Миг между прошлым и будущим

Гарри немногим больше пяти лет, когда он, наконец, вырастает достаточно для того, чтобы, приподнявшись на мысочки, увидеть свое отражение в большом зеркале в прихожей и хорошенько рассмотреть свое отражение. Его никогда не фотографировали, а искаженный силуэт в витринах магазинов никогда не удавалось разглядеть: его протаскивали мимо них слишком быстро, в глазах расплывалось, и он знал лишь, что маленький и щуплый, а его черные волосы похожи на огромное гнездо. В тот момент, когда он подтягивается, пальцами цепляясь за раму, он почти отскакивает в ужасе, потому что его лицо рассечено страшным шрамом. Он начинается на лбу и ветвится вниз, разделяя левую бровь пополам, белеет слишком близко к уголку зеленого глаза, заканчиваясь на щеке. Гарри не знает, хорошо это или плохо, но одно понимает ясно: он отличается от других. Возможно, поэтому дядя с тетей так сильно ненавидят его? Гарри семь, когда он случайно подслушивает гордое «шрамы украшают мужчин!» от мальчишки-старшеклассника, который в школьном коридоре хвастает друзьям глубокой царапиной на щеке. Плечи невольно расправляются, и Гарри позволяет себе робко улыбнуться, впервые в жизни не думая о своем шраме, как об уродстве, клейме не-такого-как-все. На следующий день он убирает густую челку с половины лица и видит, как все на него таращатся. Он не думает, что это плохо. Его волосы после очередной стрижки, сопровождаемой гневными причитаниями тети Петунии, за ночь отрастают всего ничего и больше не лезут в лицо. Благодаря этому и купленным на барахолке по настоянию школьного доктора очкам он, наконец, видит лучше и перестает врезаться в углы и стены. И думает о том, что жизнь не так уж и плоха, как казалось. Все рушится, когда Гарри восемь, и Дадли возвращается домой с распухшим зареванным лицом и жутким порезом на ноге. Тетя Петуния почти валится в обморок, а дядя Вернон раздувается от гнева, и Гарри посмеялся бы над ними, если бы не злые слова, что рассыпаются из их ртов. «Это ужасно, просто ужасно! Мы сейчас же поедем в больницу! Ее нужно зашить!» — истерично вопит тетка, пока отдирает с толстой ноги прилипшую окровавленную штанину. «Не хватало еще, чтобы у нашего Дадлика остался шрам! Такое уродство просто перечеркнет всю его жизнь. Шрамы носят только ненормальные чудовищные уродцы!» — гремит дядя Вернон, то и дело пронзая Гарри дикими взглядами. Гарри чувствует, как у него внутри что-то обрывается, и плетется к себе в чулан. Утром следующего дня он просыпается и понимает, что вновь видит мир только наполовину: его волосы отросли обратно. К десяти годам Гарри учится не обращать внимания на злые языки, тычки и побои. Да, он не такой, как остальные, но это просто он. Просто Гарри, мальчик со шрамом до конца своих дней. Он должен это принять, пока люди вокруг не сломали его. Пока еще не слишком поздно. Гарри одиннадцать, и он узнает, что он волшебник, а его шрам, как и он сам, знаменит во всем магическом мире. Он счастлив как никогда. (Ему по-прежнему одиннадцать, когда в его адрес прилетает первое в магическом мире оскорбление. Презрительное «шрамоголовый», брошенное в лицо Драко Малфоем. Сначала он сильно огорчен и боится, что все вернется на круги своя, но повторять за Малфоем почему-то не спешат, и в конце концов Гарри решает для себя, что это не ненависть, не отвращение, а… зависть? Ему впервые в жизни кто-то позавидовал! Поняв это, Гарри перестает обижаться на злые подначки, лишь возвращает сторицей и задорно смеется, когда острое лицо смешно искажается гневом.) Гарри четырнадцать. Его тело пополнилось множеством новых отметин, полученных в стычках с Волдемортом и его прихлебателями, во время Турнира Трех волшебников, а некоторыми наградил и Малфой. Тогда Гарри вновь начинает слышать фразу «шрамы украшают мужчин» — она восторженно летит в спину, она звучит во влюбленных вздохах, она витает в воздухе. Гарри не может понять, в чем смысл. Это просто шрамы, метки на его теле, которые до конца дней будут напоминать о круговерти неприятностей, окружавших его в Хогвартсе. Они не красивые — они просто есть. Гарри шестнадцать, и тело Драко Малфоя, распростертое у его ног в луже крови, кажется, будет сниться ему в кошмарах вечность. Его отрывистое хриплое дыхание, болезненные стоны и слезы, стекающие по мокрым вискам, отпечатываются в памяти. Когда Снейп врывается в туалетную комнату и, отпихивая Гарри в сторону, судорожно залечивает глубокие раны на трясущемся от боли теле, Гарри молится лишь об одном: лишь бы не осталось следов. Он не сможет себе этого простить, ведь, даже если шрамы и украшают мужчин, Драко Малфой явно не тот, кто станет с гордостью носить подобное «украшение». Гарри восемнадцать. Волдеморт повержен, но это не приносит радости. Все, что он чувствует, — это бесконечная усталость и растерянность. На его теле не осталось живого места, но Гарри просто плевать на это. Плевать на все. Иногда он желает уснуть и больше никогда не открыть глаз. Реже — проснуться в мире, где единственными его проблемами могли бы стать чертов шрам на лице, с которого все началось, и ненависть родственников. Тогда все было проще. Все меняется в тот момент, когда к нему подходит Малфой. Он неловко пытается извиниться за все — вообще за все, но ему явно не хватает слов. Гарри почти не слышит обрывчатых фраз, он смотрит в тускло-серые глаза и видит в них отражение своей бесконечной усталости. Он замечает тонкую белесую полоску, что берет начало у острой линии челюсти и уходит вниз, ныряя под воротник-стойку темной мантии, и его захлестывают вина и стыд. Гарри протягивает руку и со слабой улыбкой предлагает начать все сначала. Малфой замолкает на полуслове и всего на миг его лицо расчерчивают облегчение на грани истерики и радость. У Драко Малфоя холодная жесткая ладонь, и Гарри цепляется за нее, как за последний оплот смысла в жизни. Гарри двадцать, когда он в полной мере понимает, почему всех вокруг так восхищают его шрамы. От одного только взгляда на гибкий торс, ладный разворот плеч и изящную шею, увитые сетью тонких, почти незаметных шрамов, он готов выть, потому что такой бури чувств у него не вызывало ничто. Поутихшие волны вины и раскаяния, распирающее восхищение и неудержимое возбуждение венчают бесконечный айсберг, развернувшийся в его душе. Гарри часто прослеживает кончиками пальцев дорожки шрамов, оставленных его злополучным проклятием, и Драко мелко дрожит под ним и отчаянно краснеет. Гарри целует их. Возможно, это выглядит как попытка вымолить прощение, но они оба знают, что это не она. Это принятие, любовь и нежность. И когда Драко впервые несмело касается ветвистой молнии на его скуле, Гарри понимает, что больше не стыдится ее. Потому что Драко тоже принимает его — вместе с бесчисленными шрамами и их историей. С этого момента и до конца своих дней Гарри Поттер по-настоящему счастлив.