Мой «Безымянный» Солдат

      — Как обстоят дела, Сэм?       — Неважно. Застой, никакого продвижения, если быть честным. В университете Клайн, в котором он якобы должен работать, не появлялся — команда Брока принялась изо дня в день выслеживать его и пока не прихлопнула на месте. Оно и очевидно, как ясный день — он туда больше ни ногой, ну, а вдруг? Там могли остаться его личные вещи, что-то очень важное и ценное, а кто избавится от всех этих связанных с ним улик, если не сам Клайн? Вот тебе и ответ. Далее. Поблизости с домом, в котором жила Сара, он также не светился, да и вряд ли уже заявится в этот район. О знакомых его ничего толком так и не выяснили. Как бы не вышло, что Эдвард Клайн — вымышленный персонаж, а сам он — совершенно иная личность, что прячется под чьим-то чужим именем и ловко ускользает от нас. Ситуация усложняется, хотя это только начало. Рановато ещё бить тревогу.       — А что именно заставило вас усомниться?       — Баки, мы живём в мире, порабощённом искусственным интеллектом и технологиями. Никто не обходится сейчас без социальных сетей: мой дед недавно установил себе Тиндер. А Клайн не зарегистрирован ни в одной из них. В поисковике с этим же именем выходит дохрена личных страниц, фото, биографий всяких… По внешнему описанию никто не подходит. Клайн ни разу не засветился ни на совместных фотографиях с коллегами по работе или студентами, ни на общем собрании или каком-нибудь университетском мероприятии. Нигде. Как будто его вырезали оттуда и преднамеренно стёрли с лица Земли. Или как если бы такого человека вообще не существовало, а мы все подверглись массовой галлюцинации.       — Сара как-то говорила мне, что он не очень-то любил фотографироваться. У неё с ним не осталось ни одного совместного снимка. Повторюсь — ни одного.       — А, ну да, теперь всё понятно. Он, вероятно, комплексовал по поводу своей нефотогеничности, бедняга.       — А в базе данных с места, где он работал? Что там?       — Взломали, разумеется, но поздно. До нас кто-то уже побывал в системе и, видимо, очистил всё, что касалось Клайна. Информации — никакой.       — Сэм…       — Нужно узнать у Сары о его кредитках, банковских счетах…       — Сэм, послушай…       — … может, выйти на контакт со сводным братом Клайна, тем, что адвокат, или с кузеном из полиции?       — Да послушай ты меня уже в конце-то концов!       — Да не ори ты… Не глухой я. Говори.       — Вот с чем мы особо не хотели сталкиваться, так это с наличием несуществующих данных. Клайн нигде и никогда не работал — по крайней мере, в Квинсе уж точно. История о его неполной простенькой семье, но непомерных амбициях и шикарном образовании, о высоком айкью и работе в университете — полная хуйня! Он обвёл всех нас вокруг пальца и сбежал, Сэм. А все эти ваши самые, сука, кузены и братья — его прикрытие, они и замели следы за ним. Разуйте глаза пошире.       — Ого. Ладно… Придётся пойти другим путём. Это не провал, Баки, и мы не отступим.       — Да, получается, что так — стоит зайти с другой стороны и сменить стратегию действий. Сара и Стив не вернутся обратно в Квинс, пока не обнаружится Клайн. Первыми, кому он может дать о себе знать, так это только им.       — А почему именно им? Что насчёт того мальчишки, Паркера?       — Клайну нет до него дела, Сэм. К нему он больше не подступится, повторно метиться в одно то же, уязвимое для него место не станет. Мальчик уделал его — сумел вырваться и сдать. И игры Клайна вышли из-под контроля. А вот Сара перед ссорой заподозрила его в чём-то неладном, вот только в чём именно, мне не признаётся. Что же касается Стива… Стиву шестнадцать, он несовершеннолетний и… Сам понимаешь, не вынуждай меня произносить это вслух, ради всего святого.       — Женщина его обидела, а свести счёты с ней он захочет не напрямую, а с сыном. Как же это гнусно, вот подонок.       — А как иначе сделать женщине больно, если не причинить вред её единственному ребёнку? Клайн знает все её слабости. За них он и возьмётся и потянет, как за ниточки, пока не вырвет их с корнем и не сломает её полностью. А вы там особо не расслабляйтесь. Это я имею в виду Джинджер и Мэй Паркер — за ними глаз да глаз.       — С этим у нас никаких проблем. Брок, кстати, сейчас гостит у Паркеров.       — Что? Погоди… Что?! Догадываюсь, с какой он это целью зашёл к ним. Вот чтобы никаких там… ничего лишнего. Рамлоу ни одну женщину не оставляет без внимания, нужно ли ей это или нет, так что без глупостей. Его не для этого нанимали.       — Баки, он всё-таки сам решает, что да как. Я за взрослого мужика не ручаюсь и привязывать к собачьей конуре, как только тебя что-то не устроит, не собираюсь. Уж как-нибудь смирись с этим, что ли.       — Всё, Сэм. Некогда спорить с тобой, да ещё и о нём. Я откланиваюсь. Как появится хоть какая-то лазейка, сразу же звони мне.       — Ладно, договорились. А ты будь на связи. Что бы ни случилось.       В течение всего недолгого разговора Баки усердно выскабливал раздражавшие его опилки, острыми иглами торчавшие из старой рамы, и нервно покусывал собственные губы — слова Сэма звучали совсем не ободряюще, как бы положительно настроен тот ни был. Все мысли Барнса были заняты Сарой, продолжавшей вести себя крайне странно и отчуждённо на протяжении всех трёх дней, пока они тут находились. Выслушивая Сэма и неподвижно стоя у окна своего коттеджа, он продолжал наблюдать за ней в надежде всё-таки суметь разговорить и позволить ей раскрыть ему гложущие её тайны. Но…       Миссис Роджерс практически не пересекалась с Баки с глазу на глаз, а со Стивом проводила не так уж много времени. Всё, чем она занималась, так это оставалась в гордом одиночестве и предпочтительно — в полной тишине, только иногда выходила из собственного коттеджа и поудобнее устраивалась в поскрипывавшем кресле-качалке, сфокусировав всё своё внимание на чём-то отдалённом. Будто отключалась от ничтожной действительности, что не переставая опечаливала её и грызла изнутри. Зарывалась в своём маленьком, но уютном мирке, где можно было спрятаться и попытаться отвлечься, не думая о…? Так о чём же? Что-то точно не давало ей покоя с тех пор, как Баки рассказал ей всю правду об Эдварде. Частично: всё, что ему на тот момент было известно. Недостающий кусочек паззла нашёлся, и картинка наконец собралась. Оттого и миссис Роджерс примечательно изменилась, превратившись в замкнутую в себе, подавленную и опустошённую женщину. В женщину, настолько отдалившуюся ото всех и холодную, что отстраняла бы на мили от себя всякого, кто хотел бы приблизиться к ней и предложить свою помощь. Стив должен был знать о том, что творится с ней, из-за чего его мать так мучается и горюет, ни с кем ничем не делясь, и в одиночку борется с пожирающим её душевным томлением, избегая их двоих. Здесь бы и сыновье предположение не помешало. От Баки Стив ничего не утаит, во всяком случае, его чрезмерной настойчивости и прессинга Роджерс точно не вытерпит и нечаянно обмолвится. А Баки уловит любую подсказку, даже хорошо припрятанную между строк, и воспользуется ею.       — Стив, кончай бездельничать! Мне есть, чем сегодня тебя занять. Собирайся, — но Баки так и никто не ответил, даже после тройного требовательного стука в дверь, который невозможно было не услышать. Если только не проигнорировать. Барнс решил всё-таки войти к мальчику без предупреждения: в любом случае ничего преступного и незаконного он себе не позволял. Стиву, может быть, нездоровилось. Распластался где-то на полу с переломанными руками и ногами, неуклюже поскользнувшись на ровном месте, и лежал без сознания. Или скрывал что-то у себя, что могло бы сильно помочь Баки в продвижении застоявшегося дела.       В комнате у Стива было солнечно и просторно, пахло свежестью, хвойными ветвями и долгими лесными прогулками, напомнившими Баки его беззаботное детство, где он когда-то был по-настоящему счастлив. На месте Стива было бы гораздо продуманнее закрывать окна за собой, а не оставлять их вот так — без присмотра и настежь распахнутыми, на всю ночь и целый день, даже если бы Стив намеревался скоро возвратиться. Даже если бы дома присутствовала Сара, а где-то поблизости — Баки. Бережёного Бог бережёт, и тут не помешала бы крайняя осторожность и бдительность.       Его вещи были аккуратно разложены и лежали на заправленной постели, а не валялись тут и там, как это бывает у большинства мальчишек его возраста, оставлявших все дела на потом. Ко всему прочему Стив основательно протёр все запылившиеся полки и шкафы, а за ними и начисто — деревянный столик; помыл окна жидким растворителем, что не по назначению неделями красовался на подоконнике, и полил цветы, расставив глиняные горшочки в ряд. Баки перемещался по комнате осторожно и еле слышно, будто вошёл в таинственное святилище, где ему не было места и без разрешения не велено было находиться, и не позволяя себе к чему-либо прикоснуться, он лишь тщательно осматривал всё, что окружало его.       Рядом с прибранной постелью на прикроватной тумбочке лежали коробка с карандашами и виднелся заманчивый рисунок, небрежно припрятанный между другими чистыми листами бумаги. Баки убрал их и вынул нужный ему и пришёл в немалое изумление, рассмотрев на наброске молодого крепкого мужчину, изображённого в полный рост, обнажённого по пояс и со вставной металлической рукой, детально проработанной до мелочей. Даже этот страшный переход от живого плеча — от обрубка к протезу — был передан максимально чётко и реалистично. И всё бы ничего, если бы не те родинки на шее и груди в правильном количестве, точное оформление диагональных линий, спускающихся от тазовой кости к паху, и полоска тёмных волос на животе — от пупка в самый низ. Стив бы подобрался и дальше, если бы не эти чертовски бесящие джинсы и боксеры под ними, скрывавшие всё то, что вызывало у художника дикий интерес и любопытство. Стиву однозначно хотелось большего, но пыхтеть пришлось над какой-то никчёмной пряжкой ремня, что оказалась не совсем вызывающей восхищение и, по всей видимости, рисовалась неохотно.       Всё именно так — Стив всем сердцем хотел изобразить Баки таким, каким создала его природа, без прикрас и малейшего преувеличения, получить неимоверное удовольствие от процесса, передавая на бумагу все совершенства и несовершенства его нагого тела. Баки ещё долго не откладывал лист на тумбу, уже не осматривая себя и все тонкости, которые уловил Стив, всего единожды увидев его полуобнажённым, а полностью погрузившись в собственные раздумья — как же теперь быть дальше? Мальчик тянулся к нему с первой их встречи и необязательно как к зрелому наставнику и не всегда как к отцу, как Баки ранее предполагал. Всё вышло гораздо сложнее — он — тот самый мужчина, пробудивший в юноше все строго-настрого подавляемые им чувства и неудовлетворённые, затаённые в подсознании желания. И этот рисунок, так отчётливо и громко передававший все мальчишеские переживания, был тому наглядным подтверждением.       Ох, Стиви, Стиви…       Ничего не подозревая, Роджерс вошёл к себе как обычно и закрыл за собой дверь, и едва он наспех снял с себя майку и попытался избавиться от летних шорт, как его вмиг охватили жутчайшее смятение и ужас.       Он в комнате не один.       На его кровати сидит Баки.       Баки зол? Сконфужен? Озадачен и точно требует объяснений.       А всё потому, что в руках у Баки обнаруженный им…       — Я всё объясню!       Лучше бы прямо сейчас на небе показался гигантских размеров метеорит, стремительно летящий на Землю желательно куда-то подальше от них, чтобы Баки хотя бы секунд на десять отвлёкся, а Стив сбежал на все четыре, перед этим проворно выхватив рисунок из его рук, в надежде успеть смять в комок и запихнуть себе в рот, попытавшись проглотить. Но подобные хитроумные манёвры проходят только в юмористических ситкомах, ну а в жизни приходится выпутываться из усложнившихся ситуаций совсем по-другому и не всегда удачно.       — Конечно, ты всё объяснишь, куда тебе деваться-то. Только прошу тебя, не паникуй, — выразительные глаза Баки засияли ещё ярче и ослепительнее, став невозможно пронизывающими насквозь и испытующими, а сам Барнс приметно оживился и предстал перед Стивом крайне приободрённым и готовым поговорить обо всём, что снедало изнутри его юного собеседника.       — А как тут не паниковать? — психовал Роджерс, всё ещё не двигаясь с места. — Ты не должен был этого видеть, не должен был об этом знать. Это слишком личное, касающееся только меня.       — И меня тоже, Стив. Как-никак, тут изображён я, а не кто-то посторонний, — спокойно ответил Баки, закинув одну ногу на другую, удобно расположившись на мальчишеской кровати. — И знаешь, зря ты передумал поступать в Изобразительные Искусства. Ты — талант, а эта работа — выше всяких похвал. Она — потрясающая.       — Это… это ты…       — Потрясающий? — вскользь промелькнувшая ухмылка показалась Стиву чересчур дерзкой и самодовольной. Почти коварной и хищной. Дьявольской. Стив испытал нечто невообразимое, что нельзя было объяснить простыми словами простому смертному: одно было ясно — ему стало плохо и одновременно хорошо. О Всемилостивый, сжалься… — Подойди поближе, присядь. И успокойся, Бога ради, я и так с утра не с той ноги встал, а тут ты, готовый вот-вот отключиться. Этого ещё не хватало.       — Ты меня не осуждаешь? — взволнованно спросил Стив, неуёмно переминаясь с ноги на ногу.       — А с какой стати я должен тебя осуждать? — удивился Баки. — В чём именно ты чувствуешь себя виноватым передо мной?       — Наверное, в том, что… — Стив таки присел напротив Барнса и почесал затылок, призадумавшись. — Что я не такой, как все, и скрывал это долгое время. Ото всех близких. От себя самого. Меня это мучало, коробило… и тот факт, что именно ты дал мне понять, кто я…       — Я первый, кто дал тебе понять, что ты интересуешься мужчинами? — закончил его мысль Баки в надежде ослабить страдания мальчика и избавить от ощущения стеснённости и дискомфорта в его присутствии.       — Мужчиной. Тобой, — вырвалось само по себе, и Стив побледнел. — О Господи! Неужели я только что открыто заявил об этом?!       — Целых два признания за каких-то две с половиной минуты. Ты впечатлил меня, Стиви, — Баки приободрил Роджерса, по-дружески коснувшись металлической рукой его костлявой коленки. Стиву от этого вообще не полегчало. — А когда ты это понял? — ещё ближе «подкрался» к нему он. — Стив, кроме нас двоих тут никого больше нет. Поговори со мной. Я тебя не оттолкну, можешь довериться мне.       — Я точно не помню… — по-прежнему смущался Роджерс, но почему-то продолжал с дичайшей неловкостью открываться ему. — Кажется, когда я хотел попасть к тебе домой, а ты лежал в больнице. Это случилось после того, как ты узнал, кем мне приходится Джозеф Роджерс, а я — кем тебе, и выбежал из квартиры, оставив тебя одного в ней… Когда ты пришёл с Нат к нам домой, и я ринулся к тебе в объятия. Когда я танцевал с Шерон, но так хотел прийти на выпускной с тобой и провести весь вечер… Только с тобой. Я сказал это вслух… Что со мной происходит? — Стив накрыл лицо ладонями и безнадёжно замотал головой.       — А может, всё произошло гораздо раньше… — предположил мужчина, закусив нижнюю губу. — Что-то думается мне, следующий шаг должен сделать я?       — Нет! Конечно же, нет, — Стив попытался переубедить его, хотя вместо «нет» всё его нутро взбудоражено кричало: «да!» — Я ни на что не рассчитывал и не рассчитываю до сих пор. И ничего не жду от тебя.       — Правда?       — Правда.       — А как по мне — ложь. Галимая ложь, — разумеется, Баки раскусил его. Иначе и быть не могло. — Будь честным со мной до конца, Стив. Вранья я не потерплю.       — Я честно не рассчитываю на то, что могу понравиться тебе, — разоткровенничался Стив, больше не скрывая своих переживаний, гложущих его. — Баки, посмотри на меня: как я могу кому-то понравится? Разве что, только слепому.       — А что с тобой не так? — тепло улыбнулся ему Баки.       — Посмотри повнимательнее, — Стив встал перед ним и презренно ткнул пальцем на себя, — вот. Я не изменюсь ни через пять лет, ни через десять. Что выросло, то выросло.       — Что ж, скорее, я слепой. Я ничего не вижу из того, что тебя смущает. Объясни мне по-нормальному, по-человечески.       — Ты вновь издеваешься надо мной? — вознегодовал Стив, насупившись.       — С чего ты взял? — сдерживая смех, полюбопытствовал Баки.       — Вот эта насмешка и наигранное удивление, оно… Оно раздражает меня.       — Прошу прощения, молодой человек, за мою бестактность и неблаговоспитанность. Продолжайте, — Баки скрестил руки на груди и сделал серьёзное выражение лица.       — Взгляни на себя, а теперь на меня. Я как пробник Джека Скеллингтона*, а ты — живое воплощение Адама Дженсена**. Понимаешь теперь? Вот в чём дело.       — Стив, все вокруг не обязаны выглядеть, как я, и в точности как и ты. Люди разные, и это нормально. Если бы все были созданы под одну копирку — в чём бы тогда был интерес? В чём изюминка? А ты, Стивен Роджерс, по-своему, миловидный, очень даже привлекательный юноша. Таких, как ты, больше нет, и в этом заключается твоё преимущество над другими.       — Мне такого ещё никто и никогда не говорил. Вот только не надо сейчас всех этих: «Они все просто ничего не смыслили в красоте, они тебе завидовали…» Я знаю все свои недостатки и не отрицаю их наличия во мне.       — А что насчёт достоинств? — наклонив голову набок и наморщив лоб, поинтересовался Баки.       — Их мало. Их очень мало. Кто их вообще заметит, если даже я не замечаю?       — Так их увидит тот, кому ты разрешишь видеть себя таким, какой ты есть, и кого подпустишь к себе, — объяснил Баки. — По-другому никак.       — Баки, всё не так просто, как кажется. Есть весомая причина, по которой я боюсь вступать в серьёзные отношения. Боюсь довериться кому-то. Я боюсь секса, Баки, — в горле моментально пересохло. Не стоило было этого говорить, но вовремя обрывать себя по неизвестной причине не удавалось. — И не оттого, что не знаю, как это происходит между мужчинами. Я достаточно начитался, насмотрелся всякого, и того, чего не нужно было… В общем, неважно.       — Первый раз всегда вызывает трепет, — вновь озарился Барнс, получая максимальное удовольствие от поучительного ликбеза со Стивом. — И это не так страшно, если ты займёшься любовью с тем, кто относится к тебе так, как ты этого заслуживаешь. И что же тебя тревожит тогда?       — Кое-что заставило меня задуматься о своей асексуальности.       — Асексуальности, значит?       — Да. Я думаю, я асексуален.       — Ну, допустим, хотя что-то мне мало в это верится… Ты ведь боишься интимной близости, а не не желаешь вступить в неё? А что именно заставило тебя так думать, что там за «кое-что»?       — Это не имеет никакого значения, — перебил его Стив. — Мне просто страшно, что я никогда ничего не сумею ощутить.       — Так, мне нужно знать, с чего такие мысли? Как мне тогда помочь тебе? — Стив молчал, как партизан, поздно сообразив, как много лишнего наболтал. Баки же решил не отступать, перейдя к радикальным мерам. — Ладно. Вызов принят, Стив.       — Что ты имеешь в виду? — всполошился Роджерс, вмиг отмерев. — В каком смысле «вызов принят»?       — В прямом. Стив, посмотри мне в глаза и ответь честно. Что ты чувствовал, когда рисовал моё тело?       — Пытался восстановить в памяти все мелочи, чтобы в максимальной точности изобразить тебя, — протараторил Стив будто скороговорку, чувствуя, как выступает холодная испарина на собственном лбу. О нет, попался…       — Ты возбудился, когда дошёл до моих сосков? До области паха, прорисовывая дорожку волос, ведущую к ней?       — Чёрт, я не знаю. Не помню. Ох… — сердце забилось с бешеной частотой, готовое вот-вот выскочить через горло. — Прекращай, пожалуйста.       — Ты ласкал себя, Стив? Хм? Ты представлял меня во время рисования или же после? Ты сделал это со мной в своих мыслях?       — Не надо, прошу… — жалобно взмолился Роджерс.       — Или всё это время ты был в моём подчинении и позволил мне делать с тобой всё, что только вздумается? А, Стив?       — Нет… Нет! Я не делал ничего из этого! — Роджерс вскочил со стула, словно его со спины огрели кипятком.       — Почему нет?       — Я испугался, Баки.       — Чего? Чего ты испугался, Стив? Меня?       Роджерс выхватил свой рисунок из его ладони, со злобой отбросив его в сторону, и максимально близко двинулся к мужчине, наклонившись к нему и почти соприкоснувшись своим кончиком носа с его.       — Я боялся захотеть тебя ещё больше и влюбиться. Влюбиться бесповоротно, да так, чтобы крышу ко всем чертям сорвало, и я навсегда бы лишился рассудка. А оно мне надо, если это всё не взаимно?       — Испытываешь меня на прочность, малец? — прошептал Баки так, что внутри всё сжалось в трепещущий комок.       — А что, если да?       Баки неожиданно схватил его за взъерошенный затылок, но ослабил хватку, как только почувствовал своими пальцами мягкие волосы и уязвимую шею. Тёплую и гладкую, влажную от пота кожу. Стив рвано и часто дышал в его полураскрытые губы и не сводил своих глаз, вопрошающих и наивных, с его, бесстыжих и дурманящих, требуя скорейших действий от него. Решительных, быстрых, опрометчивых. И Барнс принял вызов, как и обещал, жадно накрыв своими горячими, почти обжигающими губами его прохладные, подающиеся навстречу и принимающие его неутомимую настойчивость и напор. Внутри всё горело адским пламенем, и в самом низу Стив почувствовал тот самый желанный жар и ноющее волнение, выпрашивавшее немедленной разрядки. Но ощутив, как Баки нагло коснулся металлическими пальцами его высоко вздымавшейся груди и нарочно задел затвердевший сосок… Стив резко, но нехотя отстранился, оборвав опьяняющий до одури, сумасшедший поцелуй. Слишком далеко они зашли… Слишком…       — Что мы наделали? — словно собираясь попросить прощения за всё произошедшее, Стив опустился на колени перед мужчиной, который и сам явно не ожидал от себя такого безрассудного поведения.       — Ничего страшного не произошло, поверь мне, Стив. Всё хорошо, — кажется, Баки и сам себя старался в этом убедить. Давно его так не накрывало.       — Как я теперь буду смотреть тебе в глаза? Баки, ответь мне, — хрипло произносил Стив каждое слово, что давались ему с большим трудом.       — Точно также, как ты это делаешь сейчас. Не усложняй. Поэтому теперь ты сознаешься мне, что заставило тебя бояться близости. Я знаю, тебе есть, что рассказать.       — Не могу, Баки. Прости, не могу. Не сейчас.       — Хорошо, пусть не сейчас, — Баки поднялся с кровати, а за ним и Стив, и тот шаткой походкой направился к выходу. — Но ты больше от меня не отвертишься, а от разговора в следующий раз не увильнёшь. Слышал меня? Я тот, кто поможет тебе. Не просто попытается, не повыделывается на словах, а тот, кто выполнит своё обещание, чего бы это ни стоило.       — Мне надо побыть одному и всё обдумать, Баки, — еле слышно проронил Стив, опустив голову вниз.       — Согласен. Сейчас ничего путного из нашей беседы не выйдет. Я буду у себя, придёшь ко мне, когда мы оба протрезвеем, — Баки ещё минуту постоял у двери и только потом не совсем уверенно вышел наружу.       Стив остался в комнате один на один с собой, лохматый, возбуждённый до предела и не знающий, как быть и что делать дальше. Безысходно плюхнулся спиной на помятую кровать, свесив ноги вниз: на собственных покусанных губах всё ещё ощущался привкус пленительных губ Баки — глубокий, терпкий, незабываемый — голова шла кругом… Дотронулся рукой до тумбочки рядом, и своего рисунка не обнаружил. Баки забрал его с собой на случай, если вдруг Стив оробеет и передумает зайти к нему. Ловкий ход.       Но… Откуда набраться сил и храбрости, чтобы вновь вспомнить Эдварда и ту кошмарную ночь? Как произнести вслух то, отчего сводило челюсти, до режущей боли сжимало грудь и вызывало стыдливые слёзы, которые никому и никогда не хотелось показывать? Что, если не поймут? Что, если не поверят? Что, если…