***
Энрике звонит вечером следующего дня. По его голосу Пауло не понимает, нормально с ним всё или нет, потому что друг лишь кратко указывает время приёма и отключается. Дибала быстро собирается, вызывает такси и уже через двадцать минут стоит перед дверью, чувствуя подсознательный, ничем не объяснимый страх. Заходить не хочется. Но дверь, открывшаяся так внезапно, что чуть не ударила его по лбу, и выглянувший Энрике мигом меняют его решение. — Я слышу, как ты мнёшься тут, — насмешливо говорит друг, но тут же серьезнеет и сторонится. — Проходи. Пауло устало плюхается в кресло, рассеянно оглаживая широкие подлокотники. Энрике садится на своё место за компьютер и молча начинает перебирать бумаги. Молчание Пауло угнетает. Подсознательно он чувствует себя загнанным в угол и забитым палками, вспоминает, как когда-то давно, в детстве, они с мальчишками (он был там главным заводилой) в шутку загнали и забили одного мальчика, их погодка. Не до смерти, конечно, но смотреть в глаза его родителям потом было стыдно. Зачем они это сделали тогда, Пауло и не скажет сейчас. Наверное, было интересно понять тот азарт, что чувствует сильный при виде слабого. — Как Адриэль? — внезапно спрашивает он Энрике про его жену, не в силах больше ждать, когда тот заговорит первым. Тот смотрит на него вскользь. — Беременна, ждёт двойню, — отвечает он как-то резко, а после на выдохе произносит: — Пауло, у тебя острый миелоидный лейкоз. В больших тёмных глазах мелькает ощутимая горечь. Точно не услышав Энрике, Пауло продолжает безмятежно смотреть на него, думая о том, как же хорошо, наверное, стать отцом сразу двоих, но потом его мысли запинаются, замирают на мгновение, повторяя раз за разом странный диагноз в попытках расшифровать его. Острый миелоидный лейкоз. Что это? Пауло не знает, но от догадки, ввинтившейся в голову, становится трудно дышать. — У меня что? — переспрашивает он, не в силах повторить за Энрике, и тот откладывает бумаги на стол, ловит на себе его взгляд, зацепляет, не позволяя отвести глаза. — Лейкемия. Рак. Опухоль миелоидного ростка крови. Развивается очень быстро, без лечения приведёт к… Пауло не слышит его. Страх душит, сдавливает горло. В ушах шум. Рак. За что? Он рос на убеждении, что всё, что случается вокруг него с другими людьми, с ним никогда не произойдёт. И до этого момента это убеждение срабатывало. Теперь — рак. Он был недостаточно сильным, чтобы справиться с ним. Недостаточно. Что скажет мама? Всё вокруг него пропадает, остаётся лишь вязкий липкий страх, тянущий за собой, и рождающаяся где-то глубоко в груди боль. Он задыхается, скребёт ногтями рёбра, качает головой, пытаясь стряхнуть с себя это оцепенение, но бесполезно. — Пауло, — слышит он собственное имя, словно сквозь толщу воды, и до боли закусывает внутреннюю сторону щеки, — тебе плохо? Дать лекарства? Пауло мотает головой, с силой зажимая между коленей ладони. Его душат слёзы, но он молчит, не позволяя им пробиться наружу. В конце концов, это просто рак. От рака ведь не всегда умирают, так? Мама Криштиану ведь вылечилась. Вроде бы. Мама Криштиану… Криштиану… Пауло не знает, почему сейчас думает о Криштиану. Просто Криштиану, как ни странно, помогает ему обрести над собой контроль — стоит только вспомнить, через что он прошёл и не сломался. Криштиану — его герой. Почему так тяжело? — Это лечится? — глухо спрашивает Пауло, глядя не мигая на статуэтку индийского слона с поднятым хоботом около компьютера Энрике. — У тебя развёрнутая стадия, — отвечает тот, чуть помедлив, — вторая. Химиотерапия возьмёт. Была бы последняя, терминальная, я бы не поручился. Но… ты слишком поздно пришёл, Пауло. Теперь… — Не говори им, — лихорадочно перебивает его Пауло, болезненно сверкая запавшими глазами, — я прошу, Рикки, не говори им. — Не говорить кому? — переспрашивает Энрике, и Пауло вскакивает с кресла, чувствуя одновременно непреодолимый порыв злости и желание закричать. — Им всем! Моей команде, моей семье. Моему тренеру. Энрике, я не хочу терять всё это из-за болезни, которую можно вылечить, а если я потеряю, я никогда больше их не верну. Ты знаешь, что это так. Кому нужны сейчас больные? Энрике молчит. Пауло нервно кусает губы, чувствуя, как его вновь колотит, как в лихорадке. — Пожалуйста, — тихо просит он, вновь опускаясь в кресло, — они — это всё, что у меня есть. Энрике качает головой, отворачивается к компьютеру. Пауло бессильно сжимает и разжимает пальцы, бегая глазами по кабинету. Отчаянное желание не говорить никому о своей болезни душит его, накрывает с головой. От чувства собственной беспомощности на глаза всё же наворачиваются злые слёзы. — У меня есть деньги, — упрямо шипит он, надеясь, что его голос дрожит не настолько сильно, насколько ему кажется, — я заплачу столько, сколько ты захочешь. Почему ты не можешь дать мне шанс играть дальше? Футбол — моя жизнь, Энрике, точно так же, как медицина — твоя. Что бы ты сделал, если бы её забрали у тебя? — Вот только я не болен смертельно, — отрезает друг, и Пауло осекается, вновь вскакивает с кресла, мечется по комнате загнанным зверем, и картина невесёлого будущего вмиг встаёт перед глазами. В лучшем случае, «Ювентус» разорвёт с ним контракт и выпроводит на улицу, и прощай всё то, на что он потратил всю свою жизнь. Об этом узнают все. Ленивый не спросит его, какой же такой образ жизни он вёл, что раньше времени сводит себя в могилу. В худшем… О худшем Пауло не хочет даже думать. Он останавливается, бессмысленно сверлит взглядом статуэтки зверей за стеклом. — В Риме есть онкологическая клиника, — спокойно говорит Энрике, переводя на Пауло глаза. — Тебе надо постоянно быть там. Ежедневно. Ты же понимаешь, что невозможно одновременно быть и в Турине, и в центре Италии? — Не смей, — цедит Пауло сквозь зубы, — сука, не смей так со мной говорить. Я не умираю. — Я им не скажу, — бесстрастно продолжает Энрике, и Пауло боязненно задерживает дыхание, не веря, что он только что… согласился. — Но ты будешь придумывать сам, как тебе жить на три города и успевать играть в футбол. Это бесполезно. Ты уже сдаёшь, Пауло. Лейкоз прогрессирует очень быстро, и если не сделать с ним что-то сейчас, для тебя всё закончится совсем плачевно. Пауло молчит. Тигр скалит острые зубы, пантера рядом с ним замирает, прижавшись животом к гладкому покрытию полки. У него рак. — Ты знаешь, что люди умирают от этого? — жёстко продолжает Энрике, и аргентинец стискивает зубы. — Знаешь, скольких онкологических больных я видел? Химиотерапия помогает лишь в семидесяти процентах случаев, в остальных же тридцати она лишь способствует развитию болезни. Я не знаю, в какую из этих групп попадёшь ты. Нельзя так гробить свой организм, Пауло. Первое, о чём ты должен думать сейчас — лечение, и уже потом футбол. На кого ты равняешься в своём безумном стремлении стать лучше всех ценой собственного здоровья? Пауло по-прежнему молчит, лишь бешено смотрит на друга исподлобья, внезапно напоминая ему разгорячённого дикого коня перед тем, кто собирается его укротить. Энрике знает, что он не сдастся и будет идти до последнего. Знает, что принесённые ему анализы оказались хуже, чем те, которыми он только что поделился с ним, и что работающий в этой клинике онколог прямо сообщил о возможности отрицательного воздействия химии на изношенный, измученный лейкозом организм. Он знает ещё и то, что большинство больных, узнавая о своём страшном диагнозе, опускают руки и сдаются. Немногие из них действительно вылечиваются. Развивающаяся с каждым днём медицина увеличивает процент ремиссии и полного излечения, но процент по-прежнему остаётся процентом, и полностью он не пропадает. Энрике смотрит на Пауло и видит изъеденного лейкемией мертвеца — и ничего не может с этим поделать. — Пауло, — выдыхает он устало, потирая лоб ладонью, и видит, как по чужому лицу мимолётно проскальзывает странная мрачная тень, — я не хочу обрекать тебя на смерть, но то, что ты просишь, так и называется. Пауло упрямо качает головой, крепче стискивая зубы. Светло-зелёные глаза моментально леденеют, и на Энрике смотрит уже не мальчишка, добившийся славы в двадцать пять лет, а постаревший в один день на несколько лет мужчина. — Я так хочу. Энрике, это всё, что у меня есть. Я не могу потерять это, — отрезает он и этим сам подписывает себе приговор.***
На улице опять дождь. Пауло такси не вызывает, решив дойти до отеля пешком. В голове сумбур, в груди — появившаяся недавно теснота, мешающая дышать. Он идёт медленно, засунув руки в карманы джинсов, останавливается иногда, разглядывая застеклённые витрины магазинов и кафе с завлекающими названиями. Милан — красивый город, он бы возвращался сюда не раз и не два, но не при таких обстоятельствах. Пауло думает обо всём, только не о болезни, но она словно сама просачивается в мозг, не отпуская от себя ни на секунду. В животе вновь просыпается знакомое чувство тошноты и одновременно голода, виски сдавливает пульсирующей болью, Пауло злобно стискивает зубы, сжимая руки в кулаки и впиваясь ногтями в ладони. Ноги подламываются, и он обессиленно опускается прямо на мокрую мостовую рядом с очередным кафе. Дождь бьёт его по спине. Пауло невольно думает о том, что, кажется, попал как раз в одни из тех редких дней, когда в Милане идут безостановочно дожди. Наверное, можно назвать это чудом. Ему холодно. И противно. И мерзко. Он шмыгает носом, но глаза остаются сухими. В конце концов, ему же не сказали, что он умирает, так? Энрике не говорил об этом прямо. Почему он обязательно должен попасть в эти тридцать процентов тех, кого не взяло лечение? У него есть деньги, много денег. Пауло разжимает кулак, касается ладонью мокрого камня, рычит, сипло выпуская воздух, жмурится, но не плачет. Он не умирает. Этого достаточно. От рака излечивались и до него. К тому же, всё решают деньги. Мысли вновь возвращаются к деньгам, точно беспрерывно идут по кругу, и Пауло встряхивает головой, с трудом опираясь о стену и поднимаясь на ноги. Те одиночные прохожие, снующие мимо, на него даже не смотрят. Милан — красивый город. В нём он оставил свою безмятежную молодость.***
В предматчевой конференции на этот раз участвуют Аллегри и Бернардески, которого взяли буквально в последнюю минуту, заменив им отговорившегося Кьеллини. Федерико вопреки ожиданиям чаще отмалчивается, предоставляя слово тренеру, смотрит перед собой прямым, ничего не выражающим взглядом и находит в себе силы улыбаться всякий раз, как к нему обращаются журналисты. Отвечая односложно и неинтересно, Федерико знает, что тем самым навлечёт на себя недовольство многих, но особо не утруждается. Массимилиано косо поглядывает на него, видимо, жалея, что вместо разговорчивого капитана взял отчего-то молчаливого сейчас Феде, но тот эти взгляды, видимо, не замечает. Ему скучно. На самом деле, ему безумно скучно. Когда вся эта вымораживающая ерунда заканчивается и Федерико собирается направиться к своим, тренер останавливает его. — В следующий раз подбирай слова поинтересней, — недовольно цедит он, и Федерико поджимает губы, — всё же они делают нам историю. Массимилиано уходит, не дожидаясь ответа. Федерико смотрит в прямую твёрдую спину, пока тот не скрывается в одной из комнат. До матча ещё полно времени, и он решает позвонить Пауло. Завтра тот обещал приехать, и, если честно, можно было бы подождать, но ждать Феде не любил. В раздевалке никого пока нет. Федерико садится на скамью, прислоняясь спиной к прохладной стене, находит нужный контакт, прижимает телефон к уху. Долго идут гудки. Феде думает, что Пауло не слышит звонка, а Пауло в это время сверлит взглядом мерцающим экран и стирает с него капли дождя, не зная, в состоянии ли он ответить сейчас хоть что-нибудь. И всё же он снимает трубку, поправляет наушник в ухе и молчит, глядя перед собой потухшими глазами. — Привет, — весело здоровается Федерико, и этот голос больно отдаётся внутри по тщательно сдерживаемому горю. Пауло с силой закусывает внутреннюю сторону щеки, понимая, что не видит ничего уже не из-за дождя, а из-за мутной пелены слёз. — Как ты? Федерико настораживается, когда слышит в трубке странный звук, похожий не то на всхлип, не то на злобное рычание. Веселье тут же пропадает. Странная мысль бьётся в голове, но никак не может найти выход наружу, сложиться во что-то единое, слаженное — кажется, Феде стоит лишь посильнее потянуть за нитку, и клубок запутанных событий окажется на его ладони. И он тянет. Но не за ту. — Пауло? — тихо спрашивает он, и сердце замирает, а внутри что-то сжимается, когда он слышит хриплое, сдавленное, произнесённое точно на выдохе: — Да? — Я волнуюсь за тебя, — переходит Федерико в наступление, зная, чувствуя, как ощетинивается сейчас Пауло. — Мы все волнуемся за тебя. И Аллегри, и Мира, и… — И Криштиану? — бесцветно вдруг спрашивает Пауло, и Феде болезненно кривит губы. — И Криштиану, — так же бесцветно отвечает он. Глупый. Глупые они оба. — Хорошо, — тихо говорит Пауло, чувствуя, что сдерживать слёзы у него больше не получается. Он запрокидывает голову, подставляя дождю лицо, после резко наклоняется и молча плачет, впиваясь зубами во внешнюю сторону ладони, измождённый и раненный страшным диагнозом. Федерико напряжённо слушает глухое сдавленное шипение и прерывистые выдохи, чувствуя, как от глухой неизвестности и болезненно острой жалости становится трудно дышать ему самому.