Есть названия. Людям же очень важно как-то себя называть. Считать себя кем-то. Очень важно с кем-нибудь бороться.
Метро 2035
Оставляя за спиной… своих близких, Тэхён, не оглядываясь, бежит вперёд. Он не совсем понимает куда, зачем и почему, но он чувствует, что должен уйти прямо сейчас. Хоть куда, даже туда, куда не глядят его глаза, ведь вокруг… тёмный вечер, и только привыкший к этой темноте человек может хоть что-то разглядеть вокруг. Хрупкий воин чувствует, что его сознание Чонгук отпустил, спокойствие вновь сделалось паникой и завертелось, напоминая о давно минувших днях. Сколько они уже не дышат вонью метро? Сколько смотрят на звёздную темноту ночи, а не пялятся в сырой каменный потолок? Свобода вдруг обесценилась. Её так много вокруг, ей хочется дышать, её хочется трогать, но даже те, кто стремился к ней все пятнадцать лет, теперь почему-то вновь хотят её лишиться. Пародия на мир. На ту картинку, которую Тэхён себе представлял, о которой грезил. Рамки, как оказалось, так важны, чтобы кем-то себя обозначить. Без рамок ты — никто. По сути свободен каждый живой, кроме человека, ведь эволюция заложила в его голову разум, которому так важно кем-то себя считать. А кто они такие? Люди готовы сами себя уничтожить, согласиться вести или быть экспериментом. Просто жить нельзя, сколько бы не говорил об этом Чонгук. Чонгук… Тэхён остановился. Зачем он грубил ему? Зачем ударил Юнхо? Что на него нашло? Карусель тоже замерла. Точка прозрения. Иногда так полезно быть одному. Шаг, ещё один. Медленно. Вдох и выдох. Ботинок цепляется за что-то в траве, и Тэхён не падает только благодаря чуду. Блеск металла в свете звёзд и луны — загадка. Поросшие высокой травой рельсы, идущие из ниоткуда в никуда, обращают взгляд в прошлое. Кажется, это называют ретроспективой. Тьма позволяет рисовать свои картины, и хрупкий воин видит не лес, а туннель метро. Граница. Где-то рядом сидят пограничники и травят свои анекдоты или страшилки. Мутанты и призраки — две крайности. Ещё сигареты и вредный дым, будущее и прошлое, настоящее, о котором лучше не говорить. Тэхён смотрит в один конец, в другой и видит на второй стороне пути слабый огонёк. Как тогда! …Единственный и беспощадный луч света посреди черноты. В отличие от тьмы метро, темнота леса не поглощает. Обнимает, как родитель. Потому что так и есть, потому что человек рождён по земле ходить, а не под ней, как червь, ползать. Тем временем, огонёк ближе, понятнее. Шарик света — факел в чужих руках. Как он себя назвал? Хан. Точно. Добрые глаза не разглядеть, когда смотришь по разные стороны баррикад. Но когда стороны сходятся друг с другом, и стирают грани, ты видишь человека и его суть, а не «фантик, который прячет гниль». Тёплый свет, луна и шелест листьев дерева на ветру. Цепочка бывшей железной дороги, жизнь на все стороны света и свобода, которую хочется трогать. — Закурить хочешь? Такое он уже слышал. И не от Агуста. Нет. Там был тоже огонь, была темнота и добрые глаза — типичный приём на погранке. — Нет, спасибо, — повторил сам за собой. Перепад настроения заставил улыбнуться, будто не было истерики совсем недавно. Сколько он уже бродит по лесу? И даже не замёрз. И даже не холодно. Пусть одежда вся распахнута, напоказ выставлена голая кожа, Тэхён не мёрзнет. Ему совсем не холодно. — А-а, ты из здоровых, — Хан усмехнулся. — Держи, — отдал хрупкому воину факел, а сам быстро достал красивую сигарету из кармана куртки и закурил от пламени. Ярко вспыхнул пепельный кончик. Такие сигареты Агусту только сниться могли в самых смелых снах. Тэхён и сам помнил настоящие сигареты только уже мятыми бычками. А тут — чудо какое. И пахнет поди табаком, а не всякой «курительной» дрянью. — Иногда полезно. Для спокойной и счастливой жизни. — Кому как. Лёгкие у курильщика чёрные… — Тэхён запнулся. Точно, это тоже уже звучало из чужих уст. — …как дёготь. — Да-а? Умно. Но мне как-то всё равно, что там внутри у меня. Главное, что снаружи целое, а там… все стареем. Только тебе повезло, да Трэй. Кровушки выпил, и все клеточки собрались. Посмотреть бы, узнать бы до какого момента этот волшебный эликсир действовать будет. Тэхён не знал, что ответить. Опять подумал о Чонгуке. Опять пожалел. Любить? Да разве же найдёшь хоть где-то пособие, в котором точно обозначено, как любить надо, чтобы «уметь»? Нет. Это «умение» не знает рамок. Хоть что-то. Не обозначить, не описать досконально, потому что у каждого оно своё, а чужое всегда кажется неправильным. — Зачем сорвался? Бродишь тут. Мы, конечно, распугали всё зверьё крупное, но на каждое правило исключение запросто найти. — Я везучий. Хан выдохнул густое облако, бросил окурок, затоптал его, взял новую сигарету, закурил. — Поспорить сложно, да. Пережить конец света — достижение. Мы тут все такие. А вы из самого пекла вылезли. Знаешь же, что бомбы на вас не бросали? Их взрывали наземно. Смертники. Вот им тоже повезло. Они сдохли первыми. Метро, наверное, чудом уцелело. Пятнадцать лет… — Мужчина покачал головой. — Дохера долго. А остался, кто? Или вы последние? — Смертники? — Чтобы потом никого не обвинять за стенами, нашли ответственных, типа это вы сами решили самоубиться. Никого не волнует, что атомные снаряды на себя-то нацепить никак не получится. А там уже лаборатории с мутантами и прочие проказы, от которых зверьё всё, что вокруг метро водилось, чудищами стало. Версии постоянно меняются, за пятнадцать лет они так и не решили, кто виноват. Про смертников очень интересно, кстати. Мы тут все за ходом множества судов следим, как за цирком. Ну, знаешь. Делаем вид, что это они, а не мы под куполом. — Зачем ты всё это мне говоришь? — Да таких, как ты, достаточно было. Я и сам, как пришёл, всё за стены рвался, а потом вернулся. Потому что там ничего хорошего. Свобода, да? А где она там? Я иногда думаю, вот бы мир реально сдох. Мы бы его новым сделали. Да вот только не сделали бы. Мы обречены на несвободу. А здесь… шаг от общины сделал и уже сам по себе, хоть листьями подтирайся — тебе никто не скажет, что ты дикарь. А там… — Что там?! — У Тэхёна внутри снова карусель завертелась. — Что?! Люди нормальной жизнью живут? Знают, что завтра их не сожрут? Смотрят фильмы, театр, читают книги и журналы, которым меньше пятнадцати лет? Не жрут друг друга от голода? Не боятся, что в любой момент их мутант какой прикончит? Так живут? Ты видел, что там — за стенами! Молодец! Вот и я хочу… Хан взялся за третью сигарету. — А теперь переложи все свои примеры, только поменяй «мутанты» на «другие люди». Забудь про то, что тебе хочется думать. Там не лучше, чем здесь. Люди тем же живут. А потом ещё подумай о том, что своего мальчика ты с собой не сможешь забрать. Они их не отпускают. Больно опасные. Просто представь, что такой, как он может учудить снаружи, если навыков наберётся. Ён… и мне мозги пудрил как-то, а ведь изначально говорилось о том, что только такие, как ты и Трэй их внушению поддаётесь. — Белых они тоже не пускают? — Белые умнее. Ну они и безобидные совсем. За ними не следят почти. Может и выпускают, чёрт их знает. Чжеун ругается, что они в голову к нему и нашим лезут из любопытства, а так… Ён и твой этот бесёнок, опасные малые, их точно не пустят к обществу. Не потому что, как мы говорим, они с деформациями. Нет. Там их боятся, как огня. Хотелось закрыть руками уши, но ещё больше хотелось продолжить слушать. Плохо или хорошо — о мире снаружи, точно сказка. Небыль. Или повесть. Или притча, в которой надо искать смысл. Леон такое любит. Хрупкий воин вдруг заскучал по старому машинисту. В его словах Тэхён часто находил утешение. — И что мне делать тогда? — Тэхён не понадеялся получить ответ. — Я бы посмотрел назад. Вы бежали от метро, как угорелые, но забыли, что в метро поезда по кругу ходят. Конечная и начальная станции — две стороны медали. Подумай об этом. И лучше быстрее, а то совсем стемнело. Тебя твои ребята заждались.***
«Лучше не любить». Чонгук запомнил эти слова. Он смотрит прямо на яркое пламя костра и думает о том, что хочет прямо сейчас взять за руку того, кто этими словами оставил внутри кривые, уродливые царапины. Так хищники, гули рвали жертв в лесу. Так сам Чонгук рвал тех, кого его отец загонял на потеху местных — во имя великой Цели. Не самые лучшие ассоциации, но с высоты проведённого вместе времени, мутантик видит, что человек, которого он случайно встретил в снежном лесу — много больше, чем искренность, первозданная хрупкость и красота, которую понимает и видит даже такой дикарь, как Чонгук. Больше — это о чём? О проблемах и эгоизме? Мир крутится сам собой, а не вокруг единой точки. Вечный вопрос: Солнце вокруг или мы — вокруг Солнца? Об общем и частном. Чонгук насобирал ответов наперёд. Ему открыты мысли Тэхёна, но иногда он чувствует и других. Юнхо рядом, как всегда печален, а Трэй растревожена ненужным вниманием (её мысли тоже открыты, но Чонгук не спешит читать их так, как читает у Тэхёна). А ещё она скучает по Ёну. Их связь такая яркая и очевидная, что порой кажется осязаемой. Можно и позавидовать — только немного. — Не обособляй себя от людей, — сказал как-то Ён. Тогда Тэхён ещё не пришёл в себя, а Чонгук маялся от переживаний. — Они всех непохожих от себя обособляют, а ты просто будь человеком и всё. Это самое важное. Отец с самого рождения не стерпел сына. Иоанн будто не знал, что со своим сыном сотворил. Или это был не Иоанн? Мама сама пошла на рождение хомоновуса? До встречи с Тэхёном об этом не думалось. А теперь хочется найти и смысл, и причину, и следствие. Люди сложные? Мутантик не заметил, как стал одним из них. И где-то стоит шкатулка с хрупкой балериной… Детства никогда не было, и если сравнивать, то Тэхён был много счастливее. Как и сейчас: семья Тэхёна полная и вся ему сопереживающая, а Чонгук в этой системе непостоянная величина. Плохо сравнивать, конечно, чужое горе и своё, но ведь Чонгук не позволяет себе страдать столько, сколько порой страдает Тэхён. Захотелось спросить у Юнхо, как он смог остаться рядом, но мутантик только посмотрел в сторону бывшего Командующего и сразу отвёл взгляд. Как? Тот, кто умеет любить и не на такое способен. Любить — это страдать? Разбитое сердце — лишь два слова, смысл которых дальше звёздного небосвода. По сути любовь — это то, что трогать нельзя. Стало быть, поэтому объект любви так сильно хочется трогать? А когда этот объект не даётся в руки, ты страдаешь. И сердце «бьётся» именно по этой причине. Но как «бьётся» сердце, если оно само по себе — мягкий орган в грудине? Люди любят придумывать странные сравнения… Не обособлять? А как — это? Видеть себя одним из них? Чешется когтистая лапа. Эта «лапа» делает его непохожим на остальных. А что ещё? Интеллект, сила, скорость — всё, что по сути есть и у обычного человека, просто обычный человек не умеет этим набором пользоваться. А хомоновус рождён умеющим и знающим. Ему искусственно помогли стать идеальным… Человеком? Какая каша из мыслей и непонятных слов! Чонгук запутался — вот, что действительно важно осознать. — Ты — человек. И ты умеешь любить, как они. Не обособляй, — Ён тогда много сказал, хотел поддержать, перебирал между пальцев травинки и смотрел на кипящую в своём поселении жизнь. — Ты уже его любишь. Я знаю. Просто ты не уверен. И это нормально, ведь тебя таким воспитали. Но ты любишь. Это странно — любить такого, как он. Но любовь зла. Да? С ним не соскучишься, — и засмеялся тогда так грустно. Обречённый обречённому — о том, что стоит знать. Не соскучиться? Не привыкнуть? Зло? Тэхён — стихия, а не зло. Любить его всё равно, что любить цунами — огромную волну, которая вот-вот тебя накроет. И пусть. Да? Пусть! Судьба свела их в том лесу, и когда они сняли друг перед другом маски, всё уже решилось наперёд. Напомнить? Костяная маска и противогаз — две точки невозврата, их снятие — сверхновая. Перерождение. Что находит в димидии хомоновус? Тэхён нашёл лекарство. А Чонгук? Среди нескольких лет зверской жизни на отшибе мира, в компании уродливых мутантов и монстров — что? Хрупкий воин на той просеке, его снятая маска, перепуганное и вдохновлённое лицо, выдох морозным облаком, бесконечность вопросов и переизбыток кислорода — одна встреча, которая изменила всё. Что нашёл Чонгук? Этой находкой была тогда и есть сейчас — лю-бовь. Калейдоскоп стал разноцветным, закрутились яркие камни. Хрупкая спина перед ним, когда отец вновь замахивается ударить, отчаянный крик о том, что Чонгук заслуживает лучшего. Благодаря Тэхёну Чонгук стал частью команды локомотива, а за этой благодарностью следуют ещё мириады. И пусть причиной оной добродетели окажется желание хрупкого воина вновь быть тем, кто бежит вперёд паровоза. Пусть! Жалеть — это про других. Чонгук не жалеет. Тэхёна почему-то невозможно не любить. И он в это болото прыгнул с разбега — к другим несчастным и обречённым бежать следом за самопровозглашённым светочем свободы. Так звучно танцует балерина в любимой шкатулке матери. Тэхён появляется внезапно, Чонгук задумался, что не заметил вблизи комок знакомых чувств и мыслей. Трэй оживилась, засобирался встать Юнхо. Хрупкий воин оказался перед ними прежним, только пропахшим горькими сигаретами и лесом. Одного взгляда хватило, чтобы понять — в штурме собственного сознания Чонгук этой ночью не одинок тоже.***
Порог дома перешагнули ближе к рассвету — на дорогу до общины Трэй ушла почти вся ночь. Шли молча, только Юнхо периодически спрашивал у отстающего Тэхёна, всё ли с ним хорошо. Тот игнорировал, но бывший Командующий упорно спрашивал вплоть до их возвращения. Трэй попросила этой ночью остаться всех за стенами, а разговор решила отложить до обеда, чтобы все участники ночной вылазки успели выспаться и переварить произошедшее. Тэхён знал, что этот дом им с Чонгуком отдали на равных правах. Он не мог прогнать мутантика шататься без определённого места жительства — по безлюдным улочкам одноэтажного поселения. Хотел ли выгнать? Сам не может понять. Ещё не хватало, чтобы Чонгук снова в его голову полез и переделал там всё под себя, упрощая всем вокруг жизнь. — Я не бу-ду. — Ты обещаешь, а потом так легко эти обещания нарушаешь, что я уже не знаю: верить или нет? — сказал, не подумал, а сказанное уже не воротишь обратно. Тэхён отчётливо увидел, как изменился в лице мутантик. Это ещё, если забыть про его небольшой опыт в использовании собственной мимики! Да. Доверие и так хромает. И Чонгук прекрасно это знает. Но когда подобное произносят вслух — оно бьёт больнее неозвученных домыслов. — Чонгук… — Я ве-рю те-бе. Все-гда. — Я тебя никогда не обманывал, чтобы ты мне не верил, — сам пожалел, что начал, но и закончить не смог. Тэхёна повело. Он тогда спустил на тормозах недоизнасилование во сне. А теперь все обиды вылезли. И их обратно не засунуть так просто. — Что?! Скажешь, я не прав? Глаза мутанта в темноте вспыхнули янтарной обидой, как молнией. Он сдержал себя из последних сил — остался на месте. Хотелось рвануть вперёд и куда-то выместить злость, которая стремительно закручивалась внутри в узел. Но впереди был только Тэхён, и разве… не только с ним, не только его руками получалось развязывать даже самые сложные узлы? Опять. Прошлое и будущее. «Не обособляй», «ты — человек», «как мы»… «как я»! Тысячи чужих поцелуев, ночи без сна, когда за соседней стенкой возводили и сжигали мосты, когда хрупкий воин кричал чужое имя, когда воевал за собственную свободу и сам же от неё отказывался, отдаваясь чужим рукам. В голове щёлкнуло. Чьи воспоминания и мысли сейчас крутятся на повторе? Чонгук хмурится, Тэхён не сводит с него глаз. В молочной утренней дымке, что сочится сквозь открытые окна прохладной свежестью, они выглядят друг для друга сном. Небылью. Иллюзией. И потому так просто выходит шагнуть навстречу. Чонгук бросает Тэхёна на стену и тот шипит от боли, потом отталкивает, что-то кричит, но когда его целуют, откликается, выгибается навстречу. От одежды остаются лоскуты, кроме прохлады в нос забивается запах леса, сигарет, пота, грязи и водной тины. До соблюдения гигиены, как до луны пешком. Да и когда её соблюдать? В перерыве между серией мокрых поцелуев, ругани и телесных столкновений? Думать хочется только из вредности, но и эта вредность исчезает, когда Тэхён щекой вжимается в шершавую древесину, а в следующее мгновение его без подготовки надевают на горячий член. «Не обособляй». Толчок. Хруст в шее, тяжесть на плече. Стон, вздох, хрип. Всхлип? Палитра звуков многогранна. Тэхён не борется, поясница выгибается навстречу каждому толчку. Он ждал этого? Вот так? Чонгук просто упускал раз за разом, в каких именно отношениях был хрупкий воин и его Ю. А сейчас понял. Он же далеко не глупый, просто взрослость требует времени. Буйный нрав сводит с ума даже его обладателя, поэтому порой нужен кто-то способный этот нрав обуздать. Как бы паршиво это не прозвучало. Собирая занозы, не замечаешь бревна. В сердце. Это что-то нереальное. Дыхания не хватает, саднит кожу там, где она трётся о дерево, саднит между ног, но тело помнит и размер, и вес, поэтому принимает, посылая импульсы вдоль позвоночника. Перед янтарными глазами влажная макушка, Чонгук больно впивается зубами в заднюю сторону худой шеи, Тэхён давится слюной и кончает слишком быстро. Дальше остаётся только ждать чужой разрядки, ударяясь грудью и лбом в стену. Снова заводиться, как балерина в шкатулке, прокручивать заряд. Получать из ниоткуда топливо на продолжение… чтобы потом рухнуть безвольным телом в расправленную кровать и уснуть мёртвым сном, забывая обо всём и пальцами сжимая во сне чужую руку. «Спасибо». Кому? От кого?***
Жизнь в общине съедает так скоро, что даже сами новоприбывшие забывают о том, что они здесь ещё чужаки. Чужаки ли? Вопрос спорный и касается каждого в частности. Давон на четвёртый день записывается помогать на кухне. Каждый вечер она встречается с Минджэ, когда тот тоже возвращается с дежурства на сторожевых вышках. Что-то не меняется. Они вместе бродят по общине, знакомятся с местными, играют со сворой детей, иногда берут с собой Шому. Малыш растёт быстрее других, каждый день он учится чему-то новому и уже умеет звать маму, чтобы та его скорее покормила. Он почти не плачет, не капризничает и очень любит слушать взрослых, когда те разговорятся между собой так, что не расходятся часами. Момо, в свою очередь, учится тому, что не каждый человек рядом с ней, хочет её обидеть. Иногда её мучают кошмары. Тогда Хосок не даёт ей спать, отвлекает шутками или просто сидит рядом и держит за руку. Прошлая жизнь кажется страшным сном, но ещё страшнее понимать, что она — не сон. Так было на самом деле. Намджун успевает побывать в гостях у Чжеуна. Вместе с Юнги они забираются на атомную подлодку и разглядывают её, как новое чудо света. Чжеун усмехается и говорит, что рад ценителям прогресса, но огорчён, что эти ценители выбирают не его многофункциональное поселение. Кэп с улыбкой отвечает ему, что всё впереди. С каждым днём разница меньше. Юнги не забывает и про гидростанцию под покровительством Трэй. Благодаря ей у жителей общины есть тепло и свет. С одной стороны можно подумать, что станция и подлодка — равные приобретения, но Чжеун считает себя по настоящему обделённым. Или только шутит на эту тему? Чёрт его знает. Видимость вражды, как ежедневный спектакль — на потеху публики за границей. А Чжеун и Трэй — дирижёры, уставшие выполнять заложенную сценарием программу. В этом сценарии и пресная вода, и технологии — причины строить сцены и корчить друг перед другом рожи, пытаясь самих себя убедить в ненависти. Джин ежедневно приходит к Фрэе. Они много говорят. Первое время Док не может наговориться, из него лезут слова, как гной лезет из раны, в которую забилась грязь. А потом он слушает и в какой-то момент видит, как слепые глаза плачут. Как капли срываются с ресниц, как голос ломается. Женщина закрывает руками лицо и качает головой. — Встреча с вами была судьбоносной. Не иначе. Вы и с другими так встретились? Разрушили их. Каждого так, как он заслужил? — Не нам судить: заслужил или нет. — Осталось только пробить границу и показать всем людям, какие они засранцы. Да? — Фрэя отняла руки от лица. Голубые глаза посмотрели в душу, и Джин не смог выдержать этот взгляд. — Прошу, оставь меня, Сокджин. Я хочу побыть одна. Быль всё та же: метро, мутанты, вечная зима, лучевая болезнь, как повседневность. Кровопускание — вместо лечения. Надежда на чудо. Что ещё может поведать тот, кто самолично пытался спасти людей там — под землёй? Ему не понять принципы всепрощения. И он никогда не сможет забыть, что бросил тех людей под землёй точно также, как бросили их подобные Фрэе.***
Чимин встречает Юнги под ночь. Тот часто теперь надолго уходит по делам, а возвращается весь пыльный, провонявший машинным маслом и потом. Но возвращается счастливым. Потому сталкер улыбается, наливая в кружку холодный ягодный напиток из бочки, который тут что-то вроде домашнего вина. Авторский самогон Агуста, увы, кончился. — Что нового? — Тебе интересно? — Ну. — Юнги прикурил от факела. — Мы же теперь пара. С хуя ли будет не интересно? — Уши в трубочку опять. — Чимин закатил глаза. — Из тебя плохой романтик. — Скажи честно, что херовый. — Ага. Немного пены выплеснулось на стол, осталось липкими розовыми пятнами на светлой древесине. Железная кружка в руке влажная — от перепада температур на боках выступил конденсат. Чимин первым отпил, а под внимательным взглядом механика чуть не поперхнулся, закашлялся и отвернулся. — Завтра тут останусь, — сказал Юнги. — Заебался я там бегать. Хоть и пиздец интересно. — Как раз поможешь мне. — С чем? Уже утром Юнги громко ругался, что его вытащили из постели раньше, чем солнце появилось из-за линии горизонта (конечно, причина, названная им прозвучала не так культурно). — Бля. Лучше бы я пошёл на подлодку, — изрёк механик, протирая глаза. — Снова мы здесь. — На этих словах из новенького дома вышел Тэхён. За ним, поправляя майку, перешагнул порог Чонгук. — С такой… охуительной компанией!