Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь.
Беречь твой сон буду я.
М. А. Булгаков
Леон скучал по прошлому. В его жизни всегда было две важных вещи: семья и железная дорога. И он потерял в один момент — всё, что имел за душой и трепетно берёг в сердце. Взрыв ядерных снарядов оборвал связь, и мир внутри, упрямо сдерживаемый лишь двумя опорами, рухнул карточным домиком. Теперь осталась лишь цель — безнадёжная, но бесконечно верная собственному творцу. Померещилась фигура напротив. Тёмные кудри, строгий взгляд и улыбка кончиками губ — сладкий намёк на одобрение. — Так что же за цель ты преследуешь? — Хочу вернуть то, что у меня забрали, — Леон ответил туманно. Честность — не его удел в подобном диалоге. На тему причины дальнего путешествия он всегда говорит скрытно. — Как и все мы. — Намджун пожал плечами, но не стал настаивать. «Ты же знаешь, да?» «Я вернусь к тебе, даже если меня там будут ждать лишь твои кости». Призрачный попутчик кивнул, рассеявшись, как утренний туман — бесследно. Просто иллюзия. Дверь купе внезапно дёрнулась с обратной стороны. Открылась. В проёме вспыхнули два ярких взгляда — один темнее, другой — светлее и с блеском чего-то не совсем человеческого внутри радужки и зрачка. — Тэхён? — Намджун беспокойно дрогнул, успев надумать себе кошмаров, запрятавшихся за стенами закрытого купе, но взъерошенный вторженец покачал головой, улыбнувшись. — Всё хорошо. Просто мы с Чимином и Чонгуком нашли багажный отдел в последнем вагоне, а там! Представляешь? Чемодан с ёлочными игрушками. Юнги сказал, что ты ведёшь календарь. Какое сегодня число? Намджун нахмурившись пошарил рукой рядом с собой. Свой старый ежедневник он не упускал из виду никогда. Хранил за пазухой куртки или вот — рядом с собой. Жёлтые страницы зашелестели, смущённые переизбытком чужого внимания. Дойдя до нужного места — до последней записи — бывший Командующий шокированно объявил: — Последнее число декабря. Тэхён обернулся на хмурого Чонгука. Леон, заметив это, сразу всё понял — мальчишки вновь говорят друг с другом без слов. — Ну что же. — Леон хлопнул ладоням по своим коленям, вставая с мягкого сидения. — Пойдём искать топор. И ёлку. Не пропадать же добру, правда? Прошлое дорого сердцу и маячит вдалеке достижимой целью. Но пока можно перевести дух — отпраздновать новый год. Раньше люди вкладывали в это своё значение. А сейчас… Леон грустно усмехнулся, понимая, что в сути своей значение прошлого осталось тем же — что-то новое и неизвестное за чертой старых дней. На первый взгляд. Или просто выдумка и причина для праздника?***
Улыбаться Чонгук умел и до встречи с Тэхёном. Только хрупкий воин считал иначе. — Ты скалишься, как волк. А я говорю про улыбку. «Какая разница?» «Не вредничай». — Тэхён, ты чего к нему пристал? — вмешался задремавший у окна сталкер. Он слабо бился виском о холодное стекло под звучный стук колёс, смотрел на пейзаж за окном, молчал, до последнего не лез третьим лишним в чужой бессмысленный спор. — Отлипни. Даже мне надоел. — Смотри, — Тэхён будто к ним двоим обратился, а язык показал только Чимину. — Придурок, — Кафа фыркнул, но не сдержал смешка. Зафыркал и Чонгук напротив, как если бы тоже засмеялся. Тэхён прищурился. Чонгук замер. Чимин закатил глаза. — Всё? Научились улыбаться? Теперь оба свалите или поймайте тишину. — Фу. Тебе надо прекращать так много общаться с Юнги. Стал, как он, ворчливый и вредный. — Ты ещё будешь меня поучать? Тэхён, дай отдохнуть. Мне в ночную смену дежурить сегодня. Уроки человеческих эмоций стали неизменной постоянной каждого дня. Тэ загорелся желанием выучить из маугли человека, а если он чем-то загорался, то, как уже без объяснений ясно, не переставал гореть, пока не исполнит все возможные (и невозможные) свои замыслы. Чимину же откровенно не нравилось происходящее, но он почему-то всегда был рядом с неразлучной парочкой. Боялся за друга? Не так просто выкинуть из головы крики толпы людей и кровь, превратившую белый снег в алую реку. — Хорошо. Мы тогда пойдём. — Нет. Сидите здесь. Просто не шумите. — Запретили идти с Леоном за ёлкой, теперь запретили эту ёлку наряжать, а ты ещё и говорить нам не даёшь. Я для вас всех — кто? Ребёнок малый? — Не ты. Чонгук скрестил руки на груди и нахмурился. Может быть он и мутант, мальчик пятнадцати лет, но всё-таки с его возможностью считывать Тэхёна, быстро сообразившего в какую сторону клонит сталкер… — Хотя и ты вызываешь множество опасений. — Отпусти к остальным, верни моего друга и перестань быть надзирателем. Обменявшись взглядами, спрятав между строк все слова, сталкер и хрупкий воин сидели в молчании какое-то время, а потом Чимин тяжело вздохнул, поморщился и нехотя выдавил из себя: — Пошли. Всяко лучше, чем слушать твоё нытьё.***
Дни получались самые разные: где-то тянулись, как сопливый кисель, где-то быстро исчезали, как яркие вспышки молний. Но главное — каждое «завтра» отличалось от каждого «вчера». Поэтому и запоминались, ведь когда на пятки наступает рутина — перестаёшь обозначать границы и просто живёшь, теряя время, как песок сквозь пальцы. Тэхён беспечно ссорился со всеми подряд. Потом мирился. И так по кругу. Чонгук стал камнем преткновения. Тяжело давалось другим его оправдание. Страх — первобытное чувство. Оно же и самое едкое из всех. Тэхёна любили, а Чонгука боялись. И это не изменить обещанием хлипкого мира меж мутантами и людьми. Купе заменили палатки, стены подземелья — вид бесконечного зимнего леса за окном. Сами пассажиры остались прежними, разбежавшись по своим углам. Чистый воздух, свобода, неповторимая картина каждого места, будь то поляна, окраина нового города или вновь густой лес — декорации. Разве только от них меняется человек? Привыкнуть можно даже к метро, к затхлому воздуху, что уж говорить про верхний мир, где каждому человеку изначально было суждено жить? Всё новое становится привычным проще, чем мы можем себе представить. Но всё-таки крошечным шагом что-то щёлкало внутри, переключая рубильники восприятия. Давон учила Чонгука обращаться с вилкой и ложкой, Юнги не возражал, когда парень садился рядом и наблюдал за процессом создания чего-то обязательно нужного в быту. Намджун взялся за обязанность научить Чонгука внятно говорить, Леон — читать. Юнхо, Хоуп, Минджэ и Док решили остаться безучастными, а Чимин, как уже говорилось, составлял компанию Тэхёну, рвущемуся втянуть своего нового друга во все тяжкие. …Ярко блестят ёлочные игрушки. Юнги с Намджуном складывают шарики, красные шапочки с белыми бомбошками и снежинки. Давон рядом что-то цепляет пальчиком из дряхлого чемодана (в нескольких таких они и нашли новогоднюю утварь) и достаёт на свет, позволяя стеклянным граням переливаться на свету и отбрасывать блики на стены. Это засияла фигурка хрупкой балерины, застывшая ровно в той же позе, что и та — её сестрёнка в музыкальной шкатулке Чонгука. Тэхён реагирует первым, он осторожно забирает игрушку из рук Давон и передаёт её Чонгуку. Дрожит раскрытая ладонь. Как капелька — крошечная малышка — балерина продолжает сверкать, приковывая к себе всё внимание. Кажется, в этот момент дыхание сдерживают все присутствующие, не смея портить наваждение. — Давай ты сам её на ёлку повесишь? — Тэхён берёт дрожащую руку мутанта (ту, что совсем-совсем человеческая) своими ладонями, успокаивая. — Очень красивая, правда? Чонгук кивает, поджав губы, словно вот-вот заплачет. — Прекрасно. Роли поделили, а теперь помогайте, раз пришли. — Юнги улыбался, хотя говорил, как всегда, грозно. Тэхён кивнул. Уговорил Чонгука отложить балерину в сторону, чтобы отправиться помогать. Так и просидели несколько часов, ковыряясь в чемоданах. Вытащили на свет одежду, посуду, Давон схватила яркую сумочку, а в ней нашла тюбики с косметикой, давно потерявшей срок годности, и зеркальце карманное с ярким рисунком на крышке. В консервации вагоны провели пятнадцать лет, и чемоданы в багажном отсеке даже не попортились, сохранив в себе осколки чьих-то неизвестных судеб, пусть и с просроченным сроком годности. Чимин тихо опустился сбоку от механика, тот на него даже не посмотрел, продолжая доставать вещи, которым не было конца. Рядом с Агустом не дёргало сталкерское беспокойство. Стало тихо внутри, как если бы они не мчались в неизвестность на огромной паровой машине. Намджун подозвал к себе Тэхёна. Вместе с хрупким воином рядом сел Чонгук. — Ещё книжки. Детективы. Художественная литература. Классика. — Перечислил, сложив стопкой свои находки. — Наконец-то не учебники по ядерной физике. Зачем они вообще? Читать невозможно. — Слушай, Кэп, — встрепенулся механик. — Эти учебники мне жизнь не раз спасли. Отставить доебки. Будь благодарен за то, что есть чтиво. И ладно. Понял? Нашли электрическую бритву на батарейках, всё-таки окислившихся внутри. Юнги пообещал придумать что-то, чтобы вещица заработала. Насобирали одежды — простой, без уклона на выживание в постъядерном мире. Тэхён сразу влез в большой тёплый свитер цвета кремовой карамели, и стал казаться даже меньше, чем есть на самом деле. Широкие рукава обрисовали запястья очевидной хрупкостью. Нездоровьем. Чонгук внимательно смотрел за каждым движением. Иногда ему было боязно даже коснуться этого человека… Поезд стал заметно снижать скорость. В темноте Леон не рисковал продолжать движение — боялся наткнуться на препятствия и сойти с путей, что откровенно нежелательно в условиях окружающей отчуждённости. — Стемнело быстро… — Чимин грустно глянул в окно. — Главное, что утром снова станет светло. Мы же к этому все стремимся, да? — Юнги пихнул локтем задумавшегося сталкера, привлекая его внимание. — Не грусти. Нам ещё ёлку наряжать. Ты когда это делал в последний раз? В глазах — искры, которых не найти в прошлом. Чимин застыл. Захотел запечатлеть этот момент в памяти и сохранить, спрятать далеко-далеко — от всех чужих, лишних взглядов. — Не помню… — Повод вспомнить? — тихо спросил механик, и отвернулся, оборвав миг чего-то до мурашек тёплого.***
В общей столовой, которую соорудили, как и душ, проломив несколько перегородок купе, стало тесно, стоило локомотиву остановиться окончательно. Леон с Юнхо и Минджэ спустились к остальным с рубки. Хосок, заспавшийся в конце состава на дежурстве, тоже пришёл, потирая красные глаза. Ёлку поставили в самом центре. Ещё днём Леон срубил дерево, а вечером оно уже сверкало, украшенное игрушками. Юнги добавил и гирлянду — её пришлось чинить голыми руками на коленке. Так и вышло новогоднее оформление по всем канонам давно минувших дней. — Идём. Тэхён не отступает доказать Чонгуку, что не боится их различий — берёт не за ладонь, а за руку, что мальчик прятал и прячет, сначала тряпками и шкурами, а теперь длинным рукавом и специальной перчаткой, любезно сшитой ему Давон. Глаза янтарно вспыхивают и сразу гаснут. Мутант позволяет этому человеку слишком многое… — Вот так. Когда игрушка на тонкой ниточке оказывается на ветке — та подпрыгивает от внезапной тяжести. Балерина танцует, кружится на весу, как на сценах древних театров. Чонгук смотрит на неё, на Тэхёна. Другие, кажется, задерживают дыхание, наблюдая за странной парочкой перед ними. «Улыбнись». «У меня больше не получается». — Иногда я думаю о том, что учить Чонгука общаться с нами — бесполезное занятие. — Намджун говорит это тихо, но все вокруг его прекрасно слышат. — Почему? — вдруг спрашивает Юнхо, разучившись всё решать одним тяжёлым взглядом и молчанием. — Он умеет говорить с Тэхёном. Этого ему достаточно. Не ожидая от друга подобных слов, Юнхо хмурится. Ему вдруг становится горько в душе, будто у него с этими словами что-то вырвали из груди, а потом вернули на место, криво сшив плоть и оставив кровоточить, а перед этим ещё и побили ни за что. Он не может перестать смотреть на Тэхёна, но тот не смотрит в ответ. Не оборачивается, не говорит. Точнее — не говорит вслух. Как только он научился молчать словами с Чонгуком — всё вдруг изменилось, будто и без подобных сюрпризов жизнь не перевернулась с ног на голову… Момент осознания проходит. Ёлка наряжена, Давон накрывает стол. Чимин помогает складывать еду в тарелки, тоже найденные в чемоданах. Раньше они ели с железных мисок, самодельными вилками и ложками из алюминия. В вагоне пахнет еловыми ветками и пряным чаем. Широкий стол из фанеры полнится съестным, как если бы они, правда, как до апокалипсиса, ехали в новый год на поезде и праздник застал их в дороге. Ложное чувство счастья — ложное ли? Позволить себе забыться? Всего лишь краткий миг… Шампанского не нашли, и бокалы на тонких ножках — не сыскать с собаками. Но ощущение праздника и без того пришло. Ничто не могло его прогнать. Наверное. Юнги льёт в подставленные кружки предпоследнюю бутылку своего самогона, разучившись жадничать хотя бы в этот вечер. Даже Давон пьёт немного, поднимая кружку и ударяясь ею с другими. Звон отдаётся в уши, а улыбки теплятся в сердцах. Так и приходит новый год, старый убегает, оставляя на снегу следы, которые скоро исчезнут навсегда. Праздновали ли новый год в метро? Да. Только не с размахом, а тихо, каждый по своему и в пределах станции. Ёлки не ставили. Откуда бы им взяться под землёй? Но пили, закусывая жареной свининой. Потом расходились. И это повторялось каждый год. — Держи, — Тэхён протягивает полную еды тарелку Чонгуку. Вяленое мясо, консервы, картошка — ещё с запасов станции — лишь часть с общего стола, но Чонгук принимает еду с рук Тэхёна, как лучший подарок, какой только мог представить. Чонгук не пьёт, в кружку ему наливают чай, поэтому он, устроившись на сиденье, смотрит, как Тэхён рядом пьянеет, как румянятся его щёки и взгляд становится рассеянным до неприличия. Мысли в голове хрупкого воина из бурной реки превращаются стоячим озером по мере уменьшения объема жидкости в кружке. Чонгук больше не роется в чужой голове, как делал в ночь, когда выбирал не сектантов, а человека, вышедшего из метро. Тэхён тогда почти сошёл с ума, переживая своё прошлое заново. Поэтому мутант просто смотрит, чувствует, впитывает, как губка. А Тэхён что-то говорит, с кем-то общается, улыбается… Как же так? Пережив конец света — улыбаться? Почему? Чонгук не умеет… Или не хочет? Не понимает? Конец света. Он не знал этих слов, всё ещё не понимал их точного значения, но обозначил, что для него конец света — вовсе не катастрофа, о которой пытался рассказать Тэхён. Чонгук не знаком с понятием ядерных бомб, ядерного, химического и биологического оружия — оно исчезло в пепле старого мира. А вот с Тэхёном Чонгук познакомился. И решил: раз «конец света» — точка отсчёта новой жизни, значит для него этой точкой станет человек, сидящий рядом и допивающий кружку чего-то дурнопахнущего, вязкого и явно горького. Это как в темноте вдруг отыскать маяк, который зовёт к себе. Как в тишине услышать чей-то голос. Запах. Обрести смысл. Среди крови, других мутантов и отца-тирана Чонгук был просто зверем на поводке. А теперь? Что ему даст этот маяк? И чего он сам от него хочет? Совсем не праздничные думы… «Улыбнись?» Этот голос в голове теперь так часто. Тишина нарушена. «Больше никто не слышал», — Чонгук сам так сказал. А теперь он тоже слышит. И это чудо сшивает их между собой нитями, которые уже не разорвать так просто. «Не как зверь». «Как человек…» — Чонгук, — шепотом Тэхён говорит уже вслух. — Пожалуйста. Он наклоняется ближе, горячо дышит, Чонгук чувствует одну его руку на своём бедре. Мысли в голове Тэхёна из озера становятся поленьями, что трещат в костре — обжигают какой-то неизвестностью и пахнут гарью. Но Чонгук не улыбается. Почему-то хочется отодвинуть человека от себя. Самому уйти. От Тэхёна пахнет горько, и дышит он горячо — потому что жидкость в кружке его таким сделала… — Мне вот интересно, — Леон решает отвлечь захмелевшего Тэхёна разговором. До этого он ещё обсуждал с Юнги пользу укреплённой свинцом химзы, но вовремя отвлёкся. Механик тоже обратил внимание на Тэхёна, явно уже не контролирующего себя. — Что за история с балетом? Расскажешь, Чонгук? Наверное, Леон всегда явно понимает границы его дозволенности, поэтому позволил вольность спросить у мальчика о прошлом, не боясь получить когтями по морде. «Мне тоже интересно…» Что же такое? Тэхён не убрал руку. Улыбается, смотрит странно. Леон тоже смотрит… на Тэхёна. Хмурится. Чонгук сконцентрировался на нём, ведь Леон тоже ему открыт. Они не говорили без слов, но всё же и пустым, как остальная команда, Леон не ощущается. — Не лезь парню в душу. — Юнги кивнул Леону. — А тебе, — ткнул в Тэхёна, — больше не наливать. — Сегодня все собираются меня в детки записывать? Я не ребёнок. — Проспись сначала. Потом уже права качай. — Механик махнул рукой, привлекая внимание Юнхо, отсевшего от весёлой компании — в дальний угол. Тот подошёл — даже ждать не пришлось. — Забирай. Он сейчас перепьёт, и приступ опять начнётся. Избавь нас всех от необходимости видеть, как Тэхён пьёт кровь мальчишки. — Не трогай. — Тэ готов был руку себе вывернуть, только бы Юнхо его не трогал. — Отпусти! Праздник с этим криком покрылся мраком. Чонгук в стороне тоже не остался — эмоции Тэхёна и ему перекинулись. Вот уже из-под широкого рукава когти показались… — Успокоились! — Даже Намджуна искрящая высоковольтным напряжением проблема вывела из себя. — Тэхён, пошёл с Юнхо на выход, или я сам тебя выведу. Чонгук останешься здесь. Понятно?! — Включился лидер. Что странно — его приказ исполнили. Даже мутант притих, отпустив своего неспокойного друга с пьяной бедой в голове. — Не переживай. — Леон щёлкнул Чонгука по носу. — Всё с ним будет хорошо. Юнхо его не обидит. Янтарная ярость потухла, стоило вихристому затылку исчезнуть в дверях меж двух вагонов. Чонгук нахмурился, но Леону кивнул. Тот улыбнулся в ответ. Очень сложно… — Не обидит, да. — Юнги плеснул себе в кружку добавки. — Терпение у мужика что надо. Выпьем за это!***
— Отпусти. Я могу идти сам. — Стоило сказать, как запнулся на ровном месте и устоял на ногах только потому, что его придерживали за плечи. — Отвали! — Крикнул с обидой в голосе. Жаль непонятно — на кого именно он обижается. У них всегда так. Было и будет. Затишье, буря, и вновь… Болит голова. В метро Тэхён одновременно любил и ненавидел каждый раз, когда их взгляды пересекались. Жаркие ночи, холодное молчание. Ссоры, а потом мир и тесный телесный контакт. Совместный сон, крыша над головой — кровать совместная тоже, ведь так намного теплее спать. А потом утро, разговоры, разные мнения, тепло рук, которые защитят, даже если их будут рваться оттолкнуть. Тэхёну нравилось, когда они молчали, когда он чувствовал защиту, что не переходит в желание управлять в угоду самому себе, потому что терять — это всегда самое страшное… Ничего не изменилось и здесь. Как там? Только декорации, а спектакль продолжался с той же темой и смыслом. — Успокойся. — Юнхо, ты дурак? Разве не знаешь, что от этого слова становится только хуже? Взрывается сдерживаемое прежде. Становится совсем невыносимо терпеть. — Отпусти! Вырвался. Юнхо снова поймал его за локоть и швырнул в открытое купе. Их купе. Совместное. Потому что меняются только декорации, и Тэхёну, как и раньше, страшно спать без… Юнхо. — Ненавижу тебя. Стол между двумя сторонами — опора. За окном — тёмная ночь, луна и звёзды — бесконечность. Сегодня полнолуние. Вот и творится какая-то чертовщина. Юнхо не отвечает. Он — тот, кого ненавидят, но не бросают. Это баланс — нерушимый и вечный. До смешного. До страшного. Тэхён плачет. Откровенно говоря, ему плохо. Откровенно говоря, у него не всё в порядке с головой. Хрупкий воин скребёт отросшими ногтями по столешнице, оставляет жирные следы — не успел вытереть, выходя из-за стола. Тело дрожит, с подбородка капают слёзы, и под носом становится отвратительно мокро. Юнхо осторожно, как если бы стоял напротив дикого зверя, закрывает дверь, не поворачиваясь спиной. Не успевает щёлкнуть замком, как уже ловит в объятия Тэхёна, у которого явно алкогольный бред на почве бесконечных травм прошлого. Дверь не закрывается. Остаётся щель, тусклый свет из коридора льётся внутрь, но на него не обращают внимания. Поцелуй со вкусом новогоднего застолья и слёз. Тэхён словно задаётся целью сожрать человека напротив — так яро разевает рот. Юнхо прижимает его поясницей к столешнице, чтобы столкнуться бёдрами, чтобы вжаться и узнать, что его хотят в ответ так же безумно и ненормально, как хочет он сам. Теперь Тэхён царапает чужую спину, залезая руками под куртку и кофту, впивается ногтями до крови. Юнхо рвёт на нём новый карамельный свитер, но всем на него плевать. Тэхён плачет по другому поводу. — Ненавижу тебя, — Тэ шепчет в ухо, резко вдыхая, когда его подсаживают на стол и раздвигают ноги, вставая между и прижимая к себе крепче. — Ненавидь, Тэхён. Это проще. Это всегда было проще для тебя. — Юнхо тоже не в полном порядке. Ему тоже плохо. Слова его ранят, не стоит думать, что за годы он обрёл к ним иммунитет… Или обрёл? Раз выдерживает каждый чёртов раз. Они даже не раздеваются до конца. Тэхён морщится, когда проезжается по столешнице голой задницей, сильнее обхватывает ногами талию Юнхо и привстаёт, чтобы дать себя подготовить. Последний раз у них был прошлой ночью, но всё-таки не хочется уповать на безболезненность и пренебрегать банальной осторожностью… Снова целуются, когда, наконец, Юнхо всё-таки насаживает Тэхёна на свой член. Последний сразу начинает двигаться, тяжело дыша в поцелуй. Бывший Командующий только держит его за ягодицы, немного разводя их в стороны и позволяя сходить с ума, забываться в своём безумии и получать от всего процесса извращённое удовольствие. В какой-то момент Тэхён устаёт, поэтому Юнхо вновь опускает его на стол, двигается сам, срываясь на быстрый ритм, переставая жалеть и беречь. С подступающим оргазмом приходит и желание разрушать. В ушах шумит кровь; тело — воспалённый нерв. Движения рваные. Звуки громкие и неприличные… Забудь, забудь, забудь. Всё забудь. Каждый удар кожи о кожу, чтобы не думать. Чтобы отпустить. «Не получится из тебя рыбака, родной», — говорит мама в голове. Её лицо в каждом сне рядом с отцом, лицо которого, наоборот, не разобрать и не вспомнить. «Сидеть на месте не можешь». «Это хорошо, ведь тебя ждёт большее…» — даже сейчас ничем не заглушить! Тэхён обрывает поцелуй, задирает голову, выгибается в спине до хруста. В голове перед оргазмом что-то лопается. Голос матери замолкает. И пока Юнхо поддаётся забвению, вбиваясь в чужое тело, покрывая поцелуями чужую шею, Тэхён ловит взгляд янтарных глаз в щели, про которую они благополучно забыли, и кончает, почти теряя сознание. Мама молчит. Кто-то просит её больше не говорить…***
«Что тебе снится?» «Ты ещё не всё подсмотрел?» Спустя несколько дней после новогоднего празднества Тэхён с Чонгуком сидят в рубке, наблюдая за тем, как Леон ведёт их состав вперёд. Узкая скамейка — всё, что есть на выбор среди пассажирских мест, поэтому они сталкиваются плечами, и если повернуться — ударятся лбами, благодаря рывкам могучего локомотива. Тэхён задаёт вопрос без умысла (он ничего не помнит). Просто Чонгук и раньше спрашивал это у него, а потом рассказывал честно, что всё видел сам. Просто не хотел обманывать (и морочил голову). «Хочешь помогу?» «Как?» Здоровая рука легла на плечо и потянула вниз. Тэхён поддался, укладывая голову на чужие колени. В рубке стоит оглушительный шум механизмов, поэтому всё, что происходит — выглядит странно, ведь Тэхён ну точно не сможет уснуть в такой обстановке. Вот только… Хрупкий воин закрывает глаза. На изнанке век — сборище цветных мушек. В ушах — оглушительный гул. А потом всё резко смолкает, как если бы у Тэ выключились чувства, поддавшись одному из рычагов на приборной панели перед Леоном. — Папа? Он узнаёт лицо. Он видит. Он плачет. В волосах путается чья-то рука… Он чувствует… Его сон бережёт самый преданный зверь.