~***~
Но не через час, ни через два ничего не происходит. А Жемчужному и вовсе кажется, что проходят века, и он уже покрылся толстым слоем грязи и прорастающего мха. Что будет с тобой дальше, не задумывался? — шепчет до боли озлобленно и даже мстительно голос в голове, подстегивая метаться в этой скальной норе загнанным зверем, орать, сдирать пальцы в кровь, пытаясь выбраться, истереть и вырываться, словно предчувствуя, что через пару минут сюда нагрянет Лунный и прикажет казнить. Что будет через ещё минуту? Две? Полчаса? Час? Может даже день? Джек вымученно откидывает голову назад, прислоняясь к шершавой, с острыми сколами, стене, ощущая, как за шиворот халата стекают узкие дорожки воды. И даже такая скудная противная прохлада ему сейчас нужна, пусть и с мерзостным запахом плесени и сырости. Питч придет за ним. Обязательно! Он не имеет права сомневаться в этом! Жемчужный жмурится, пытаясь сам себе поверить, поверить в смелые слова, но равно не находит вариантов, что делать дальше. Ожидание подтачивает и нервирует, заставляя прислушиваться к глухой тишине и звукам падающих с потолка капель, нервно вздрагивая из-за самых дальних шорохов, которые только могут в этой темноте до него долететь. Ожидание неизбежности и наказания уничтожает всю его выдержку и храбрость. Ожидание растягивает нервы на лоскуты, безбожно разрывая спокойствие. И что, спрашивается, он ожидал, когда все, даже Питч, ему говорили, что такое неизбежно? Что Луноликая покуда извернется, но устроит грандиозную пакость? Правильно — стоило готовиться, стоило лучше себя обезопасить, и продумывать защиту. Не стоило рассчитывать, что эта циничная тварь закроет глаза на его наглое высокомерное поведение. Однако, несмотря на всю логику жестоких Садов, где-то внутри, глубоко под ребрами, в потайном кусочке сердца, там, где ещё живет тот наивный подросток Джек из деревни, ему до слез обидно за такую несправедливость. Он ведь ничего, абсолютно ничего не сделал! Как иронично выходит, оказывается. Жемчужный бесцветно улыбается, растягивая губы в тонкую полоску; его хладнокровие и опасный запал подмочил тот самый страх выживания. И сейчас он со своими глупыми капризами «не хочу и не буду» стоит на перепутье, озадачено озираясь куда ему дальше — по какой тропе и какого характера? Что, черт возьми, ему делать и как себя спасти в этот раз? Дурной и наивный Джек, который до этого решал всё своим юношеским норовом и бравадой с храбростью, примеряя маски, надеясь сохранить себя и выжить одновременно… Он, столько горделиво и бездушно прошедший, воспротивившийся, идущий против всех, желая построить счастье там, где лишь погибель, а зубоскальство заменяет искренние улыбки… Он, верящий в искупление для убийц, считая, что защитит любовь, игриво принимая правила Садов и веря, что обойдется. Как и всегда на свою проклятую удачу. Он сможет… Он сможет жить на два мира, при том отдав себя безоговорочно Тьме и сохраняя хрустальные осколки своей души. Убивающий и умерший, что пожелал воскреснуть и забыться в мире, где каждая тварь способна и жаждет положить его обратно в гроб, вбив при этом стальной кол в сердце, чтобы наверняка. Джек кривит искусанные сухие губы в издевательской насмешке своей наивности. Тебе всего-то нужно… Перестать бояться, перестань искать защитников, даже если знаешь, что они у тебя есть. Перестань смотреть на этот жестокий мир, надеясь, что он всегда будет подле! — рявкает неожиданно зло такой знакомый подсознательный голос, так, что он аж вздрагивает, распахивая глаза и всматриваясь в немую темноту. Ты или веришь, что сможешь выжить со своим глупым сердцем, надеясь на его поддержку, любовь и счастливый конец — легкий и быстрый, или наконец становишься им под стать! Сады меняют. Сады и Свет вырывает всё самое чистое и доброе, и его наивность, а также вера в лучшее будущее — лишь вера на словах. Эфемерность, подобная сладкому бризу или зеленому лучу на горизонте — быстрое и редкое явление, длящееся не больше нескольких секунд. Но чтобы даже это ощутить и увидеть, нужно прожить полжизни. Решаешь кем быть? Но при том обещаешь себе быть искренним только с Ним? Тогда… прими себя настоящего, нынешнего. И как сказал Повелитель, — не смей лгать! Ты ведь далеко не омерзение испытывал тогда, смотря на горе Бедствия, зная, что тот потерял единственного дорогого ему человека. Ты не корил себя, не ненавидел, избивая Шелли и видя, как на его коже проступают те уродливые ожоги — ты продолжал отыгрываться на нем, хлестая ядовитым подолом по некогда красивому личику. Ты не боялся и не сомневался, ставя сегодня на место эту зарвавшуюся шлюху, действительно желая стать Эйль-хас, быть подле Питча и днем, и ночью. Ты даже сейчас расслабляешься при одной мысли увидеть лунную гадину, валяющуюся в крови у твоих… у ваших ног. И ты — мертвец — не молишься, не замаливаешь грехи, избивая себя плетью... ты лишь мечтаешь и пока ещё украдкой представляешь сей новый дикий мир, покорившийся Тьме и Холоду, желая вечность идти рука об руку подле Него… Посему, трижды убийца, убей раз в четвертый и последний, дабы после не испытывать к своим врагам ничего, кроме презрения и холода! Принеси же наконец в жертву… Убей себя! Убей ту наивную зверушку, которая верила, что родители примут, что Эмму можно будет спасти и согревать, как и прежде, что можно испытывать стыд и угрызения совести, смотря на смерть тех, кто сам пришел с данайским даром! Уничтожь эту детскую веру, как тех наемников, что смели напасть на твою любовь! Уничтожь, и покори Сады, встань острой костью в глотке Света и раскроши холодом его! Вырви и заморозь своё сердце, отдавая на сохранность лишь Тьме вездесущей. Ведь так или иначе — это произойдет… Сегодня. Сейчас... Или через несколько месяцев — ты примешь себя настоящего, ради того чтобы быть с ним и быть живым. Неизбежность выбора, как волна-убийца, накрывает черненым мутным пологом, и мощь этой неизбежности растет с каждым продленным часом его жизни. Верить себе или верить в себя… Это вовсе не одно и тоже. И лицемерия Джеку хватает в Садах. Он медленно ведет языком по верхней губе, чувствуя соленость и шероховатость, но даже не морщится от этого ненавистного привкуса крови. К крови придется привыкать, ведь он уже пробовал верить в себя и всё исправить — Эмма не выжила. Тогда он стал мертвой тенью себя, пока не попал в лапы темноты. Остаётся верить себе… Верить себе — значит забыть умершего Джека Фроста, и быть Жемчужным Эйль-Ар Повелителя Тьмы. Навечно клеймя себя дарами Холода и Тьмы. Парнишка улыбается кривой скучающей улыбкой, когда слышит вдалеке шорохи от грузных шагов, однако мысли его, по-прежнему не отпустившие, навязчиво толкают по выбранной тропинке, заставляя поверить что другого выбора нет. Куда ему ещё от себя бежать, с какой целью защищать образ того, кто умер в том проклятом озере? Если надежды вовсе нет, чтобы остаться здесь прежним; маленькое человеческое сердце просто не выдержит, разрываясь так каждый раз, пытаясь везде стараться найти свет, даже если тебя топят в ушате кипящей ртути. Светильники, едва ярче той масленки, маячат по левую сторону решетки, но Жемчужный сидит как и прежде, боковым зрением подмечая всего двух стражников, что уже подошли к его клетке, и суетятся с замком. То, что по его душу пожаловали не с целью выпустить, ощущается даже кожей, не говоря о паникующей интуиции. Жертва будет всего одна и последняя с твоей стороны, не так ли? — вспыхивает лазурной искрой в сознании. Кованная дверца неприятным лязгом отодвигается и два молчаливых стража с закрытыми лицами, как у палачей, заходят в темное пространство, направляя свет ламп на него, отчего привыкший уже к относительно темноте парнишка зажмуривается, выставляя руку вперед и загораживая маслянистый свет. Нечего не выйдет, если ты не избавишься от своих наивных представлений, что можно играть не принимая правил игры, дурак! Так решай кто ты: добыча, пытавшаяся сохранить остатки благочестия — или хищник, пренебрегший догматами, выживающий и забирающий себе главный приз. Когда в руках его палачей Фрост четко видит длинный кожаный жгут, всё становится на свои места, и Жемчужные ухмыляется неприятным оскалом. Время явно не на его стороне, как и законы Садов. Белоснежный дергается рефлекторно к стене, когда на него напирают два бугая, в своей молчаливом объявлении его скорой кончины. Патовость и его провал в том, что он до самого конца верил в себя, в худое, но добро, в то, что можно и нужно испытывать угрызения совести, страх, боль, надежду, неприязнь… справедливость. Можно обойтись малой кровью. Можно всё это прекратить! Это простодушие и станет его погибелью. Джек дергается вновь, пропуская момент, когда его хватают, он пытается с шипением вырвать свою руку из захвата жестких мозолистых пальцев стражников, но все честно. Эти временные палачи, которым приказали его убить, задушив тихо и без свидетелей, не церемонятся, четко зная свою работу. И им кажется, что очередной провинившийся перед господином — пешка, глупый хиленький мальчишка, которого скрутить и набросить хомут на шею, затягивая, пока тот не издохнет — просто и обыденно. В этой темнице умерло больше, чем по официальным приказам Рое; эти палачи лично передавили или сломали здесь гортань и шею стольким, что уже вспоминать лень. Их намеренье четко угадывается в темных маслянистых бездушных глазах, и Джек как никогда различает убийственный настрой и желание достигнуть цели, нутром чует неизбежность и обреченность своей глупой судьбы. Он, что есть сил, пытается вырвать руку из захвата сильных натруженных пальцев, но ничего не получается и Фрост, рыкнув, вскидывается, пытаясь хоть укусить, поцарапать — дать любой отпор, он попытаться сделать хоть что-то, что может отсрочить неминуемую. Не в этой грязной дыре! Не смей сдаваться, не смей давать им сделать это здесь! — Не смей дрянь! — в бессильной злобе рявкает Жемчужный, отпинываясь, и пытаясь ухватиться хоть за выступающие куски стены. Однако исполнители слишком превосходят его весом и силой: они скручивают мальчишку, как тряпичную куклу. И пока первый до боли выкручивает запястья, ставя на колени и фиксируя брыкающегося выкрикивающего проклятия парня, другой заходит ему за спину, накидывая на горло хомут, перекрестьем начиная затягиваясь, делая свое дело в молчаливом равнодушии, по всей форме истинных палачей. И вот теперь воздуха, чтобы сопротивляется, не хватает, равно и сделать спасительный вздох: удушье глушит все остальные звуки, и в ушах одна шумящая кровь, стук бешеного сердца, и агония разума, не находящего выхода. Жемчужный, не в силах сделать мизерного вздоха, пока ему медленно, но надежно перетягивают горло, пытается дергаться, стараясь вырваться, моля и проклиная свой дар, который когда нужно, когда опасно даже не чувствуется на кончиках пальцев! Его испуганное безумие разрастается, пока удавка затягивается все туже, так, что вскоре сознание начинает против воли вваливаться во кромешную ужасающую тьму. Не в эту тьму… Не хочу умирать в этой! Хочу быть подле… Хочу только с ним, только если прикажет судьба или он — от его рук. Но не так! Будучи на грани, переступив порог посмертия вновь с неизвестно какими силами, Фрост находит в себе последнюю волю и распахивает глаза, которые вмешивают в себе яркий морозный лазурит, вспыхивают, подобно суперновы ярким пламенем торосов, и этим же мигом неудавшиеся палачи отшвыриваются от парня по разные стороны темницы, гулко ударяясь об острые камни, а он делает сиплый судорожный вдох, дрожащими руками стягивая с себя хомут и откидывая подальше на промерзший белый камень. Его проклятие приходит в последнюю секунду и впервые Джек ему не противиться, вымораживая темницу. Твари! Как они… Как только посмели!.. — в его глазах стоят злые слезы и дрож занимает с истерикой все мечущееся сознание, парнишка не замечает других, более масштабных изменений, когда наконец-то перед ним появляется долгожданная Тьма, из которой материализуется сам Император. — Нашел… — срывается с дрожащих бледных губ, но появившиеся до этого силы разом схлынывают столь же стремительно, стоит только белоснежному осознать, что он пережил только что. Жемчужный порывается встать и кинуться к своему Тёмному, но даже незначительное новое движение дает сознанию уплыть, однако его вовремя ловят в надежные объятья и прижимая сразу к теплой груди. Питч ничего не говорит, но по ощущению его эмоций, Джеку и так все понятно, потому вымотавшийся мальчишка позволяет себе тихий всхлип и дрожь, показывая свой страх, свою слабость и отчаянье единственному кому можно это видеть и знать. Его Тёмный даже не спрашивает, как парень здесь оказался и что произошло; все понятно по стражникам, пытавшимся его убить, по багровому следу на нежной белой шее, выбросе его сил, безумному страху и ненависти в смеси мальчишеских эмоций. Жемчужный на грани потери сознания столь заботливо сам хочет успокоить, сказать, чтобы не столь яро злился его родной Король Кошмаров, однако и вправду — ни эмоциональных, ни физических сил после жестокого потрясения у парня не остается, и он не замечает, как проваливается в долгожданную заботливую темноту и покой. А Император Тьмы исчезает из злополучного покрытого льдом места в следующее мгновение. Он переносит Снежного в свои покои, по-прежнему не говоря ни слова и не пытаясь даже разбудить намучившегося мальчишку. Мужчина укладывает того на кровать, немедля отдавая однозначный приказ теням и тенькам, что начинают струиться по телу юноши. Питч не делает попыток даже присесть возле него, лишь едва касаясь кончиками пальцев, проходится по багровой полосе аккурат над драгоценной лентой на шее Снежного, и тщетно пытаясь подавить большую часть ни то сожаления ни то ярости что просыпаются на дне его души. А теперь его отсылать поздно и бессмысленно… И это он прекрасно понимает, ровно и то что сам мальчишка шел на все сознательно и боролся до последнего, не изменяя себе и своей клятве. Очень наивно и опрометчиво с его стороны. Закованный в свою преданность смелый и дурной мальчишка, все еще верящий и продолжающий бороться против всего этого скудного чёрствого мира. Только на ядовитость своего собственного сознания, поведение и чувства Жемчужного становятся более ценными и дорогими. Это самое драгоценное за последнее несколько тысяч, что появилось в твоей бесконечной жизни. А потому… Тёмный оставляет юношу на попечение и заботу тенек, что, бережно укутав в новое одеяние из темноты, будут защищать и дарить спокойный сон, а сам же перемещается в совершенно другое место. Он появляется в центре омерзительно вылизанной, чистой, и светлой даже ночью, комнаты, но свет и противоположная сила последнее что его сейчас волнуют. Причина его негодования и затаённой хищной ярости тут же, испугавшаяся такому внезапному визиту, однако пытающаяся все еще натянуть маску безразличия и непонимания. Эйль-хас подобающе склоняет голову в уважительном поклоне, едва слышно произнося его имя, но не более. Он смело решивший идти до конца поднимает взгляд, и решает начать первым, раз Император явился лично по его душу. Только вот начать и сказать ничего не успевает: Тьма, едва колыхнувшаяся у его ног, стремительно кидается вверх, и острым шипастым щупом хлещет беловолосого юношу по лицу, оставляя багровый жгучий след на белом лице. Лунный тут же вскрикивает не поджидавший такой грубости, хватаясь за левую щеку и отходя в испуге на шаг назад. Молчание Питча и его спокойная холодная поза говорят слишком о многом, в глаза же самой Тьме Луноликий смотреть не решается, сглатывая слова оскорблений и вопросов. «Значит эта патаскуха жива…» — мелькает колкая догадка в мыслях светлого. Очередная жесткая пощёчина чернотой — ещё более тонким острым щупом — буквально рассекает бледную кожу, так, что остается тонкая кровящая полоса. Но вместо крика наложнику приходится лишь зажмуриться, прикусив до боли язык. Забыл он уже, как Тьма спокойно читает мысли, если того потребуется. Но следующего Лунный даже при всей своей силе и опыте уловить не может, он просто не успевает заметить, как мужчина оказывается подле него, вплотную, и равно в молчании хватает острыми когтями за шею, сдавливая и приподнимая над полом. Он словно играется, смотря как загнанная мышь будет сопротивляться, это переливается опасным золотом во взгляде Питча столь явно, что не остается сомнения для какого разговора он здесь, и почему настолько зол. — Жизнь тебя ничему не учит, как я погляжу… — наконец заговаривает Император Тьмы, — Помнится, Индрит лично просил за тебя, а после и просил взять его в игру. И коль я это одобрил, так позволь спросить: с чего ты теперь бесишься и уязвлённой псиной скулишь, когда тебе на эту игру отвечают по всем правилам? Не нравится чужой оскал, дорогой? — Темный дергает юношу жестче, встречаясь с его загнанным взглядом теперь напрямую, — Так нечего было валятся у меня в ногах и начинать это, задавая догмы садам сорок лет тому назад. Или я не прав? Мужчина брезгливо отдёргивает руку от шеи Луноликого, с едва заметным довольствием подмечая, как бледный юноша отскакивает от него назад, с сиплым стоном хватаясь за горло и смотрит равно запуганному зверьку, не в силах, впрочем, отвести взгляд сам. Этой реакции кажется мало Древнему, потому он вновь играет на нервах и страхе беловолосой марионетки Света. Он плавно приближается к нему, не сводя прожигающего хищного взгляда, дав в полной мере почувствовать Лунному, кого тот посмел вновь разозлить. Досадное происшествие — такова была бы его реакция если бы Лунный вытворил это с остальными шлюхами Садов. Но только не с Его Жемчужным. И это он обозначил хорошо, своим словом обезопасив хотя бы на официальном уровне жизнь Оверланда. Но заносчивая паскуда не послушала, решив, что пока один из Рое — ему все можно. И ведь Луноликий это прекрасно понимает, знает, что за такую наглость и неповиновение правилам может лишиться не просто всего, но ещё и посмертия. Оттого его страх перетекает в столь долгожданный немеющий ужас, сковывающий не просто тело, но и душу. Сладкий, на уровне первобытных инстинктов, ужас перед самой смертью и тьмой в лице самого Древнего. Тёмный ровняется с дрожащим юношей, на секунду давая оскалу появится на губах, хищному и нетерпеливому, так, чтобы Лунный окончательно проникся… всей недальновидностью своего безрассудного плана и четко зарубил себе на носу, что можно, а что нет. — …Или ты настолько не желаешь придерживаться сам этих правил, и даже в обход моего прямого приказа пошел? — его вкрадчивый низкий голос в этой полной тишине звучит скорее приговором на погибель, нежели обычным вопросом, оттого Лу дергается еще сильнее, наконец не выдерживая и опуская голову к полу, как пристыженный ребенок, — Ну раз так желаешь, то… Мы можем завершить, прямо сейчас. Однако, только подумай, что произойдет сразу после с тобой и твоим обожествляемым даром, м?.. Индрит со своей шайкой и среагировать не успеют, а тебя уже будут дожрать мои голодные Кошмарики… Так ты решил показать мне свое несогласие с моим Словом, да, Свет Луны несущий? Луноликий дергается от ядовитых слов сильнее, нежели от недавних пощечин, и не может найти оправданий, как и самообладания, чтобы даже здраво помыслить в эти, тянущиеся адом, минуты. Его сила воли и дух подводят его, заставляя дрожать и умолять мысленно чтобы сковывающий ужас рассеялся. А ведь Тьма показала лишь крупицу своей истиной силы и власти, но даже этому он сопротивляться не в силах, позорно опускаясь вниз на колени перед Императором Тьмы — Королем Кошмаров. Он не смел в этом праве, и он знал, что наказание может и не избежать в этот раз. Но даже подумать не мог, насколько этот мальчишка важен самой Тьме. Решивший, что максимум его пожурят, сейчас, Луноликий в кой-то веки ощущает вновь то чего не хотел бы ощущать никогда, даже после смерти — первобытный ужас и голод скучающей жестокой Тьмы, что бездушно подбирается ближе, так буднично желая сожрать и его, и его свет, и его силу, и сущность в мгновение ока. А Кошмары, незримой темнотой клубящиеся на балконной террасе, облизываются, норовя своими острыми зубами и не менее острыми копытами рвать и топтать его тело, пока его душу сжираются тенями и прожорливым Мраком. При этом всё Питчу не просто будет плевать на него, на его агонию и мучения, он не взглянет, не поведет даже бровью, хладнокровно наблюдая, выпивая и его страх, и ужас, как нечто обыденное при ужине, улыбаясь тому, как ломается в безумии черней очередная марионетка света. И все круги ада нетленного выцветут своими пытками, перед беспощадностью этого Древнего и его забавы рвать, оживлять и вновь рвать Лунного, и так до бесконечности, пока от тела не останутся кровавые лохмотья кожи и сухожилий, пока от души не останется лишь скользкой черной жижи. Вот что такое — Повелитель Чернии. Древний мира сего. Когда тишина и животный ужас от представленного поглощает его с головой, и сердце уже норовит остановиться от бешеного испуга, все исчезает вмиг. Лунный, очнувшись от кошмара, оказывается один в своей комнате, и лишь бритвенно-острый хлёст остаточной тьмы, рассекает ему горло, до тонких режущих болью полос, но не более. И Эйль-хас заставляя себя сделать вздох, прекрасно сознаёт, скрючившись на полу в немом страхе, за что была последняя отметина на его шее.~***~
Нежными, осторожными, подобно волнам теплого шелка, его тело окутывают, ласкают, обнимают и стягивают в надежные горячие объятья, настолько упоительные, что и шевелиться — открывать глаза — нет ни желания, ни сил. И белоснежный не сопротивляется, лишь сам охотно поддается назад, в пелену нежной темноты, подставляя саднящую шею под сотню жарких коротких поцелуев, что искрами расцветают под закрытыми веками, оставляя после себя ожоги на чувствительной коже, столь приятные, дарующие ликование души и тепло телу. Он ленно, в дымке полусна, тянет руки назад, едва поворачивая голову, и на выдохе сочетание нескольких букв в самом дорогом имени на свете, пока его губы не ловят в нетерпеливом жадном поцелуе, а грудь и живот стискивают в бережном охвате пальцев, прижимая ближе. Его темное начало, его жизнь в виде Тьмы — столь осторожна и заботлива, Тьма держит на грани сна и яви, давая измучившемуся разуму расслабиться и не чувствовать никакой угрозы, залечивая все душевные раны и испепеляя любые страхи. Если бы не свинцовая усталость, Жемчужный бы отвечал охотнее, поддаваясь, соглашаясь на любую ласку своей прекрасной любимой Тьмы. Но сам Повелитель против, он усыпляет его буйную фантазию и порывы в резких движениях. Он останавливает мальчишку, надежным захватом рук, отвлекает короткими прикосновениями… Тихим смехом в белые волосы, шелестящей, едва различимой слухом, просьбой остаться во сне и отдохнуть, и вновь клеймя горячими губами голые плечи, шею, ключицы, грудь, пока смертоносные острые когти вырисовывают причудливее узоры на подтянутом животе, опасно спускаясь ниже, но там же замирая, и новыми поглаживаниями переходя на бедра, едва щекоча нежную белую кожу. — Моё сокровище… — раздается словно где-то далеко, словно не в этой реальности, на что он замирает, едва дыша от тайности и мягкости этих слов, — Ты в безопасности. Спи. И противиться этим тихим бархатным словам его душа не может, умирая от щимительной ласки и нежности к его обладателю. Жемчужный лишь тесниться ближе к горячей сильной груди мужчины, чувствует, как его обволакивает ленивая, но безумно заботливая Тьма и дает глубокому сну увести себя в бескрайний покой. Его любовь рядом. Ласковая, но при том самая смертоносная и темная сила этого мира, убаюкивает лишь его одного.~***~
«Всё закончилось…» — ещё звучит этим низким шелестящим голосом в голове, когда Джек выныривает из сладкого тумана воспоминаний и ощущений, осознавая себя в своей комнате на пике зенита дня. Он улыбается вымученной ласковой улыбкой, и неохотно убирает руку с лица, позволяя свету ясного жаркого дня едва себя ослепить. И это он ещё не открыл глаза, называется, но даже так, под закрытыми веками расцветают разноцветные, более преобладающе в красный, круги, сбивающие его с толку и заставляющие жмуриться сильнее. Но всё же от мыслей не уходит. Эйль-ар неосознанно опускает руку ниже и потирает горло, едва оттягивая ошейник. Ему непривычно осознавать, что с той ночи прошли целых двое суток. И только сегодняшним поздним утром Повелитель соизволил и наконец отпустил его из своих покоев. Жемчужный не может сдержать очередную до более мягкую и ласковую улыбку, вспоминая их проведенные две прекрасные ночи. Эту нежность Тьмы и заботу своего любимого Императора. Однако, как бы сладко не было на сердце, будничную реальность отменить, даже с помощью этих воспоминаний не получиться, и неохотно придется снова вставать. Джек, разморённый начавшимся жарким днем, решивши прилечь всего на пару минут, а в результате, пропустил и короткий второй завтрак в Садах и полуденные посиделки около фонтанов со своей свитой. А сейчас уже и обед, наверное, прошел… Но для него это не столь досадно, да и пока голода он не испытывает. А вот не находится в Садах наоборот рад, учитывая нынешнюю накаленную атмосферу в них. Уж им станется, особенно после его утреннего фееричного пришествия, когда он довольный вышел на завтрак, весь такой прекрасно загадочный в темно-голубом, столь прозрачный, эфемерный и светящийся, с озорной улыбкой и с десятком новых меток на ключицах, плечах, шее… Сады, впрочем, как и Алмазная их часть, не разделяли лучистого энтузиазма и радости настроя Жемчужного Эйль-ар, поперхнувшись собственным ядом негодования и зависти. Да и могли ли они? Нутром чуя, что Лунный хорошо так получил за свою бесправную выходку, а злобу естественно будет срывать на всех них. Но с другой стороны, последнего Фрост предупреждал, а последствия — это проблемы, к которым Лунному стоит начать привыкать. Впрочем, даже таких ярких и радующих мыслей о Садах и его обитателях разум парня терпеть не хочет, уводя дорожку мыслей в посредственность действий перед сегодняшней ночью. Вновь… Вновь плавиться в жаре Тьмы и силе её Хозяина. Жемчужный встряхивает головой, стараясь не залиться краской и перестать так реагировать на всё происходящее в комнате Повелителя, и на его удачу ровно в этот момент в комнату стучат, а после и заходят, уважительно поклонившись. Юноша поворачивает голову и приоткрывает один глаз, щурясь на пришедшего до одури веселого Джея, который продумано захватил для него целый кувшин холодного персикового нектара. — Вот мы работаем, бегаем под раскалённым солнышком, сгораем, батрачим на нижних этажах, а этому сок подавайте и спит он до обеда, — зная, что за такое неподобающее ворчание ему ничего не будет, пацаненок шустро подходит к кровати Фроста, опуская на столик свое подношение и фырча на засмеявшегося Эйль-ар. — И нечего насмехаться над несчастными осиротевшими Эй-йёру, господин! Мы вот более вашего делаем. А отношение к нам? А вы вообще знаете, что Уху, ну тот новенький, которой решил заделаться в сайи, заодно умудрился перекочевать из-под крыла Диамантового, к группе французика этого… Как же?.. Напыщенная зараза из Алмазного… Луксор! Во! Так и заявляет — буду, мол, у него в услужении, а после даже до самого Лу дойду. А то Йам ныне в немилости у Эйль-хас. — Джей высовывает язык, кривясь от упоминания последнего, и небрежно плюхается на мягкий ковер, скрещивая ноги по турецки напротив кровати и щурится от заливающего комнату света. Новые сплетни и ниточки, по которым можно узнать стоящую информацию незаметно начинают интересовать Жемчужного все больше, посему белоснежный, вдоволь потянувшись, и перевернувшись на живот, теперь сам щурится довольным котом, и едва дотягиваясь рукой до стакана с наполненным нектаром, задает интересующее его: — А что же сам Йам? Разве Золото не упоминал, что тот решил всеми способами угождать нашей бледной моли, дабы не впасть в немилость и не потерять свой авторитет при Алмазном? — Ууу… Ну Золото Эйль-ар осведомлен лучше, нежели мы, несчастные Эй-йёру, однако и наш брат слышал, что ходить полностью под игай Лунного Йаму не привечает. Он ведь игрок снобистый, слишком брезгливый для грязной работы, его дело — тонкая паутинка всяких этих ваших интриг. Он как, например, Ухиш, действовать не будет. Он выждет и стравит всех со всеми. Однако такие его методы, ранее устраивавшие Эйль… кхм… Лунного, ныне ему же и не нравятся. — То-то и оно, — хмыкает отчасти посерьезневший Жемчужный, постукивая кончиками ногтей по запотевшему от прохлады стакану, — А скажи-ка мне, не знает ли твой брат, нет ли внезапных изменений в расписании на сегодняшний день в жизни Паллати-Эсор? Джек лукаво усмехается, уже в предвкушении ожидая ответа, потому как если он правильно все просчитал, то Лунная дрянь не просто получила от Питча, так еще и потеряла много авторитетных балов и по условиям со дня на день должна быть убрана с места в Кешили. Не быть этой патаскухе Рое. Однако даже открыть рот Джей не успевает, как в дверь вновь стучат и после на пороге его покоев появляется Радостный. Парнишка не менее лучистый и с улыбкой словно Сады объявили о внезапной кончине недофаворита, порывается в комнату, держа в руках миниатюрную шкатулку из черного дерева. — Разрешите, Эйль-ар? — Ты ж уже вошел! — вместо белоснежного возмущается Джей, на что Рад закатывает глаза, спуская служке такие дерзости и проходит вглубь, останавливаясь равно аккурат перед кроватью, на которой уже, впрочем, сел и сам Джек. Видимо сегодня просто поваляться ему никто не даст. Хотя такой компании он вовсе не против. — Вам передали дар, — Радостный сдерживает понимающую улыбку, и решает чутка пояснить, — Меня вызвала Анэш, но самой Госпожи я уже не застал, у нее неотложные дела, а вот Тесс передал мне это. Если убрать посредников, то шкатулку вам велели доставить по Императорскому приказу, Жемчужный Эйль-ар, — рыжеволосый юноша склоняет голову в легком подобающем поклоне и передает подарок в руки Джеку, уловив насколько нетипичной яркостью и страстью блеснули голубые глаза парня. Фрост, затаив отчасти дыхание, не теряя времени переворачивает нужной стороной шкатулку к себе и открывает. — Невозможный… — срывается неуловимым шепотом с его губ, пока изящные пальцы в несвойственной осторожности проводят по роскошному широкому колье-ошейнику, исполненному витиеватым золотом на черном бархате, с инкрустацией черных алмазов и белых больших жемчужин, завязывающийся сзади черной шелковой лентой. Ты решил окончательно дать понять всем, что я твоя неприкосновенная собственность, не так ли, моя Тёмная любовь? — мысль, что сжимает сердце в болезненной неге, пока на лице невольно распускается самая счастливая улыбка. Жемчужный и не ожидал вовсе, но глубоко тронут и удивлен новым подарком. Эта паскудина и своего рабского теперь снять не сможет, а тебе даровали украшение нежели нечто похожее на ошейник раба. Вновь. Фрост улыбается по лисьи, осторожно доставая драгоценную вещь из шкатулки, и под тихий едва ему понятный шепот меж мальчишками, любуется тем как на свету бликуют черные грани драгоценных камней и золотых переплетений металла. — Ты знаешь где сейчас эта… — Жемчужный прищелкивает языком, не желая использовать ненавистное имя, — Эта гадость? — Насколько известно от служек, которых я по чистой случайности подслушал, пока добирался до вас, Луноликий вызван на неофициальное закрытое собрание Рое, господин. — И лучше не придумаешь просто, — Джек злорадно улыбается, и его глаза уже сверкают недобрым хитрым огоньком, отчего два паренька молчаливо, но опасливо между собой переглядываются, но говорить ничего не смеют. — Джей, принеси-ка мне то прозрачно-позолоченное, и вышитое золотыми нитями одеяние, состоящее из накидки и тонких черных шаровар, которое я видел на прошлой неделе. А к тебе, Радость, у меня уже другая просьба будет…