Друг по ту сторону

Было ли в Томе Реддле, Тёмном Лорде, что-то хорошее? Этим вопросом я задавался целую неделю, и понял только одно — я ничего о нём не знаю, кроме того, что он с детства был странным ребёнком, никогда не плакал, и упивался болью посторонних людей, за вежливостью, учтивостью и тихим нравом скрывая свои садистские черты. Только Дамблдор видел истинное лицо Тома. — Профессор Дамблдор? — позвал я, войдя в кабинет директора. Я подумал, что лучше него Тома не знал никто. В кабинете было тихо, даже Фоукса я не увидел. — Здравствуй, мой мальчик, — услышал я добродушный голос Альбуса Дамблдора. Я понимал, что, возможно, он не такой хороший, каким я его считал, — у каждого из нас свои скелеты в шкафу, — но каждый раз, приходя к нему, я чувствовал разливающееся в груди тепло. Несмотря на тот тяжёлый год, что мне пришлось пережить, я знал, что могу рассчитывать хотя бы на его совет.  — Что привело тебя ко мне? — спросил он, повернувшись ко мне. Я заметил на столе отложенное в сторону перо и пергамент с каплями от чернил — видимо, он что-то писал и в спешке пролил их. Я посмотрел на него и смутился: может, я пришёл не вовремя? Судя по облачению, директор собирался откланяться ко сну, или же все его мантии были похожи на пижамы. — Я пришёл спросить вас, сэр, — начал я, топчась на одном месте. Профессор Дамблдор указал мне на кресло сбоку от камина. — Нет, скорее, расспросить, — признался я. Директор понимающе улыбнулся мне и кивнул, будто знал, что я хочу узнать. От этого факта я совершенно смутился. — Гарри, ты можешь говорить со мной о чём угодно, хорошо? — заверил он меня, заглянув в глаза. И вот мы сидим в его кабинете, как было на четвёртом курсе, словно и не было всего того кошмара, этого года. Я осознал, как мне не доставало этих бесед, его мудрых, но странных фраз, некой чудаковатости. — Я сожалею о том, что закрылся от тебя, и ты оказался один против всего мира, — продолжал он. В его голосе присутствовали стыд и досада. Я был уверен, что он сожалеет. — Наверное, стоит признаться тебе и самому себе, что я боялся признать действительность. Как и все остальные, я не готов был с ней столкнуться. — Ничего, я вас понимаю, — кивнул я. Мне было неловко: и я правда понимал состояние профессора, сам столкнулся с этим. Я до сих пор отрицаю связь с Волан-де-Мортом, я убегаю от правды вот уже целый год. Я понимаю, какого ему было. — Ну так о чём ты хотел меня спросить? — вернулся к нити нашего разговора Дамблдор. — Да, сэр. На втором курсе вы рассказали мне о том, что вместе с шрамом Волан-де-Морт передал мне часть своих способностей, — напомнил я. Профессор кивнул, — Поэтому мне захотелось узнать, каким он был. Ведь когда-то и он учился в стенах Хогвартса. — Я понимаю, чем вызван твой интерес, Гарри, — кивнул директор, чуть наклонившись вперёд. — В свете последних событий твой интерес понятен, — повторился он, задумавшись. — Да, Том когда-то был таким же учеником с грандиозным потенциалом и необъяснимой тягой к знаниям. — Что именно вы можете сказать о нём? — спросил я, не желая слышать того, что мне твердили в один голос все остальные профессора на уроках. «Он обладал острым умом и необычайным магическим потенциалом», — кажется, скоро это впишут в учебники по истории магии. Я не за этим пришёл. — Я скажу тебе одно: когда я пришёл в приют, то познакомился с мальчиком странным по маггловским меркам. Но я видел лишь одинокого, непонятого ребёнка, который устал бороться за понимание окружающих и стал упиваться чувством собственного превосходства, — ответил профессор. Я кивнул. — Хочешь увидеть нашу с ним первую встречу? — спросил директор. Я активно закивал головой. — Пойдём со мной. Он повёл меня вглубь своего кабинета, и тут я понял, что это помещение гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Широкая ширма беззвучно отодвинулась в сторону, открывая взору странный предмет, напоминающий бездонный колодец или глубокое ведро с водой. Еще со времен Турнира я знал, что это Омут памяти. Наверное, просто новый образец. Дамблдор возился со своим шкафчиком с воспоминаниями. И вот он опустил нечто вязкое в Омут. Я склонился немного ниже, чтобы рассмотреть картинку получше. Старое кирпичное здание высилось за кованными воротами, какие бывают на кладбищах. Я шёл рядом с Дамблдором, но он меня не видел. Нас встретила высокая худощавая женщина с острыми чертами лица и сухой пергаментной кожей. Она громко цокала каблуками. — Я так рада, что вы пришли, должна сказать, что Том — странный ребёнок, — говорила она. Женщина явно хотела избавиться от мальчика, говорила о нём нехотя, не смотрела в глаза. Миссис Коул остановилась у дверей комнаты, не желая идти дальше. Первое, что я почуял — это запах плесени, было жутко холодно. Мальчик сидел на кровати и смотрел в окно. — Вы доктор? — спросил он, не поворачиваясь к гостю. Альбус вздохнул. — Она хочет, чтобы меня осмотрели, — пояснил он. — Нет, Том, я не доктор. Я учитель, и пришёл пригласить тебя в свою школу, — сказал Дамблдор, присаживаясь на стул. — Ты можешь видеть и делать, то что другие не могут. Ты другой, как и я. — Я могу двигать предметы, не прикасаясь к ним, могу заставить животных слушаться меня без всякой дрессировки, я могу наказать тех, кто жесток со мной, — Том говорил холодно и жёстко, смотря Дамблдору прямо в глаза. Он пытался запугать его — это была своеобразная защитная реакция. Том напоминал мне дикого койота. Я никогда не видел их в живую, но на иллюстрациях их всегда изображали загнанными в угол животными, демонстрирующими оскал. Они постоянно защищались, прямо как и Том сейчас. — Я знаю, Том, мы поможем тебе. — Не верю, докажите! — приказал Том. Что сказать, власть он уже почувствовал сполна, наверное, успел как следует натренировался с магглами. Широкий старый шкаф загорелся. — Кажется, что-то хочет вырваться из твоего шкафа, Том, — мальчик испугался и удивился, я это видел, — на миг его лицо утратило непроницаемость. Он подошёл к шкафу и распахнул его — там лежали какие-то безделушки. Я не мог понять, что это: воспоминание не отличалось четкостью, видимо, память профессора была уже не столь ясна.

***

Вынырнув из воспоминания, я несколько минут был дезориентирован. Не понимал, где я, не мог рассмотреть комнату. Профессор ещё смотрел в Омут, когда я пришёл в себя. — Это Том, тот мальчик Том… — зачем-то сказал я. Он кивнул. — Он похож… — На волка, он походил на волка, когда я его первый раз увидел, — ответил профессор. — Уже тогда я знал, что в нём скрыто что-то тёмное, я хотел помочь. Думал, что смогу, но тьма уже поглощала его сердце, — в голосе отчетливо звучали вина и попытка оправдаться, несмотря на всё, что случилось, Том все равно оставался для профессора учеником. Я мог его понять. — Вы сами говорили, как сложно не обозлится на весь мир, — я был в растерянности после увиденного. — Том — чистокровный? — Нет, он полукровка, — ответил он, и в моей голове начала складываться картина. Если он был полукровкой, а тогда к таким детям относились сурово, их не принимали, тогда и зародилась слово «грязнокровка». Это его не оправдывало, но объясняло логику его действий. — Ему было непросто, — сказал я. Профессор кивнул. — Но я не понимаю… — Его мать, наследница старинного рода Мракс, Меропа, была изгнана из семьи, потому что полюбила маггла, Тома Реддла. Он же её не любил, и она поила его Амортенцией, а когда перестала, Том пришёл в себя и выгнал беременную Меропу. — И тогда она пришла к Мраксам? — Нет, её не приняли — она испортила кровь, опозорила род. Меропа родила Тома в приюте и не прожила и двух часов, — ответил Дамблдор. — Его ненависть понятна, — снова кивнул я. — Спасибо вам, профессор, я благодарен за беседу. — Я всегда готов тебя выслушать, помни об этом, Гарри, — напомнил профессор Дамблдор, и я ушёл.

***

Том, Не знаю, зачем я это пишу и прочтёшь ли ты это, но, кажется, я схожу с ума. Думаю, тебя это обрадует. Я начал тебя понимать, конечно, не твою натуру, но логику твоего мышления и действий. Все просто: ты возненавидел своё имя из-за отца, из-за него же возненавидел и магглов. Потому что он предал тебя и мать, отобрав её. Наверное, Меропа для тебя как святая. Ты хочешь бессмертия, потому что боишься умереть. Смешно, ты боишься таких вещей, как смерть, из-за Меропы. Ты выше всего ставишь чистую кровь из-за Мраксов, ведь они были сильны, и у них была власть, их слышали. Вот чего ты хочешь, быть услышанным? Ты хочешь казаться тайной, изменить себя и свою личность, но на самом деле ты не изменился — ты тот же запутавшийся ребенок. Твои мотивы просты и понятны.

Гарри Джеймс Поттер.

Отправил я письмо глубокой ночью. Надеюсь, сова вернется ко мне целой и невредимой. Надеюсь, что Том не впадёт в ярость и не проклянет или испепелит её. Как говорится, гонца не убивают. Опять же, нет, я его не оправдываю, но могу понять, как ему было тяжело. Он — сирота, может, я и ненавижу Волан-де-Морта, но сочувствую маленькому мальчику Тому.

***

За завтраком я постоянно оглядывался, ждал сову, но её не было. Гермиона внимательно следила за мной: видимо, я стал слишком дерганным. — Ты в порядке? — спросила она. — Я как всегда, Герми, как всегда, — задумчиво сказал я, ковыряясь вилкой в тарелке. Аппетита не было уже несколько дней. — Тебе о чем-то говорит имя Меропа Мракс? — спросил я. — Я знаю, что Мраксы — прямые потомки Салазара Слизерина и считаются первородными, а также потомки Певереллов. Это был сильный, могущественный род. А почему ты спрашиваешь? — Меропа Мракс — мать Тома, — ответил я. Гермиона приоткрыла рот от удивления. Удивительно, что ей был неизвестен этот факт. — Я думал, ты знаешь. — Нет, не копала так сильно, да и нет нигде упоминаний ни о какой Меропе. — Её исключили из рода. Ты же знаешь, в таких случаях род уничтожает все сведения о человеке, будто его никогда и не существовало. — Жестоко, — ответила Герми, я кивнул. Жестоко поступать так с дочерью и внуком.

***

Я сидел в своей кровати: сна не было ни в одном глазу. Мне было не по себе, я не мог найти себе место, такая удобная обычно кровать теперь причиняла дискомфорт. Я захотел кое-что попробовать. Том, верни мою сову, — я попытался сформулировать предложение, записать его у себя в голове и отправить получателю. Было больно. Я ещё не обдумал ответ, Поттер, — стрельнуло болью в висок. Сукин сын, я не верил, что он это сделал не специально. И, кажется, я не получу свою сову обратно. Я хотел уснуть, чтобы каша в моей голове улеглась. По-видимому, я наконец уснул, и мне снился сон. Я был на темной улице, шел ливень. Дождь лил настолько сильный, что мне тяжело было идти. Одинокий огонёк уличного фонаря осветил знакомые ворота. Фигура, женская фигура. Худощавая, бледная, нет, даже прозрачная, как призрак. Волосы ее растрёпаны, а платье слегка порвано. Она была слишком легко одета для такой холодной погоды. — Здравствуй, Гарри, — голос надломленный, больной. Губы не шевелились, но я услышал ее. — Меня зовут Меропа, ты уже знаешь об этом, ты звал меня, — сказала она. Я подошёл ближе и смог рассмотреть, что она держит в руках свёрток. Меропа смотрела на него и улыбалась. — Это ведь приют, — сказал я, окинув взглядом знакомое здание. — Это единственное открытое место в такую непогоду, а времени у меня было мало, — ответила Меропа. Мы подошли к порогу. Она снова взглянула в свёрток, слеза скатилась по ее щеке. — Он был хорошим мальчиком, — я попытался рассмотреть то, что было закутано в грязное одеяло, но женщина прижала сверток к себе и посмотрела на меня взглядом волчицы — один в один как Том. Этот взгляд Тому передался от матери. — Это я виновата, он не умеет любить, не знает, что это за чувство, все из-за меня… — девушка тяжело вдохнула. Присмотревшись, я понял, что она была молода, но обладала грубыми, уродливыми чертами лица. — Амортенция, — подал голос я. Меропа взглянула меня и кивнула. — Может быть, — кивнула она, вытянув руки вперед, протягивая мне свёрток. — Возьми его, Гарри, — попросила она, и я повиновался. Взяв в руки свёрток, я увидел маленькое, окровавленное создание и черно-алые глаза, уставившиеся на меня в тусклом свете фонаря.  — Меропа? — позвал я, когда понял, что засмотрелся, а когда поднял глаза — ее и след простыл. Я стоял на тротуаре у сиротского приюта с Томом на руках, один. Меня накрыло чувство безвыходности, отчаяния и боли. Это просто сон, — повторял я себе снова и снова.