ругательство от Луноликого, который отворачивается в сторону, и на миг на красивом лице проступает ледяная злость. — Если до завтра ты его не образумишь, я дам понять Повелителю, кто устроил саботаж в Саду, — Анэш, больше не намеренная разговаривать, поворачивается и идет к двери, но прежде чем постучать, дабы ей открыли, она оборачивается и внимательно смотрит на Лунного. — И лучше бы тебе разобрать хорошо. Очень хорошо, Лунный, — едва повышает голос Хранительница, — Ведь принесенное блюдо далеко не бедняжке предназначалось, а Белоснежному. Догадываешься, что Питч сдерет шкуру не только с Бедствия, но ещё и с тебя, когда об этом узнает? При произнесенном имени Императора Лунный вздрагивает от ужаса, и уже не так холодно смотрит в глаза Анэш, прекрасно зная, что даже его может ожидать, а потому уверенно кивает и, подавив волну язвительности, произносит: — Догадываюсь… Точнее знаю. Не беспокойся, он больше ни разу не дернется. Я даю свое слово. Однако Туоф ещё с полминуты смотрит в серые холодные глаза и только после этого стучит, дабы её выпустили. Она довольна, как реакцией Лунного, так и его страхом. Однако все они играют, и Анэш понимает, что приструнить Бедствие это только пол меры, ровно, как и по любому официально уже составлен другой отсчет от разведки, где ни намеком не сказано ни о бывшем Эйль-хас, ни о том, что покушение было на Белоснежного. Подкупные предатели Индрита у неё стоят поперек глотки, как острая рыбья кость. Ещё и Стер, как Глава разведки начал играть в двойные игры, мечась между двух огней, как перепуганная бесхозная собака. И это её злит, приводит в печальное разочарование и совсем толикой обижает, ведь... она по прежнему считает Стера своим другом. Но, как бы печально девушке не было, каждый выбирает свой пусть сам, а этот серый хитрюга, решил урвать большой кусок власти и думает что после этого сможет усидеть на двух стульях одновременно. Глупость... Неразумный и своевольный, как человек, хотя видит Баланс этому Хранителю пора в древние записываться. Однако, откидывая личные чувства и смотря на вещи здраво, у Туоф складывается четкое понимание того, что в нынешнем десятилетии все кроме неё решили перечеркнуть давным давно подписанный договор, и вновь взяться за старое, растеряв по видимому последние крупицы здравого ума. Анэш не показывает, даже близко не дает понять, насколько эта ситуация её ломает противоречиями и оправданным чувством предательства, и только наблюдает, ожидая что будет дальше, ведь... пока нет прямого приказа Императора, она ничего не может сделать или играть по открытым правилам. Хранительница в сопровождении Тесса уходит по длинному коридору, едва ли освещаемому; раздосадованная и уставшая, она злится, поминая недобрым словом Тёмного, который ради своей партии позволил разделить чертово правление на две стороны Баланса.