Жемчужный мальчик

Тьма, спускаясь нитями тончайшей паутины, переплетаясь и сливаясь, властвуя и пугая, стелилась покорным ковром у его ног, бесшумно перетекая, затмевая белый мрамор своим покровом, вторым плащам развеваясь позади, пока Владыка в тени ночи наблюдал за своим вынужденным миром, стоя на балконе верхнего этажа. Эта вынужденная жизнь столь… примитивна, скучна, необоснованна, эгоистична и мерзка в чистейшем пороке человечества, и он туда же. Голос нашептывал — проще было тогда погрести армию Индрита и его светлых в одночасье, нежели уже четыреста лет разгребать всё миром и правилами, заточенным в цепь человеческого примирения. Наглость или слабоумие, но он не показывает, как ему осточертело, стало невыносимо скучно и он почти примерился, наплевал, ведя вялую игру по людским правилам Империи Эррэсаир — его маленькое государство, такое мизерное, равное крупице песка в пустыне, по сравнению с его былой мощью и могуществом всея Тьмы... О которой вынуждено, а после и благополучно позабыл уже как триста лет и даже не нуждался. Хорошее слово, приевшееся — нужда. Лучше него лишь — жажда… Да. Всепоглощающая, проснувшаяся, долгожданная, столь знакомая… Пока Король Кошмаров целует его, проводя языком по нежным припухлым губам, с рыком зажимает у стены задыхающегося мальчишку, прислушиваясь к переливам Тьмы, к былой жажде и власти, медленно скользя когтями по обнаженным бедрам на распоротом шелке шароваров, ухмыляясь едко и до ужаса опасно ежели кто увидит, кусая беззащитную шею и чувствуя, как на кончиках чужих пальцах, что зарываются в его волосы, медленно скапливаются частицы смертоносного холода. Идеального холода… как в те времена. Он наблюдал за миром со скукой того кем и являлся — многотысячелетнего Владыки, вездесущей непостижимой Тьмы. Наблюдал за Садами, за привычной въевшейся липкой похотью и приевшейся мерзостью, за течением зыбкого времени, что во дворце не имело своей власти, за движениями главных фигур в этой партии и ничто не разбавляло, не удивляло, не давало шанса, что игра вскоре подойдет к концу каким-либо фееричным финалом. Однотипно подпишут пакт и разойдутся, зубоскаля каждый о своем. Но всё же вечность, как и тогда, решила даже его удивить, и на смену ядовитой пестроте дворца пришла сама Она — Смерть в воплощении изящества. И Императору сейчас плевать на протестующие ладони на груди и просьбы, смежаемые тихими стонами, прекратить, зажимая эту смерть у стены в темноте коридора жилых комнат наложников, там, где ему по статусу и быть не положено. Ведь его смерть идеальна и еще даже не представляет, как жестока и опасна, но нежна и хрупка подле него, и это самое ценное, то, что дает его Тьме волю и пробуждаемую от многовекового сна жажду — заполучить целиком, раскрепостить, развратить, дабы его Жемчужный не боялся своего дара — и править вместе, послав к черту всю игру, размазать их… Слишком просто. Слишком грубо и не с этого должна начаться новая жизнь и обучение маленькой смерти, в пору ещё невинной и не верящей в свое превосходство и мощь. Глупый Жемчужный мальчик... Питч не до крови кусает его за плечо, глушит второй рукой, прижатой к губам, резкий вскрик, тягуче медленно зализывая красный укус, и жмет ближе к себе, шипя на просьбы остановиться — шуточные просьбы, раззадоривающие только. А он сам подобен сейчас этому юнцу, словно лишь двести минуло, и удержатся, видя мальчишку настолько холодного, закованного ещё в деланое равнодушие в Садах, так по-человечески непросто, наблюдая всё его превосходство и силу, чувствуя, как его дар холода превосходит даже дар Лунного, затмевая своей необузданной мощью, готовой противостоять на равных самой Тьме… Но в равном его уверенность, хрупкое доверие и веру, его покорность и преданность лишь ему — Королю Кошмаров. Срываться на нем, чувствуя теперь ту же отдачу, по нитям эмоций ощущая легкий страх, детскую зарождающуюся ревность, злость, собственничество и тоску, хотя они и виделись прошлой ночью и будут ещё и эту, и следующую, и все последующие однозначно. Ему даже смешно с себя и реакций, Императора забавляет стеснение мальчишки, который взывает к разумности и ежели их кто-то увидит; подобно тайным любовникам, прячущимся в кулуарах дворца и выкрадывающие момент для робких поцелуев. Только не робких вовсе, и Тьма, чуя настрой Хозяина, ласково, но властно ползет по ногам мальчика, оплетает, обжигая завитками на бедрах, мягкими витками создавая узор на талии и верх по груди, по рукам, желая поглотить, присвоить до конца и сделать полностью своим. Кромешник даже хочет, чтобы их увидели, застукал возможно даже сам Лунный или кто-то из Кешили, было бы забавно, посмей они что-то сказать… Темная фантазия, как можно было бы пытать тенями, разрывая на мелкие кусочки свидетеля, поглощая, вливая, к примеру, саму Тьму в дергающееся судорогой тело того же Лунного, и как он медленно распадается от противостоящей силы, пока бы Король Кошмаров продолжал упиваясь поцелуем с мальчишкой, отвлекая его, дабы тот не видел творящегося, но поглощая первородный страх всех этих светленьких и безобидных, купаясь в агонии подыхающего Лунного… Этих грез так много и они туманят, манят, умоляют соткать флер теней и притворить в реальностью, подчиняющее шепчет и волнуют древнюю Тьму, что всколыхнувшись, становится тягучее и горячей, давно не питавшаяся жизнями и кровью. Но заглядывая в глаза маленькой смерти его грезы медленно угасают — не готов… Он не сможет так просто это пережить, ещё слишком юн, робок, честен, и в добавок боящийся себя и своей силы. И под этими законами Императору Эррэсаир придется его учить жить, учить становится сильнее, ожесточённее, лишить его всяческого страха, оградив своей Тьмой, дать власть и свободу действий, уничтожить любую его слабость… Только вот, заглядывая в голубые глаза насыщенные ледяной полыхающей лазурью Король Кошмаров уже понимает, что последнее не сможет уничтожить абсолютно. Жемчужный уже имеет слабость, самую существенную и одновременно столько ему же льстящую, слабость ведь в нем, ради кого Джек и идет безропотно вперед, на всё соглашаясь. Уже согласился, пускай это и претит его свободе воли и чистому духу, незапятнанной совести и чести, претит самой морали и человечности, но он идет за ним — за Темным, как и сказал, отдает поводок в руки и идет по стеклу босоногим, улыбаясь на радость хищным птицам Садов. Непримиримая сила и уникальная, столь хрупкая, но завоеванное им доверие ложится прочной нитью, что позвякивает черным серебром внутри каждый раз, когда Жемчужный рядом, нитью которую он сам ещё не рассматривал до конца, но что прочнее цепей, которыми когда-то сковали светлые, заключив пари. И эта нить и доверие мальчика, то самое, что пробуждает, будит древность зовущуюся Первозданной Тьмой с каждым днем, когда беловолосый мальчишка подле, когда он заглядывает в глаза не страшась, смеясь и робко касаясь, остервенело забирая все время Тёмного, что даровано ночью и не боясь гнева Садов, присваивая возможно ещё неосознанно полностью себе. Готовый применить свою силу, переступить обеты, но готовый ради него и будущий во всём с ним подле. И Тьма клокочет, дрожа вокруг, перенимая жажду Хозяина, и чувствуя равную силу рядом, прислушиваясь к эмоциям обоих и благоговейно ожидая продолжения, защищая и готовая одновременно поглотить мир, устроив кровопролитие в жестокой хладной темноте. Но не сейчас, опять же… Сейчас лишь он — его эфемерный, грациозный и уязвимый в своем доверии — мальчишка, жаждущий новых объятий и поцелуя, которые ему даруется почти моментально. Их такими и застает Анэш, вовсе не подозревающая, грациозно идущая по своим делам, и сперва не понимающая что видит и что происходит, лишь чуя Тьму Повелителя возмущённо охает, привлекая ненужное внимание и отвлекая от вкусных губ, на что уже он обозленно шипит. — Ваше… — она будучи при долге службе и не смея нарушать дворцовый этикет, начинает как и положено, не видя Жемчужного, которого Император прикрывает собой вжимая в стену и застилая пологом темноты. Анэш, одновременно готовая разразиться возмущением, равно как и все ее всколыхнувшиеся эмоции окрашены негодованием, раздражением и злобой, и те же мысли, как вообще он может кого-то зажимать, когда есть Джек… Ревностно уже сама относящаяся к их отношениям… Хотя, справедливости ради, Кромешнику и в голову не приходило на кого-либо даже смотреть с того самого дня, как увидел эту свою маленькую ледяную смерть… Но Питч благосклонен к такой её ревности, приказывая Тьме отступить, и наблюдая, как смутился мальчишка, сам только заметивший Хранительницу Садов, тихо что-то промямливший и спрятавший лицо у него на плече. Ошеломление Туоф длится не больше пары секунд. — Вы совсем с ума сошли?! — после паузы совершенно в другом возмущением шипит девушка, подходя на шаг ближе и полыхая праведным гневом аметистовых глаз, — Может ещё зажимал бы его в комнате Лу, Тёмный? Можно было бы, но там слишком приторно светло, — думается Императору, пока он приподнимает Жемчужного за подбородок, с нахальной улыбкой медленно вновь склоняется ближе, игнорируя напрочь ещё какие-то наставительные ворчание от Анэш. Это он должен ей высказать, она им помешала, пусть сама и растворяется во тьме. А Жемчужный теряется под его горящим взглядом, забывает равно о самой Хранительнице Садов, с тихим стоном вновь закидывая руки ему на шею и притягивая ближе, судорожно с предвкушением ожидая поцелуя. — Питч! Кому я всё это высказываю! Еще не ночь, это даже не твои покои, а потому… Его тихий рык и тень, всколыхнувшись, легкой волной отталкивает Хранительницу назад, так, для приличия, пока ему не до неё, не до кого в этом дворце, ведь маленькая смерть настолько привлекательная и доверчива, сама забывчива на присутствие посторонних, тянет ближе, целует и не может оторваться, постанывает соблазнительно, выгибаясь на встречу черненым острым когтям и виткам жаркой Тьмы. — Сгинь! — единственное, что он командует оторопевшей Анэш, прежде чем утопить и так тупиковый темный коридор в полной непроглядной темноте, обнимая крепче несопротивляющегося и полностью отдавшегося процессу мальчишку. *** Сады беспощадны и коль это забавляло бы его, развлекая хлебом и зрелищем лет эдак сто семьдесят назад, сейчас же всё предсказуемо: смерть неугодных, интриги и травля, иерархия и наигранность. Он, тенью становясь, блуждает от одной стены к другой, по балконам с вырезанным мрамором перилами, в темных ходах коридорах, за пределами каменных стен дворца в садах, настораживая птиц и мелких зверьков, заставляя замереть как перед хищником, неминуемой Тьмой незаметно отплетая свои владения, и словно со стороны видит эту насыщенно кипящую жизнь, вспоминая зачем вообще нужно было пари, стоило ли оно того, что он имеет сейчас, стоило ли соглашаться и не было ли это издевкой Света, на которую он в пылу своей горделивости повелся… Возможно и так, прям, как человек, а стоило возможно прислушаться тогда к собственной интуиции и перебежчице Фее. Партия затянулась ещё двести лет назад, но тогда стало уже столь незначительно, что спустив поводья, Король решил доверить всё Туф и самому времени, ощущая, как его сила и большая часть всей мощи Тьмы, без подпитки страхами, жизнями и кровью на поле битв, беспомощно засыпает, невостребованная, ненужная для глобальных воин. Засыпал и он, пеплом развеивая себя в веках, номинально сохраняя маску Короля Кошмаров и играя в императора человеческого государства, что для других действительно считалось жуткой Империей. С приходом же наложников и бурной конкуренции в Садах стало не так уныло, но и оно наскучило, равно что и всё другое. Существу, что живет дольше всех народов этого мира, с истоков начала зарождения здесь разумной жизни… слишком быстро приедается быт, каким бы разнообразием и остротой он не разбавлялся. Тьма услужливо и предано оплетает, соткавшись тонким плащом на плечах, оплетает руки, скапливаясь черными искорками на когтях, Тьма каждый раз в предвкушении того, что пока не случится — битвы, открытого противостояния, кровопролития, равных соперников, жестокости и беспощадного уничтожения неугодных и осточертевших, Тьма чует страх каждого, кто обитает в этом дворце, откликается и слизывает частички ужаса, когда он проходит мимо советников что возглавляют Кешили или выбирает новую игрушку на ночь. Хотя давно уже не выбирал новых, предпочитая стабильность с Луноликим, с ним хотя бы не чувствовался тот глубинный тошнотворный ужас и раболепие как от других, да и поговорить порой было о чем. Ныне же, оставаясь незаметным свидетелем жизни в своих владениях, он задумывается, как Жемчужный сможет здесь всё изменить — сможет, конечно же, и Кромешник в нём не сомневается, но опять вопрос о цене. Сады, Лунный… Индрит... Они не оставят мальчишку в покое, не дадут жить спокойно, видя, как сам Джек остервенело жаждет быть подле Тьмы, не уступая ни одну ночь. Слухи доносящиеся от тенек, как переплетение звона колокольчиков от всего что происходит во дворце, не дают сомневаться в храбрости и силе мальчишки, что вырвал платок у Лу, на глазах Садов и самой Анэш, поставив на место, равно как Сады замерли в эти дни, выжидая момент для ещё одного переворота. Хорошо и плохо одновременно. Джек… нет, Жемчужный в жизни своей не видел такое количество крови, что прольется в Садах коль он вступит в это противостояние, ему придется принимать ванны с кровью из преданных слуг и информаторов каждое утро и ночь, если он влезет в эти интриги. И продолжит свою тактику быть рядом. Глупый, своенравный, преданный… И кинуть мальчишку в эту беспроглядную бездну, зная, что он измениться навсегда, станет... Король Кошмаров, материализоваться в тени ветвистых колонн верхнего этажа вновь, наблюдает за хитросплетённой игрой на публику Лунного, что сейчас в садах готовится к ужину, развлекая своей красотой и высокомерными шутками бывших фаворитов показывая свою власть и силу, пред раболепными мальчишками. ...Он станет пострашнее Лунного. И ты уже наперед это прекрасно знаешь, видишь, как мальчишку будут ломать, издеваться и калить невинную душу, выковывая каждый раз всё более совершенное существо, хладнокровное и идеальное. Они создадут свою собственную погибель — ледяную смерть, что в результате всех их и уничтожит. Уничтожит не ради власти и статуса, ради… тебя. Это тот козырь, который по превратности судьбы попал к тебе в руки, который с легкостью перевернет всю жизнь дворца и заставит известись желчью и ядом не просто наложников и Лу, а самого Индрита вместе со всей их светлой стороной… Как рыбья кость в горле. Питч медленно растягивает губы в предвкушающей ухмылке, замечая, как раз подходящего к Серебряному Саду беловолосого мальчика, изящного, почти призрачного в своей красоте и бледности, но для остальных он уже та самая страшная угроза и взгляд Луноликого доходчиво об этом говорит. Рыбья кость? Индрит готовил из Лунной пешки более пяти десятилетий своего приемника и козырь, который хоть как-то может противостоять Тьме и называть себя старшей фигурой. И не факт, что даже сейчас, в открытом противостоянии, если Тёмный захочет действительно серьезно ответить на выпады Луноликого, у того хоть что-то получиться… Джек же не пешка из которой будут вытачивать старшую фигуру. Он уже наравне со своим даром и силой воли… Всего лишь условия, в которых с него слетит ненужная шелуха, под которой прячется та самая Королева. Взгляд не отрываясь следит за едва нервными действиями беловолосого мальчика, и вопрос — готов ли ты его кинуть в жерло вулкана, в котором с него снимут шкуру и вывернут душу наизнанку — всё ещё не решен. Будь это кто-то другой… Питч бы даже не повел бровью, но его маленькая смерть, ещё невинна, так чиста и наивна... Однако помня их разговор, Тёмный знает, что парень довериться, дабы его кинули в жерло кровавого вулкана, где он будет вариться и чувствовать, как плавится кожа и разъедаются кости, без возможности прекратить. И Жемчужный словно чует, что за ним наблюдают, прожигая взглядом, он поднимает голову чутка верх, ищет взглядом, смотрит как раз на тот темный угол третьего верхнего балкона, что уходит сводами в стеклянную крышу, находит и улыбается едва, склоняя голову в незаметном поклоне, и Королю Кошмаров не составляет труда увидеть в глазах цвета ледяных торосов решимость идти до конца и частицу самого затаенного, но яркого обожания и радости, преданности и тепла дарованного лишь самой Тьме во плоти. Питч прикрывает глаза, медленно растворяясь в тенях. Что ж. Да будет так, с согласия его ледяной смерти. *** Он вызывает её ближе к ужину, пока дворец занят и замер в последнюю вечернюю трапезу. Была бы возможность и вызвал ещё вчера, но всему свое время, равно как и последний дар в виде шанса прийти самой и всё честно рассказать. Но раз Фея решила действовать столь самовольно и молча, придется ей кое-что напомнить. — Повелитель… — она появляется на пороге как всегда с выдержкой и изяществом, склоняя голову в уважении, и как только закрывается дверь, плотно отплетаясь Тьмой, поднимает голову, но молчит, отводя взгляд на стену и даже не скрывая, что не желает смотреть ему в глаза. Она знает к чему этот поздний вызов. — Будешь отчитывать за утрешнее мое… увлечение? — Питч заходит издалека и тянет время, он едва прищуривается, смотря на побережье, что видно с крытого балкона, давая ей пространство для маневра, и вовсе не делая намека на свое истинное настроение — рано. — Это… — всё таки Туоф сдается, отпуская вежливый тон, проводит рукой по лбу, потирает переносицу и медленно мотает головой, — Это твое право. Но мальчишка… Ты ведь знаешь о покушении на него перед тем как ты приехал, ты в курсе всех событий и ты же, зная по какому лезвию он ступает, подливаешь масло в огонь. Считаешь, что Луноликий спустит ему это с рук? Благо он затаился на эти дни и даже слово Жемчужному не сказал после его легендарного прохождения в Садах под новое наречение и ленту вместо ошейника. Но ты ведь знаешь, чем больше он молчит и бездействует, тем страшнее будет его удар. Она права, абсолютно, но и Кромешник так бы не поступал не будучи уверен, что Жемчужный выдержит, убеждаясь в том их разговоре и упрямом голубом взгляде. — Ему нужно привыкать, — нарочито безразлично говорит мужчина, пожимая плечами тем самым проверяя выдержку и Хранительницы. — Ты его так сгубишь! — она повышает тон, уверенная абсолютно в своих словах и доводах. — Да уж не раньше тебя! — Тёмный оказывается пред ней в это же мгновение шипя ей в лицо и хватая когтями за горло, перекрывая дыхание, приподнимая на уровень своего взгляда и смотря в растерянные аметистовые глаза, — Одна, Туфиана!.. Одна моя реальная просьба за все эти четыреста лет! Я просил сберечь мальчишку, просил оградить, что от Лунного, что от других, а в результате его проклятая везучесть сыграла больше, чем мой прямой приказ тебе! Кромешник отпускает её, мгновенно отшатываясь так, чтоб даже шлейф из Тьмы не касался Хранительницы, задетый её игнорированием — да к черту приказа! — просьбы, той, которой он доверял и отдал на сохранность появившуюся ценность. Не понимающий её холодного отношения к существу, которое его в действительности задело, и это после… Он отметает ненужные образы, всколыхнувшие сознание, и ядовито шипит, расшвыривая тьму по всем стенам, устилая ею ковром по полу, но не подпуская к откашливающейся на полу и державшейся за шею Туоф. — Коль уж соскучилась по шайке Индрита и решила вновь перебежчицей побыть, пришла бы и официально заявила, но нет, проще стоять на террасе со Стером, перекидываясь колкостями, а после пытаться высылать моего Жемчужного из дворца в обход моего прямого приказа! — У них Кроха, — Анэш говорит приглушенно, не поднимая глаз, потирая едва горло, забывшая уже, каково ощущать его ярость на себе, — Я не предавала. Не тебя. Но и выступить напрямую против Лунного теперь… — А прийти сразу ко мне — это как в другой мир попасть? — он шипит змеей, изворачиваясь и прожигая девушку разгорающимся золотым взглядом, все ещё не понимающий отношения к его приказу и одновременно этим недомолвкам, хоть теперь и знающий, что причина для нее была более чем веская игнорировать его просьбу. — Или я последний, кто должен это узнавать в своей, черт возьми, Империи? — Они просили его всего лишь выслать! — вскидывая голову, сквозь зубы цедит девушка, понимая что может сейчас только оправдываться, — И то я не согласилась или ты не знаешь это по своим ищейкам теням? — Говорено было двести раз, что за всем я не могу уследить, и они в частности, а ваши выпады со светлым это уже столь обыденно, что даже ищеек посылать — ресурс тратить. Равно надеялся, что если будет что-то серьезное, ты, как моя первая рука, придешь и толком всё изложишь, но похоже мозги высветлены не только у Стера, но и у тебя за все эти века! — Кто бы говорил! — она поднимается, уязвленно кидая взгляд на Питча, щурясь и припоминая ему самому, — Увидел мальчишку и всё! Сразу стало плевать на пакт, плевать на Сады, на Кешили, на южные земли и покушение своих послов в Великой Римской, да тебе даже на его судьбу… — Не тебе о его судьбе волноваться и говорить! — резко рявкает, осаждая, Кромешник, полыхнув злобой золотых глаз, он прищуривается, медленно язвительно усмехаясь, — У тебя лишь сейчас она на уме, не так ли? — видя как Анэш пристыжено отводит глаза в сторону, нервно дернув плечом, и зная ответ, окидывает девушку нечитаемым взглядом. — Естественно, тебе ведь есть что терять, в отличи от меня, да?.. — Зачем ты... так? — Хранительница, содрогнувшись, поднимает на Короля Кошмаров взгляд полный печали, боли и обиды. И она знает, что он прав, каждым словом подточив её, указав, действительно — ей есть что терять, а ему... Ему теперь тоже есть что терять, и она должна была учесть именно это. Тьма столь горда и величественна одинока всю вечность, но действительно единственный раз просила позаботиться, и Туоф, когда-то завещавшая ей свою жизнь и преданность, проигнорировала, предав доверие Тьмы. Это больше обжигает виной, нежели она думала, потому полностью признавая свою провинность, Анэш молчит, не смея больше оправдываться: какие бы не были причины, она обязана была сдержать обещание и защитить мальчишку, а не поддаваться страху и панике после слов Стера. Тёмный же оставляет её наедине со своей виной и мыслями, уводя разговор в другое русло, личные их разборки одно, но что делать с переменой в рядах Рое — другое, и тут он не может не высказаться: — В добавок хитрая золотая тварь решил таки посадить Лунного в Рое, словно статуса единоличного правителя Садов в обход тебе ему не хватает и контроль всех этих подстилок. А зная властолюбие последнего, представляю поправки к следующему Кешили. — Он сам не дурак… — решает возразить и начать нейтральный разговор Туф, которую саму не менее волнует назначение Лунного. — Дурак, раз самозабвенно так рвется к власти… Щенок, что не стоит и собачьей шкуры, повторяющий партии за Индритом, но в сознании лишь упоение собой, без оглядки на жертвы своего Света. — Король Кошмаров приглушает буйство теней, что не скажешь о его настроениях благодаря последним событиям, — Прекрасно знаешь ведь, где они все у меня сидят, равно Лунному, с его паскудскими правилами и иерархией в Садах, Светом и надменностью. Бездна! Уже двести рабов за начавший год кормят рыб у подножий дворца, это помимо высланных и отравленных… Изящная тошнотворная куколка подложенная мне Индритом — самый его гениальный шаг! Но когда появился реальный шанс от него избавиться, золотая тварь решил сделать его приемником, так еще и ты влезла со своей сентиментальностью! Благо мальчишка ещё ничего не знает… — Кхм… — Анэш тяжело выдыхает, как перед неминуемо страшным и смотрит в глаза Кромешника, — Он знает о правилах при которых Лу сможет потерять место в Кешили… Питч лишь шипяще выругивается, переходя на их древний язык, удлиняя когти, припоминая прекрасно решительность, и что Жемчужный теперь точно не даст Лунному и шанс быть у него в покоях, увеличивая и свои шансы на новые покушения, издевательства и подлоги. — Кто?! — рявкает Темный. — Сговорился с группой... Золота, те уже приняли решение и с довольством изложили ему всё в подробностях… Сады, знаешь ли. Сегодня полдня вместе провели, перешептываясь в летнем дворе у фонтанов. А завтра Жемчужный пригласил их на завтрак в свои покои, и не факт, что разговор там пойдет о способах, как правильно склонять голову перед фаворитами Алмазного. — Далеко пойдет... — ухмыляется Кромешник, зная, как может мальчишка к себе располагать, и что в дальнейшем устроить, после хитрых советов хищного перса. — Далеко, с твоей легкой руки… — фыркает Анэш, всё же переживая, что удумает беловолосый и как после этого поведут себя Сады, —Главное, чтобы твой нынешний Эйль-хас не зашел дальше. — С ним разберется Индрит, — цыкнув на подстёгивающее указание, что Лунный до сих пор остается фаворитом, Кромешник более не намерен продолжать этот разговор, в любом случае решение он уже принял. — Ты можешь быть свободна и более этим вопросом не обремененная. — Что? Но это значит… — Ты более не вмешаешься, и да будет тобой принято, с этой минуты к Жемчужному, равно к Лунному, ты более не приблизишься и не вмешаешься в их открытый конфликт! Занимайся Садом Фей и своими делами в Кешили, как одна из Глав Рое. — он скрывает насколько тяжело принимает это решение, но оглашает Своим Словом, и печатью-приказом накладывает непреложную нитью Тьмы на её запястье, и теперь каждая Сторона во дворце знает, что Император официально вывел из игры своего главного воина и советника. — Питч… — абсолютный шок читается на бледном лице Хранительницы Садов, и она не понимает почему он поступил так, ведь теперь он один против всех светлых. — Свободна. Так желаешь спасти свою Кроху… Так покажи идеальную игру в одиночку. Это ведь твой приоритет. Император Тьмы не говорит это и она не слышит, но чувствует, понимая, склонят голову в поклоне и исчезает из покоев, признав, что просьбу она так и не выполнила. А Король Кошмаров лишь сплетает на кончиках когтей шахматную фигурку Королевы из черного песка, хмыкает и прищурившись обдумывая что-то, через пару же минут, по приказу вызванному служке-тени, который бесшумно появился позади, приказывает: — Пригласи Индрита. *** Золотой Человечек появляется в своем излюбленном репертуаре — в безмолвии слетев на большой императорский балкон-террасу с помощью облачка из золотого песка так и зависнув над мощёными перилами, он улыбчиво обвел спокойным взглядом всё затемненное пространство и остановился на более дальнем углу где в одном из удобных летних кресел сидел Император Тьмы. — Надеюсь не помешал твоим планам на этот вечер? — Питч спокойно уточняет, едва осмотрев мягко улыбающегося Индрита, тот, зная столь неформальные встречи, отбрасывает напускное человеческое обличье, как и в прошлом с помощью золотого песка создавая разные знаки над головой и отвечая ими. «Для таких редких, но веских разговоров, у стороны Света всегда найдется часок, в любое время суток.» — Присоединишься? — Кромешник разворачивает ладонь в сторону Санди, приглашая присоединится к партии в шахматы, что аккурат расположилось на вырезанном слоновом столике меж двух мягких черных кресел. С таким раскладом Свет не против, любезно соглашаясь, подплывая на своем облачке и мирно устраиваясь в массивном, но мягком кресле, соткав для своего удобства ещё пару подушек из того же песка по бокам от себя. «Довольно мило с твоей стороны, старый друг!» — гласят знаки, вспыхивая над головой древнего существа, и его медовый взгляд разгорается позитивным энтузиазмом. — Я тебе не друг, и мы оба это прекрасно знаем, — усмехается незлобно Король Кошмаров, вертя в руках черного ферзя, но смотря как Индрид слишком по детски играется в воздухе с белыми фигурками вырезанными из белого и черного агата, смахивает флер человеческого дружелюбия, равно, как и развеивает все фигурки на доске с помощью Тьмы. — Слишком уж примитивно, — комментирует он, создавая на своей стороне партию фигур из черного песка и Тьмы, наплевав на едва журительный жест толстым пальцем Индрита и только закатывая глаза. Однако жест действительно наигран, и Золотой Человек с тем же довольством создает на своей стороне фигуры из золотого песка, с восклицательным знаком над головой и улыбающейся мордочкой откидываясь на спинку кресла. — Добро так рвется всегда сделать первый шаг, словно боится упустить и проиграть… — Питч предлагает постегивающими словами сделать по правилам первых ход Индриту, и тот согласно закивав, да шевельнув пальцами, заставляет ожить золотые фигурки и двинуться на две клетки вперед одну из пешек. Такой же незначительный делает и сам Питч следом, и черная пешка, перетекает на пару клеток вперед, становясь напротив выдвинутой золотой. «Свет не боится, он лишь дает понять, что уверен в своей правде и победе.» — Твоя правда загнала тебя в то что имеешь, нравится хоть? — Кромешник едко усмехнувшись, смотрит в глаза напротив, естественно зная ответ, при этом следя и за своим ходом, продумывая последующее, равно и то что кроется под этой игрой в волшебные шахматы. Их показушная мирная игра лишь реконструкция того что происходит в реальности по всей Империи Эррэсаир, и пешки, и короли... все настоящие и живые. А Золотой Человечек уже мысленно потирает свои ручонки, считая поступок Тьмы нецелесообразным и глупым; расточительство отдавать лучшего своего бойца — ферзя по сути, сдавать так необоснованно. А вот свой ход в виде предоставления Анэш выбора похвально считает лучшим за последние двадцать лет… Ещё и Лунный столь удачно смог занять место преемника. Единственное, что не нравится Свету — присутствие навязчивого мальчишки подле Тьмы, мальчишки, что на данный момент портит все карты и не подпускает столь нахально Луноликого к его свободе от рабства. Не для того они делали его фаворитом и ждали более пятидесяти лет, дабы сейчас какой-то глупый наложник, который некстати приглянулся Королю Кошмаров, перетасовывал все карты. Оттого не заглядывая дальше увиденного, Индрит поднимает руку, делая пас, и ниточки золотого песка, устремившись на шахматное поле, захватывают одну из черных пешек, закручивая в вихре и приподнимая вверх… Действие довольно красноречивое и понятное, и в глазах Песочника отлично читает подтекст столь наглого нарушения игры. «Отдашь незначительную пешку нам в игру?» — и черный песок поглощается золотым на глазах двух Сторон, изменяясь и теряя саму форму пешки, исчезая в воздухе. И второй раз за этот вечер Тёмный решает с такой легкостью судьбу одного конкретного в этом дворце, кивая на действия Индрита, скрывая опасную ухмылкой. — Скорее... закрою глаза, а сможете ли затащить его и убрать — ещё под большим вопросом, — и это не угроза, скорее легкая насмешка, выраженная в предостережении, а поймет ли это Индрит или, как всегда, спишет всё в своей уверенности в победе, Питчу безразлично, он дал подсказку, он согласился дабы мальчишку втянули в игру и опустили на дно того самого жерла, без его прямого вмешательства в спасение этой жизни любыми силами превышающими власть Императора Эррэсаир. Он дотягивается до золотого ферзя, подцепляя песчаную фигурку когтями, поднося ближе, чтобы рассмотреть переливающиеся магические песчинки и ухмыляясь, вспоминая сегодняшнюю оборванную мысль в темном коридоре, когда целовал своего Жемчужного. ...Торосами из переплетающегося льда и теней всех этих светлых... Кровавым слоем, насадить на копья ледяной Тьмы, видя при этом блеск голубых беспощадных глаз и всю силу обжигающего непревзойдённого холода, подчиняющего, жестокого, идеально подходящего к его необузданной Первозданной Тьме... Питч переводит взгляд с фигуры на Индрита, видя что тот до сих пор так и не понял почему он так легко убрал Туоф, развязав ей руки в спасении Крохи. То, что Жемчужный далеко не пешка, и, психанув, вполне может заморозить всю лаву и вулкан вместе взятый со всеми Светлыми, Тёмный очень тактично замалчивает. Однако и поиметь что-то для себя после просьбы Санди он упустить не может, переводя внимание на ферзя в своих когтях и по его ухмылке Индрит уже понимает, с чем-то примерится все же придется. И Король Кошмаров дает понять, что правила есть правила и им придется следовать даже Лунному, и коль не ему предназначается слова, власть, привилегии и общее расположение Императора, то пусть уймет свою гордыню и не нарушает, учитывая что эти правила им же и выставленные много десятилетий назад, являясь догматами в Садах. Свет, обдумав все за и против, соглашается, кивая удовлетворенно, наивно довольный, что так легко разрешил конфликт, выторговал глупого раба, что завтра же уже будет далеко от Паллати-Эсор, убрал с пути Фею, а Лунному всего лишь придется немного послушаться и не играть в открытую столь нагло. Хитрой хищной улыбки Индрит уже не замечает, через несколько минут растворяясь золотым песком перед Императором, дав понять, что новые договоренности будут учтены. К звездной полуночи дворец затихает вовсе, даже Сады готовятся ко сну, Тьма, лениво перетекая, насыщается страхами некоторых, уже уснувших, наложников или обычных детей в городе у подножия моря, готовится Свет к завтрашнему новому дню, и возликовавший Луноликий в своих покоях уже представляет, как наглого мальчишку завтра выдворят из дворца. Жизнь, привычная ему днем, умирает и наступает истинное время для Императора, и темнота сгущается, ощущаясь плотными потоками, подрагивая от предвкушения, жадно дожидаясь новых нужных эмоций... Через четверть часа к нему в покои, тихо ступая босыми ногами на черные шкуры, заходит тот самый, с мягким и долгожданным на губах приветствием, в голубых глазах которого медленно, неосознанно, но пробуждается такая же, как и у самого Кромешника, жажда, обжигающая великолепным смертельным холодом.