~***~
— Зачем я нужен Эйль-хас? — Джек идет достаточно быстро за семенящим впереди Сайи, который постоянно что-то причитает, но разобрать что, он не может. — Его светлость просила. Айсек Повелителя сейчас на многих гневается, такой переполох! Такой переполох вокруг! О, дайте небеса спокойствия! А ты… — Сайи нервно оборачивается к мальчишке, — …Ты нужен. Допрос. Всех допрашивают. — Из-за Хамона, верно? — щурится Фрост, но по тому, как вздрогнули плечи евнуха догадывается что верно. «Верно, абсолютно», — в подтвержденье шепчет внутренний голос, пока они идут словно по бесконечному светлому коридору в приемную залу, где всех допрашивает Луноликий. Джек хочет возмутиться, хочет развернуться и уйти в свою комнату, хочет найти Госпожу и разузнать всё у нее, но у него нет на это такой роскоши и тем более уж власти, а потому он смиренно идет туда, где возможно его ждет новое испытание. В голове паренька под сотню различных домыслов и мыслей, и один красочнее другого, но всё это, даже волнения вокруг и волнения от того, что служки расскажут Лунному о вчерашнем, меркнет и бледнеет, стоит вспомнить слова Эйль-ар о том, что вечером возвращается Император. Под грудиной острыми иглами щемит ни то тоска, ни то боль, и Белоснежный искренне старается запрятать это куда подальше. Но по-прежнему не может, чувствует, что не может и раздражается всё сильнее. Он надеется, что его злость, всё так же присутствующая на всё и всех, кроме его Темного Короля, не выплеснется, как только он переступит порог светлой залы и не посмотрит на этого высокомерного… Выскочка! Джек старается себя успокоить, перевести мысли и свое внимание на что угодно, пока заветная дверь не стала неотвратимым фактом действительности, но ничто не помогает, ни мысли о Хамон, ни шелест шелкового халата, полы которого развиваются по ледяному мрамору пола, ни звон платиновых браслетов и жемчугов на руках. Ничего. Даже синие блики на любимом кольце от ярких лучей солнца вверху не дают успокоение и мнимого отвлечения. И парень корит себя за то что такой не… не хладнокровный. А он ведь ледяной. «Ты ведь просил и обещал вчера, если Он вернется... Так что же теперь, Джек?» — подстегивает издевательски внутренним монологом, и он сдается. Действительно понимает, что сейчас как никогда кстати его ледяной проклятущий дар. Ему нужна безэмоциональность, холодность и стойкость, дабы без привлечения лишнего внимание выдержать допрос Лунного. Перед тем, как Сайи, остановившись на минуту перед дверью, открывает её, Джек медленно выдыхает, прикрывает на миг глаза, и просит невесть что внутри себя дать то мерзлое спокойствие, которое чувствовал некогда в прошлой жизни. Массивные створы дверей отворяются, едва скрипнув, являя ещё более просторную и светлую комнату из серого мрамора нежели он представлял, но на удивление в этот момент что-то срабатывает внутри, и парень моментально успокаивается, словно его эмоции подверглись уникальной заморозке. Мысль, что от дара могут быть и плюсы, впервые проскакивает в его голове. Сайи оповещает о приведенном наложнике и в спешке закрывает позади беловолосого парня двери. Ловушка сомкнулась, не так ли? «Будь спокоен. Будь рассудителен. Будь выше всего этого», — настаивает внутренний голос, однако он так знакомо похож на тон невозмутимой Анэш, которая его многому учит. Белоснежный незаметно выдыхает, как можно более протяжно и медленно, и склоняет голову в вежливом поклоне, не смотря на Луноликого, который стоит у дальнего раскрытого окна. — Эйль-хас… — А, это ты, — изящный юноша, весьма утомленный сегодняшним ранним подъёмом и общими новостями, лишь едва оборачивается, дабы с затаенной злостью мельком посмотреть на приведенного паренька. Да. Как всегда простота и… изящество, в этом легчайшем белоснежном шелке с серебряной конвой. Нет, ему всего лишь показалось! Мальчишка слишком страшненький для изящества, — так себя убеждает Эйль-хас Айсек Повелителя, Главнейший в Садах и почти во всей Империи Эррэсаир! — Знаешь ли ты о происшедшем, Эйль-ар? — в своей надменной манере начинает уже, наверное, в сотый раз за сегодня одним и тем же вопросом Луноликий. — Не совсем, но со слов служек и других в Садах, мне известно о Хамон… — уклончиво отвечает Джек, понимая прекрасно, что давать понять Лунному о том, что он в курсе событий это лишний раз навести на ложные подозрения. — Тогда не считаю должным мусолить объяснения и спрошу прямо: ты вступал в разговоры с Милом и теми пестрыми Эйль-ар, которые недавно были переведены в Алмазный Сад? — Я их только видел мельком, о разговоре, с тем кого вы назвали, и мысли не было. Я его даже не помню на внешность, — совершенно честно и без боязни отвечает парень. — Хорошо. С кем ведешь общение? — теряя терпение, дерзко бросает Лунный, плавными шагами приближаясь к беловолосому наложнику, что всё ещё не поднимает на него взгляда. И это правильно. Ведь Лунному известно про… — Лишь с Радостным и… — И со всем сбродом служек, которые возле тебя ошиваются, да-да. Знаю, — Глава Рое зверем кидает взгляд на мальчишку, который от таких слов всё же вскинул голову, не веря в столь унизительную указку. — Я всего лишь… — Молчать, тварь! — взрываясь, рявкает Лунный и вместе с этим залепляя непокорному мальчишке пощечину со всей силы. Он разъярённым зверем приближается вплотную к ошарашенному Белоснежному и с силой хватает его за мягкие волосы на затылке, ядовито шипя в испуганное бледное лицо: — Думал я не узнаю о том, что ты вчера говорил? Что посмел высказать против меня, гадина мелкая? Это ты-то будешь проходить по Алмазному? Решил выше головы прыгнуть, шваль?! — Лунный шипит обезумевши от гнева, не понимая в своем взбешенном состоянии, что ещё одно слово этого паренька и он здесь же его и изуродует. Злость на узнанное от Луи даже нисколечко не утихло, наоборот, те слова живым огнем сжирает все внутри, и Эйль-хас никак не может на это не ответить. Он обязан, как минимум по своему статусу! — Отвечай! — вскрикивает озлобленный юноша, отдергивая брезгливо руку с волос Джека и толкая его чуть назад. — И в мыслях не было. Я... Я всего лишь защищался… «Не поднимай глаза, не поднимай!» — вместо страха шепчет что-то то внутри, та самая последняя преграда, перед тем, как сработает его проклятье или самозащита... И Джек старается всё это выдержать, сдерживая гнев и непрошенные слёзы. — Да как ты смеешь! Но Белоснежный всё же не выдерживает, вскидывает взгляд, когда Луноликий на него вновь порывается и это охлаждает главного в Садах, резко сбавляя всю спесь. Взгляд Джека прост и ужасен в своей холодности одновременно, но сам он этого не поймет, лишь Лунный видит, лишь он оценивает это, как самую настоящую угрозу и из-за страха перед этим взглядом вновь шипит, второй раз ударяя мальчишку по щеке, теперь правой, так, чтобы дерзкий наложник отшатнулся. — Не смей на меня даже взгляд поднимать, дрянь! Подстилка! Шлюха! — Эйль-хас фурией вновь приближается совсем близко у уху Джека, и приглушенно шипит смотря в никуда, представляя при этом самую страшную расправу над ним: — Я уничтожу тебя... Разорву в клочья, если даже подумаешь о том, чтобы мечтать об Алмазном! Ты всего лишь ещё один зарвавшийся, который одноразово побывал у Повелителя, но не более, драр! А теперь… пошел вон отсюда, и попроси слезно у Анэш к вечеру перевести тебя в прачечные, откажись от золота и статуса, или тебя ждет страшная участь, после которой твой труп будет кормить рыб на дне средиземноморья. Дверь позади Фроста вновь неожиданно скрипит, отворяется и это заставляет самого Лунного сразу отпрянуть от сжавшегося в комок беловолосого наложника. Он оглядывает видимо по-настоящему испугавшегося мальчишку в последний раз и переводит взгляд на пришедшего по приказу Бедствие и ещё одного мелкого служку; кажись один из тех, с кем и якшается вот это вот беловолосое отродье. — Пошли вон, — шипит уже Белоснежному и служкам, всем кроме Луй, Эйль-хас, и те прекрасно зная, каков их Господин в гневе, спешат покинуть светлую залу, плотно закрывая за собой двери. Воцаряется некоторое молчание, и Лунный, по-прежнему не отойдя от своего гнева на мерзкого мальчишку, сверлит бывшего фаворита нечитаемых взглядом серебристых глаз. Но долго он тянуть не желает, цыкает, отвернувшись лицом к окну, и наконец пересилив себя, спрашивает почти ровным тоном: — Есть что сказать в свое оправдание? — Арла сдал? — гадко ухмыльнувшись, но скорее своему просчету, вопросом же и отвечает Ухиш. — Арла? Нет, мой дорогой, — Луноликий выделяет последние слова сладким ядом, отчего статный наложник дергается, как от раскалённого кнута на нежной кожи, и отводит свой взгляд, — Тебя сдала Анэш! Представляешь? Иди, пожалуйся, а можешь от своей ярости и ей подсунуть яд в еду! Что же ты так мелочишься? Вперед! И Бедствие бы возразил, стрельнул взглядом мрачным или словом едким, но не успевает, не сориентировавшись, как Лунный уже возле него и через ещё секунду по комнате разносится звук от новой хлесткой пощечины. Ухиш, всегда держащий маску, но и одновременно безумный в своем темпераменте, сейчас больше похож на испуганного мальчишку слугу, разбившего кувшин с маслом. Оторопевший, он, держась за левую часть лица, прикрывая пылающую огнём щеку, отступает назад, в неверии смотря на взбешенного Эйль-хас. — У меня что сегодня, день раздачи пощечин? — негодует сам Лунный, небрежно отряхивая ладонь от покалывания, сильно все же ударил, однако сразу же переводит взгляд снова на стоящего перед ним бывшего соратника, — Я тебя спрашиваю, совсем из ума выжил? Что я тебе говорил, тупое ты, на эмоциях живущее, животное? — Но… — Даже не смей, — змеей шипит Лунный, — Мне ещё половину Садов допрашивать, и Боги упаси, если меня как-то свяжут с тобой и тем, что ты вытворил, дрянь! Сам травану! А теперь слушай меня и запоминай, если не хочешь присоединиться к мятежникам, которые предали Эррэсаир. Фаворит опасно щурится, представляя, как повернуть в свою пользу сложившиеся ситуации и ещё выслужиться прекрасным Рое перед Повелителем. Он уже предвкушает, что его пешки, включительно и Ухиш, который с этого момента и стал пешкой по своей же невероятной глупости, положат ему прекрасную дорогу к тому, чтобы поскорее снять этот унизительный ошейник раба и стать полноправным Владыкой Садов и чуть ли не всей Империи. Луи, стоящий позади своего разгневанного Господина, лишь молча слушает, часть запоминает, но не влезает, осторожно порой потирая красные следы на правой щеке. Да, сегодня у его Господина действительно день раздачи пощечин…~***~
Он выходит из залы молча, понуро держа голову, и стараясь не показать насколько его потрягхивает, чтобы никто из остальных служек не увидел, однако им самим не до него, все взволнованные, и дабы ещё и им не досталось, распределяют какие–то свои обязанности и стремительно покидают коридор, который стал на странность более темнее. Темнее? Джек неохотно поднимает голову и, действительно, высоко вверху, за сводами стеклянной крыши, не видно больше солнца: мелкие облака набежавшие, скорее всего, с моря, перекрывают яркое светило и погружают этот светлый величественный коридор в серость и унылость. Рядом слышится тихий вздох. Джейми, вышедший последним, всё же заметил. Джека трясет мелкой дрожью, но он, не обращая сейчас никакого внимания и в полной воцарившейся тишине, медленно подходит к противоположной стене, где висит зеркало во весь рост, осматривая себя и свой жалкий вид. Вот он ныне такой... Его сгорбленные плечи дрожат, на глазах то и дело вот-вот навернутся слезы, а с уголка губ, вниз по подбородку, течет маленькая нить крови; ещё и во рту этот ненавистный солоноватый привкус. Парень затравленно смотрит на свое отражение и перестает бороться с тем, что где-то в глубине его уже наверное мертвой души, поднимается ледяной волной. Хватит. — Бог был свидетелем… я этого не хотел… — шепчет Джек злобно, смотря в свои же глаза, понимая, что пламени голубых ледников загораются в них с небывалой силой и ненавистью, и это самое злое — опасное, отражающееся в зеркале, его наконец не пугает — наоборот — лишь подстегивает, — Я не хотел всего этого, мерзкого… Не хотел начинать. Но раз Луноликий не оставил мне выбора, что ж… «Я здесь и сейчас. Здесь, идущий с гордо поднятой головой и лживой открытой улыбкой, под этот чертов смех ядовитых райских птиц. Я не хотел становиться «одним из», но обряженный в злато на здешний манер, привыкший ко всем правилам, с каждым днем, с каждым часом всё больше становясь частью большой игры, где выигрышем будет уже не только моя жизнь…» Белоснежный стирает кровь с нижней губы грубым резким движением и приосанивается, запрещая себе какие-либо выражения эмоций на побледневшем пуще прежнего лице, как и положено Эйль-ар. — Пошли! — жестко командует Джек стоящему позади взволнованному Джейми, впервые действительно в приказном порядке, как и подобает его статусу, и, развернувшись, уходит в направление покоев Анэш, надеясь, что она его примет. Ему нужно кое-что прояснить и посоветоваться. Бог в последний раз для него был свидетелем. Да, он не хотел начинать эту войну...~***~
Вот и вечер: прекрасный, прохладный, где на темно-синем благородном небосводе раскинулись тысячи бриллиантов-звезд, и ясная ночь окутывала черный дворец запахом диковинных цветов и пряностей... Ночь, когда утихли все споры и переживания, и в Садах практические возобладал тот же праздный дух, смех мальчишек, смешенный с переливами музыки, журчанием воды в фонтанах и тихими приятными голосами наложников его Императорского Величества. Сады были в ожидании и равно каждый, как на острых иглах, впивающихся нетерпением в кожу и эмоции. Все ждали, что сегодня огласит Госпожа. Как сегодня поведет себя прибывший Император, и кого он к себе позовет. Позовет ли вообще? И кто из двух явных сильнейших теперь окажется вновь в покоях Повелителя. Сады, не оглашая того, разделились на две стороны: те кто был стервятниками-консерваторами и тех, кого не устраивало положение выскочки Лунного — кто видел преимущество новенького Белоснежного. И если сам Луноликий догадывался, что началось в как в Алмазном, так и в Серебренном, но не сильно об этом волновался, Джек же вообще ничего о подобном не знал, да и не видел, как на него некоторые смотрят, переговариваются, шепчутся. Он привык, но ещё не настолько, чтобы отличать завистливые взгляды с шепотками от продуманных и оценивающих, что были ныне. А вот Рад, сидящий сейчас рядом с ним уже о чем-то подобном догадывался, но пока не смел высказать свои предположения. Белоснежный, на удивление, сегодня показывал себя совершенно с другой стороны, да и вчерашнее его поведение... Не стоило злить того, кто, возможно, в скором будущем перейдет в Алмазный Сад и станет в верхушке этой жутко-ядовитой иерархии. Но сам Фрост был на нервах, был до сих пор зол, обижен — унижен, что уж там. Парень не то винил себя, не то злился на ту несправедливость, которая проросла в Садах. Но все эти чувства, его сегодняшнее решение, унижение Лунного, оно всё, на удивление, перекрывалось для него тем самым странные, едва трепещущимся внутри — Приехал, почти рядом… Неужели я настолько начал зависеть от тебя? Это дикое опаляющее чувство не отпускало, зажало острыми клешнями и всё глубже врезалось в его хрупкие, посмевшие ожить чувства. И наверное, он больше других ждал прихода Анэш и оглашения что же последует дальше. Он желал сегодня быть там… Желал увидеть, прикоснуться, провести ладонями по бархатной темной коже, поцеловать… Парнишка встряхивает головой, понимая, что не место, не время и вообще с чего это его так повело?! И пытается хотя бы отвлечься сладким, красным как рубин, нектаром, что услужливо принесли служки. Она же заходит в Сады через вечных четверти часа, гордо провозглашенная, в тонких шелках, что тянутся как и до этого за ней шлейфом из разноцветных перьев, заставляя каждого подняться со своего места и подойти ближе к черте, где строятся всегда остальные, заставляя музыку стихнуть, а смех легкомысленных парнишек умолкнуть. За Госпожой, как и всегда ранее, следуют Эй-йёру и её верный слуга Тесс, неся в руках шкатулку. «Значит…» — у Джека, кажется, останавливается сердце после догадки и вновь галопом пускается вскачь, заставляя кончики пальцев нестерпимо и моментально потеплеть. Но и у остальных эта догадка вертится в головах, и они знают, что в шкатулке платок от Императора. Знают и предвкушающе жадно следят за каждым движением Госпожи. К моменту, когда статная и всегда утонченная Зо Иррет останавливается, в Садах становится мертвенно тихо, и только журчащая вода в фонтанах ещё дает право назвать это место живым. — Тот, кого я назову, — Анэш провозглашает гордо, осматривая словно поверх каждого, будь то Алмазный или Серебряный Сад, — Пойдет сегодня в покои Императора. И это… — Полно разыгрывать их, Зо Иррет, — этот мелодичный, набивший уже у всех оскомину голос прерывает речь Туф, и она опасно кидает взгляд на самодовольно ухмыляющегося Луноликого, который грациозно минув всех замерших наложников в Алмазном, и столь небрежно, пользуясь своим новым статусом, минув её саму, подходит к Тесу, — Я и так уже знаю, что этот дар мой. Он нахально, смотря в глаза одной из Глав Рое, достает из шкатулки платок, переливающийся золотом и серебром, взмахивая им и самодовольно улыбаясь. Это его вызов, его слово против слова Анэш. Вот и началась его крупная игра на виду у всех. И она бы рявкнула сейчас, указала на его место, только вот место теперь у него другое, и даже зная кто по-настоящему сегодня нужен прибывшему Императору, она не может ему помешать занять эту ночь. Глупое правило приравнивающее Лунного по статусу к главному в Садах, не смотря на то, что она здесь до сих пор полноправная Хранительница. Вот еще одна причина, почему это белобрысый так подлизывался к своему наставнику, этому светлому… — Да чтоб тебя… — сквозь зубы почти шипит Туоф, но столь неслышно, что этого не слышат даже более близко стоящие мальчишки. И что ей делать? Что ей остаётся? Но просто так проигрывать в их первой схватке, да чтоб ей светлой стать! — Не будь столь самоуверенным, Луноликий. Ты знаешь, что… — Что же? — равно не собираясь уступать, нахально перебивает Эйль-хас, — Думаешь, наш Повелитель хотел бы вызвать после столь тяжелой поездки к себе кого-нибудь другого? Кто как ни я знаю, как стоит отвлечь и расслабить его? Я имею на это полное право, точно так же как и знаю кое-что... Ведь кто вообще пойдет здесь против меня и моей воли? — он словно играется, зная, что в действительности никто не пойдет против него — не посмеет, а она запретить не может, даже используя приказ Повелителя. Лунный специально обводит взглядом всех из своего Сада, и видит, как тот же Иам склоняет голову, как Ухиш отводит взгляд, и остальные кивают или преклоняются, уступая ему — все знают его нынешний статус, никто не пойдет, а на притихший и вовсе замерший Серебряный он и не смотрит, знает, что сошки даже не пикнут, боясь за свои никчемные жизни. Да, он пойдет на эту дерзость, но уверен в своей правоте, равно и уверенный в своих силах и обольщении — он пойдет на всё, чтобы сегодня расположить к себе Императора и провести эту ночь вместе с ним. — Кто как не я должен и обязан быть там? — мелодичным тоном продолжает Эйль-хас, улыбаясь от того насколько сейчас бессильно выглядит Анэш, от того, что по его статусу ему не писан закон поочередности в Садах? — Ведь лишь я единственный, кого Император предпочтет видеть, слышать, чувствовать! Лишь я единственны… Он, находящийся будто под замершим временем, не слушает. Он просто делает шаг под этот противный, кажущийся ему грязью голос, и ещё один, и ещё... — Я тот, кого наш Повелитель желает всегда держать при себе, я… Дыхание на секунду прерывается, и окружающие кажутся всего лишь забавными куклами, у которых нет души в глазах, нет вообще ничего — глупая покорность и страх. Раболепие. А у него лишь злоба, гольная ледяная злоба с каждым мерзким словом… — Я тот самый, кто и впредь будет подле него! И только я знаю его и его желания. Единствен… Недоконченная фраза прерывается с тем, как у Лунного прямо из рук легко и просто выхватывается платок, и Сады раскалываются в эту же секунду острым перезвонов вздохов удивления и ужаса. Сама Анэш не может сдержать удивлённого возгласа. — Единственный? — голос Джека заставляет каждого и особенно Луноликого вздрогнуть в то же мгновение, столько в нем злобы и льда, того самого смертельного, что упокоил разбойников, посмевших напасть на его семью. Белоснежный оборачивается в пол-оборота, сначала прожигая онемевшего Лунного опасным голубым взглядом, а после таким же обводит и Сады, и вновь переключается на Луноликого, — Твой удел лишь прикрываться новым статусом, дабы попасть в покои Императора? Учитывая, что приглашение было моим? Открывшего рот Эйль-хас, только сейчас справившегося с оторопью и шоком случившегося, вновь затыкают и опять лишь одним взглядом, в котором сама Смерть — и Джек даже чувствует, как пальцы леденеют — Она почти пришла за паскудным Лунным. Он не знает откуда это в нем, не знает, что в нем с такой легкостью перевернулось, но, как только эта белая пакость заговорила, он возненавидел всех и вся, не допуская даже мысли, что сегодня к Питчу пойдет... этот. Ему плевать, что будет после, что с ним могут сделать за эту глупость, но в данные мгновения, пока Сады онемели от его действий и сам Лунный ничего не может сказать, а Анэш благополучно и мудро молчит, он провозглашает, не давая и шанса отобрать его ночь у Повелителя. — Эта ночь моя, как и последующие! — эти слова Джек шипит более приглушенно, так что замершие юноши даже перестают дышать, чтобы расслышать, расширяя подкрашенные сурьмой глаза, но более Белоснежный не желает смотреть на это перекошенное лицо величественного фаворита, Фрост кидает взгляд на двух мальчишек, и повелительно их окликает: — Ты, Эй-йеру, и ты, Радостный, сопроводите и подготовьте купели, мне нужно готовиться к ночи с Повелителем. Однако это действуют, и не ожидавшие такого Рад и Джейми, но словно очнувшиеся, встряхиваются и почуяв, какая сейчас власть и ярость в голосе молодого Белоснежного, не могут противиться и быстро подбежав и услужливо поклонившись, встают за ним. И Фрост, под ту же гробовую, но победоносную для себя тишину, провернувшись и поклонившись Анэш, стараясь унять свою ярость устремляется в направлении коридора и дальних купален, двое же мальчишек сбегают следом, семеня за ним. И даже когда их шаги утихают в звучном эхе от мраморные колон Сада, все всё ещё стоят молча, не зная шевелиться ли, говорить ли, смеяться или кричать: никто не хочет вызвать ещё больший гнев посеревшего от бешенства Луноликого. Но это решает сделать Анэш. Она, не сдержав довольную ухмылку, и аплодируя мысленно прекрасному Белоснежному, плюет на испепеляющий взгляд Лунного, который он на неё кидает. — Он был прав, и ты это знать должен, Луноликий, — ровным голосом, стараясь скрыть смех, поясняет Хранительница. Она окидывает коротким взглядом из-под пушистых ресниц замерших наложников и махнув рукой, словно давая им свободу, повелевает: — Занимайтесь своими прежними делами, произошедшее — не ваши заботы. И это словно крючок, который снимает невидимые пусты с каждого, чтобы отойти от случившегося, от такого прецедента, которое ни разу не происходило в Садах. И прекрасные юноши принимаются за привычное старое: музыка, еда, песни, танцы, разлив вкуснейших нектаров и тихие шепотки при этом. Анэш же под возобновившийся шум и гомон только подходит ближе к Эйль-хас, который за это время не произнес ни слово, но по одному его взгляду понятно, что завтра он сделает с этой тварюшкой белоснежной. — Упаси тебя Боги, попытаться ему навредить, Лунный, — заглядывая ему в лицо, очень тихо, но при этом предупреждающе, говорит Туоф, выдерживая этот убийственный взгляд серебряных глаз, — Ты можешь играть в свои игры, можешь по статусу Рое теснить меня в Садах, подставлять и делать шлюхами любого в Серебряном или даже Алмазном, но Его Волю ты нарушать не в праве, а его воля такова, что Белоснежный будет при нем, жив, цел и невредим. И равно если завтра или в будущем ты тронешь мальчишку, то я уже не смогу этого скрывать. И тогда придется шкурку твою снимать и снимать будет сам он. Туоф на редкость опасно ухмыляется теперь сама, увидев, как едва дернулся Лунный, и не может не сказать последнее, воткнув шпильку под самые ребра этого заносчивого мальчишки: — Что, думал тебе никто перечить не будет? Запугал Сады? А он взял и показал тебе, что есть истинная сила и воля? Не стоит прыгать выше головы, дорогой. И...~***~
Это жутко, чувствовать всю ту же неподдельную безразличную ко всем злобу, острую и ничем не помутнённую. Джек медленно выдыхает и сразу же делает ещё один глубокий вдох, чтобы успокоиться. Но нет, пока он не остался с ним, он чует — эта опасная злоба не пройдет. И вот, после купален, омовения, медовых масел растираемых по его тонкой белоснежной коже, после той непоколебимой покорной атмосферы, царившей в купальнях, после мягкого пара и холодной воды, после приведения себя в порядок, после облачения в тонкие почти прозрачные темно-синие шелка… После величественного прохождения, опять босиком, по ровному холодному мрамору зал и Садов, он здесь... Перед темными внушавшими опасность и благоговение дверьми. И Сайи, уже по-другому на него кинувший взгляд и тут же поклонившись, стучится, открывая пред ним створы дверей, вновь склоняясь и оглашая его прибытие. И у него замирает вновь сердце… Белоснежный силится унять дрожь, растекающуюся приятно по телу, но незамедлительно переступает порог, заходя в знакомые уже покои Императора Эррэсаир. Он теперь здесь, ему никто не помешает и они останутся наедине. Да. Верно. Это право теперь никто у него не отнимет. И он будет рядом с тем, кто его принял и кто теперь для него единственный близкий и… почти родной.~***~
— ...Мой последний мудрый совет тебе, Лу… — Анэш делает на своих последних словах акцент и видит, как расширяются глаза Эйль-хас; действительно, это третий и последний раз, когда она желает ему добра и дает искренний совет, и он это прекрасно понимает, а потому слушает сейчас крайне внимательно. — Не вставай на его пути. Не порождай своими интригами и играми монстра, если всё же дорожишь своей жизнью, властью, и титулом...