***
В римском онкологическом центре, рекомендованном ему Энрике, Пауло чувствует себя неуютно. Пока его ведут по коридору мимо закрытых дверей и зашторенных жалюзи окон, он нервно оглядывается, не желая показывать, насколько пугает его это место. Навстречу ему и сопровождающей его медсестре в инвалидной коляске полная женщина везёт худую как скелет девочку в больничной светло-голубой рубашке. Бледная гладкая голова бессильно склоняется набок, огромные тусклые глаза смотрят прямо на Пауло, и тот чувствует, как неприятно сдавливает горло от странного ощущения страха и собственной беспомощности. Девочку провозят мимо, и Пауло невольно поворачивает голову, следя за коляской до тех пор, пока та не скрывается за углом. — Её вылечат? — свой голос кажется ему чужим, неживым. Медсестра бросает на него краткий взгляд. — Нет, — с тихой печалью отвечает она, — Рахель умрёт через несколько дней. Пауло ничего не отвечает. Мутные, будто подёрнутые плёнкой глаза девочки отпечатываются в памяти. В кабинете, куда его наконец приводят, уже ждёт врач. Пауло садится перед большим тёмным столом, натянуто улыбается. Врач листает в компьютере документы, по-видимому, с его диагнозом, и Пауло молчит, не желая его отвлекать. Наконец, мужчина отрывается от изучения бесчисленных листов, приподнимается за столом и протягивает Пауло руку. — Амадео Кавалли, ваш главный лечащий врач на протяжении определённого срока. Пауло аккуратно пожимает большую тёплую ладонь. — Очень приятно. — Польщён встречей с вами, правда, надеялся, что она состоится при других обстоятельствах, — Амадео смотрит на него, чуть спустив на нос очки, и Пауло осторожно кивает, не понимая, к чему он вообще вставил это. Амадео тут же садится, сцепляет перед собой пальцы и медленно, с врачебной расстановкой, начинает говорить о том, что Пауло предстоит пережить в ближайшее время. Дибала слушает, пытаясь вникать во всё, но постепенно теряет нить рассуждений и просто тупо смотрит на врача, чьё лицо начинает неприятно раздражать. — А нельзя справиться как-то хирургически? — спрашивает он, когда Амадео заканчивает краткую обрисовку его болезни. Пауло категорически не хочет показывать, как сильно его не привлекает перспектива ежедневных усыплений и манипуляций с собственной спиной, но, кажется, в попытке скрыть это он не преуспел. Амадео вновь смотрит на него поверх очков. — У вас лейкемия, а не опухоль, — спокойно говорит он, словно до этого говорил такое многим людям. Пауло невольно интересуется, сколько случаев среди тех, кто прошёл через этого врача, оказались летальными. — С помощью операции от этого избавиться невозможно. Он говорит что-то ещё, но Пауло уже не слушает, разглядывая чистые белые стены кабинета. На них нет ни дипломов, подтверждающих врачебную квалификацию, ни картин, ни чего-то другого, и он чувствует, как медленно леденеют от страха ладони. В памяти вновь всплывает отсутствующий взгляд смертельно больной девочки, и страх только усиливается. Почему здесь так пусто?***
В Турин Пауло возвращается поздней ночью. В городе тихо. Мигают огни аэропорта. Прямо оттуда Пауло вызывает такси и молча любуется, прислонившись лбом к холодному стеклу, ночными, практически пустыми улицами. Приятно пахнет мужским одеколоном. Когда он вообще взял в привычку постоянно брать такси? Хочется только одного — спать. Долго спать и не просыпаться. Мысль о том, что однажды он может заснуть и не проснуться, бросает его в холодный пот, и Пауло бледнеет, вспоминая взгляд той больной девочки, смотрит в широкий затылок таксиста и хочет окликнуть его, но боится, что тот узнает его и расскажет каждому жителю этого маленького города о его страхах. — Вы смотрите футбол? — набравшись смелости, всё же спрашивает Пауло, не понимая, откуда взялась в нём эта робость — раньше он мог лезть к быку на рога, лишь бы доказать кому-то, что он, именно он может сделать это, никто больше. Сейчас же страшно, точно со смирением со своей страшной болезнью пришло, наконец, осознание ценности жизни. — Только хоккей, — отзывается таксист, и Пауло расслабляется. Он перебирает пальцами, поглаживая колени, и внезапно тихо говорит себе под нос, не зная, услышат ли его или нет: — Что бы вы сделали, зная, что смертельно больны? Интересно, а что хотела сделать та Рахель? Ему не отвечают достаточно долго, и аргентинец думает, что его всё же не услышали. Хочется спать. В последнее время ему постоянно хочется спать. — Я не люблю свою жену, — наконец, медленно отвечает мужчина, и Пауло теряется, не понимая, при чём тут это. — И она меня тоже не любит. Женщина, которую я люблю больше жизни, уехала на юг, в Сицилию. Я обидел её, очень сильно обидел, и, знаете, если бы я знал, что умираю, я бы улетел к ней и извинился. Для меня этого бы было достаточно. Пауло молчит. Ему кажется, что его где-то крупно наёбывают — такой любви не бывает. Он бы вряд ли поехал в Сицилию за Орианой, если бы та решила уехать, хотя таксисту тут в отличие от него терять нечего — есть только нелюбимая жена и странная работа. — И я бы съел лоток клубники, — внезапно улыбается таксист. — У меня аллергия на клубнику, и в последний раз я ел её в детстве. А какая разница, на что у тебя аллергия сейчас, если ты умираешь? Дибала поднимает уголки губ в слабой улыбке. Болен именно он, вот только что делать сейчас, он не знает. С таксистом Пауло прощается скомканно, оставляет на ладони выуженную из кармана скомканную стоевровую бумажку и вылезает из машины на свежий воздух. В его доме горят мягким огнём окна. Он помнит, что, уезжая, выключал везде свет. Как только Пауло открывает дверь, в нос отчётливо бьёт сладкий знакомый запах женских духов. Он осторожно проходит по коридору, заглядывая поочерёдно во все комнаты — ему же не могло показаться, так? Где-то здесь должна быть Ориана, вот только её нет ни в гостиной, ни в спальне, ни в ванной, ни в джакузи. К нежным духам примешивается запах запечённой курицы, и у Пауло тут же начинает урчать в животе — он не ел с самого утра. Ориана на кухне. На ней повязан облегающий точёную фигуру фартук с изображением прованских трав, чёрные волосы собраны в высокий хвост. Перед ней на плите стоит глубокая стеклянная овальная миска, в которой ещё шкварчит маслом печёная картошка и курица. Ориана замечает Пауло только тогда, когда тот отходит от двери, около которой стоял всё это время, бросает фиолетовую лопатку, подлетает к нему и обвивает руками его шею, ласково заглядывая в глаза своими большими светлыми глазами. Пауло молча утыкается носом в тёмные волосы, вдыхая аромат её духов, кладёт ладони на тонкую талию. — Я скучала, — радостно щебечет Ориана, а Пауло напряжённо прислушивается к собственным ощущениям в ответ на её ласку. — Ты, между прочим, мог позвонить, когда приехал. Почему я все новости узнаю от Джорджины, а не от тебя? Пауло неопределённо поводит плечом. Ему и самому интересно, почему так постоянно выходит, вот только спросить об этом не у кого. Вслушиваясь в свои ощущения, он понимает, что не испытывает к ней ничего, кроме тёплой, почти родственной привязанности. Он не любит её, как любил раньше, поэтому и не полетел бы за ней в Сицилию. Плавные изгибы её тела кажутся ему скучными, надоевшими и обыденными, а когда тонкие ладони касаются его бёдер, Пауло чувствует на обнажившейся коже не мягкие, осторожные прикосновения, а вкрадчивое, жёсткое давление длинных пальцев. — Ори, я устал, — противится он её поглаживаниям и не врёт, потому что перед глазами уже расплываются разноцветные пятна, а в ушах шумит. По-видимому, сказывается действие странного лекарства. Ориана вскидывает брови, обиженно поджимает губы. Пауло понимает, что задел её, но исправить ничего не может. Спать хочется. — Хотя бы поешь, — кивает девушка на поздний ужин, и Пауло, понимая, что сейчас не стал бы и есть, при одном взгляде на явно расстроенную Ориану не может заставить себя отказать ей опять. — Я старалась. Пауло целует её в висок, убирая руки с округлых бёдер, садится за стол и, подперев тяжёлую голову рукой, следит за тем, как Ориана носится по кухне вихрем, расставляя тарелки и столовые принадлежности. Глаза становится всё тяжелее держать открытыми, и он впивается ногтями в тонкую кожу лба и надбровья, чтобы хоть это привело его в порядок. Ориана, наконец, накладывает ему слоновью порцию, сама садится напротив него и смотрит с лёгкой полуулыбкой. Пауло протирает глаза, смотрит в тарелку, поднимает взгляд. — Я столько не съем, — уточняет он. — Съешь, ещё как съешь, — отрезает Ориана. — По моим соображениям, ты должен быть голодным. Пауло с трудом удерживается от комментария. По твоим соображениям, я должен быть здоровым.***
Федерико щёлкает пальцами у него перед лицом, выводя из состояния транса. Пауло моргает, хмурится, с усилием отводит глаза — Криштиану там, совсем недалеко, смотрит прямо на него. Они практически не разговаривали эти два дня. Криштиану, видимо, предпочёл забыть о том, что сам же и сделал, больше не говорил ничего на эту тему и не касался… так. Остались ободряющие похлопывания по плечу, остался его любимый жест, когда он, проходя мимо, запускал пальцы в вечно взъерошенные волосы и тянул на себя, а Пауло, весело встряхивая головой, должен был освободиться от этой хватки. Это всё осталось. А вот то минутное помутнение ушло, будто бы его и не было. Пауло первым об этом говорить не хотел, только в глубине души однажды промелькнула горькая догадка, что, по всей видимости, Криштиану с Джорджиной помирился. Непонятно, почему, но эта мысль вызывала лишь отторжение, неприязнь и глухое раздражение. Криштиану повеселился, Криштиану было весело, а вот ему, Пауло, сейчас и тогда было совсем не весело. И вот теперь он смотрит на него. Сначала Пауло казалось, что он ошибся, что Криштиану, как обычно, смотрит вскользь и сквозь него, но потом, когда Криштиану, прищурившись, улыбнулся и сдвинулся с места, направившись к нему, Пауло понял, что ошибкой вообще было то, что он подумал, будто бы Роналду забудет то, что было в душевых. Криштиану не забыл. Криштиану помнит всё. Именно поэтому, когда Федерико одёргивает его, Пауло с поспешной радостью переключает на него внимание. — Что ты говорил? Федерико недовольно поджимает губы, и Пауло, принимая это на свой счёт, возмущается: — Что? Я не слышал. Федерико думает, что вполне мог бы закатить грандиозный скандал, если бы у него были привилегии это делать. По сути, он ему только знакомый, даже не лучший друг, и выражать своё недовольство вот так, ни с того ни с сего, он не может. Хотя причины есть. Федерико понимает, что уступает португальцу уже хотя бы в том, что он — не Криштиану Роналду. Идти на него так же глупо, как и бессмысленно, и это невольно напоминает Феде бои между самцами за самку с одной только разницей — у них-то самки нет. Что ему остаётся? Стоять и смотреть. А ещё незримо быть рядом всякий раз, как Пауло нуждается в поддержке. В последнее время Федерико остро чувствует рассеянность и постоянное напряжение, витающее вокруг него, и боится отойти даже на шаг, потому что всякий раз встречает направленный в его сторону взгляд, полный немой просьбы о помощи. Отойти страшно. Отойти невозможно. Вот только он всегда на ступень ниже. Федерико незаметно выдыхает, пытаясь унять в груди странное давящее на рёбра чувство, и, подбирая слова, повторяет: — Аллегри уходит после окончания сезона. Пауло присвистывает, смотрит на него с любопытством, и от этого взгляда болезненно заходится сердце. Без шансов. — Серьёзно? А почему? Федерико пожимает плечами. — Этого не говорят, — уклончиво отвечает он, — слышал просто, что его хотят заменить. Зиданом. — Ага, Зиданом, — фыркает Пауло, вновь невольно смотря в сторону, на подходящего ближе Криштиану, которого только что задержал на два слова Ругани. — Не пойдёт он сюда. — Криштиану будет доволен, — как бы невзначай бросает Федерико, следя за чужими эмоциями, и не прогадывает — Пауло недовольно поджимает губы, по лицу скользит странная тень, точно он одновременно хочет что-то сказать и не знает, что именно говорить. Федерико знает все его эмоции, угадывает жесты, читает его, как самого себя, и порой от этого становится страшно. — Мне всё равно, — как можно равнодушнее бросает Пауло, а Феде со странной горечью думает о том, что он врёт. — Привет, Криш. Криштиану останавливается рядом с ними. Улыбка приклеивается к его лицу, как неживая, и Пауло вновь теряется, стараясь всё же держать напускную браваду на лице и в движениях. — Не возражаешь, если я твоего возлюбленного уведу? — Федерико вспыхивает, смотрит исподлобья, и Криштиану довольно улыбается, замечая, какой эффект произвели его слова. — Расслабься, Феде, я шучу. Пауло, на пару слов. Пауло вскидывает глаза, с опаской смотрит на Федерико, будто тот — единственное, что держит его на месте. Федерико знает, что если скажет «нет» — проблем не миновать, поэтому молча кивает, добавляя: — Уводи, куда хочешь. Криштиану снова улыбается, отворачивается и отходит, зная, что Пауло пойдёт за ним. И тот, выждав немного неизвестно для чего и мечтательно улыбнувшись Феде, вприпрыжку бросается следом, не обращая внимания на ноющую боль в ногах, требующих немедленного отдыха, а не очередной нагрузки. По правде говоря, Пауло кажется, что ещё шаг — и он упадёт, рухнет тут же, на поле, прямо в ногах Криштиану, и это будет довольно символично. — Что ты хотел? — первым спрашивает он, когда Криштиану всё же останавливается недалеко от веселящихся Матюиди и Эмре Джана и первое время стоит молча, глядя на одноклубников. Роналду опускает на Пауло взгляд. Аргентинец выглядит странно уставшим, хоть от тренировки прошёл только час, и невыспавшимся. Синяки под глазами оттеняют нездоровую бледность кожи, и Криштиану отвлечённо думает о том, что врачи в Милане, похоже, абсолютно не квалифицированные, раз назвали его здоровым. — Спросить, как ты, — говорит он, а Пауло хмурится. — И спросить, свободен ли ты сегодня вечером. — Свободен для чего? — тут же спрашивает аргентинец, и Криштиану усмехается уголками губ. Пауло тут же понимает свою ошибку и осекается. — Для прогулки. Хотел прогуляться и, может быть, посмотреть итальянские красоты. Криштиану говорит так, что Пауло кажется, будто тот издевается. Он недоверчиво смотрит на него, пытаясь понять, прав он или нет, но у него не получается, и он оставляет это. — Ты их видел уже. — Думаешь, все? Пауло быстро облизывает губы, смотря перед собой. — Нет, я занят, — отвечает он и скрывает ликование, когда в тёмных глазах на секунду проскальзывает разочарование. — Извини. Попроси кого-нибудь другого. Феде, например. — Может, попрошу, — отстранённо соглашается Криштиану, и Пауло собирается уже уйти к Бернардески обратно, но вспоминает что-то и останавливается. — Почему ты сказал «возлюбленного»? Криштиану снисходительно смотрит на него, по его губам гуляет насмешливая улыбка. — Тебе стоит иногда замечать, как он на тебя смотрит.***
Они опять вкалывают ему что-то, от чего невыносимо хочется спать. Пауло лежит на спине, смотрит в потолок слезящимися глазами, пока ему ощупывают руку и живот, касаются колена, растирают затвердевшую мышцу. Хочется сказать, что ему больно каждый раз, как Амадео нажимает на что-то в его теле, но он молчит, не зная или не понимая, что в его случае надо говорить обо всём. — Долго вы мотаться-то будете? — спрашивает врач, и Пауло прикрывает глаза, больше не в силах держать их открытыми. — Я настоятельно рекомендую вам остаться у нас в клинике до полного выздоровления. «Не затащите», — мрачно думает Пауло, а в голове всё стоит невесёлая картина его выдворения из любимого клуба. Он не может этого допустить и не допустит. — Мне и так хорошо, — лениво отвечает он, борясь с наступающим сном, — не жалуюсь, спасибо. С каждым днём всё больше болит живот. Амадео говорит, что есть такой побочный эффект от химиотерапии. Пауло едва сдерживается, чтобы не прошипеть ему в лицо о бессмысленности этого лечения. Игру с «Наполи» Пауло уже пропустил, через два дня они встречаются с «Сассуоло» в Реджо-Эмилии, и Дибала даже рад тому, что это будет не на их стадионе. Из того города лететь в Рим гораздо ближе. Он знает, что нарушает все возможные правила (самовольный отлёт тоже к ним приписывается) и что пока Аллегри закрывает на это глаза, но неизвестно, на сколько этого его терпения хватит, особенно если Федерико был прав и это — его последний сезон в «Ювентус» в качестве тренера. Дибала надеется только, что эти его ежедневные перелёты из города в город скоро закончатся. Он ведь вылечивается, нет? — Я выздоравливаю? — тише, чем хотелось бы, спрашивает Пауло, чувствуя в веках приятную тяжесть. Уже не получается открыть глаза. Амадео колеблется пару секунд, но потом отвечает: — Рано или поздно вы выздоровеете, будьте уверены. — Лучше уж рано, — бормочет Пауло, уже не пытаясь бороться с накатывающим сном, — вы… разбудите меня, как закончите, а то я на самолёт опоздаю, и Ориана меня убьёт. — Кто? — переспрашивает Амадео, но ему уже не отвечают.