Дракон и Тень

      Всё было совсем не так, как представлялось накануне. Казалось бы, армия должна ожидать своего полководца молча, торжественно выстроившись — но всадники столпились как попало и громко переговаривались. Кони пощипывали траву, мухи зудели в сыром воздухе, колокольчики в волосах дотракийцев беспокойно дребезжали.       Уже издали стало понятно, что воинов собралось очень мало. Не сорок тысяч, не те десять, на которые был расчёт, и даже не жалкая тысяча, а едва ли больше ста. Найти Дрого было нетрудно — он всегда возвышался над толпой, что пешей, что конной, а уж среди жалкой сотни человек его и вовсе нельзя было упустить из виду. Визерис, поколебавшись, направил коня в его сторону: где ещё быть королю, как не рядом с кхалом?       Всадники неохотно расступались, отпускали вслед какие-то замечания. Не нужно было знать дотракийский, чтобы их понять — вот так чудо, Кхал Рхэй Мхар едет верхом и даже до сих пор не свалился! Чей-то клинок блеснул розовым, поймав восходящее солнце, и спину обдало холодом: если какой дикарь решит сейчас его убить, вступится ли хоть кто-нибудь? Он опустил глаза, избегая чужих взглядов, но никуда было не деться от насмешливого перезвона колокольчиков, от острого запаха конского и людского пота. Целая вечность прошла, прежде чем толпа осталась позади и Визерис выехал на открытое место, где ждали кхал и кхалиси.       Дени сидела на своей белой кобылке по правую руку от мужа. На ней был кожаный жилет, расписанный красными драконами и синими цветами, и рядом с яркими красками её лицо казалось особенно бледным, тени, залёгшие под глазами — особенно глубокими. Может ли быть, что она не спала ночь из-за их разговора накануне? Визерис недовольно хмыкнул. Даже если и не спала — сама виновата, надо было лучше уговаривать своего табунщика выполнить обещание.       Когда он подъехал ближе, сестра слабо улыбнулась и легонько тронула его за руку:       — Братец! Послушай, ты ещё можешь передумать…       — Если я передумаю, мне придётся уехать в Асшай. Ты этого хочешь? Хочешь избавиться от меня?       — Нет, конечно нет! Я хочу, чтобы ты остался. Мы ещё можем всё сделать, как задумал Иллирио, но ты должен кое-что понять… Посмотри на этих людей — видишь, сколько их?       — Вижу, жалкая горстка, — Визерис с подозрением покосился на Дрого. — Это твой муженёк нарочно созвал так мало, чтобы меня унизить?       Дени грустно покачала головой:       — Нет, братец. Дрого послал рабов оповестить весь кхаласар. Но он никому не приказывал обязательно явиться — он лишь передал им, что те, кто хочет послушать твоё предложение, могут собраться здесь поутру. Это все, кто согласился. Ты понимаешь, что это значит?       Визерис обвёл взглядом толпу. Воины смотрели свысока, с вызовом, медные лица кривились в ухмылках. Он стиснул зубы. Пусть скалятся — когда услышат, что он им предлагает, сразу перестанут. Как знать, вдруг эта сотня ещё увлечёт за собой весь кхаласар.       — Ну что ж, я всё равно не отступлю, — бросил он, не глядя на сестру. — Пусть видят, что дракон идёт до конца.       Дени тяжело вздохнула и промолчала. Драконы на её жилете резали глаз ярко-алой чешуёй. Визерис невольно прикоснулся к своей груди, но вместо вышитого герба Таргариенов под пальцами был только гладкий шёлк новой туники. На душе стало неуютно, будто у него отняли что-то важное.       Осматриваясь вокруг, он увидел среди всадников Шаали Соэрис. Сама она в своих не по-тирошийски невзрачных одеждах песочного цвета терялась в толпе, но её охранников трудно было не заметить. Особенно бородача — его жилет поверх выцветшей лимонной блузы так и кричал фиолетовым, и фиолетовым же блестели волосы, стянутые в пучок. Он снял одну перчатку и со скучающим видом чистил ногти остриём кинжала. Рядом на каурой лошади сидел беловолосый. Этот, в отличие от своего приятеля-щёголя, был одет в серое и будто весь присыпан пылью. Утреннее солнце добавило красок его бледному лицу, но живее оно от этого не стало — вряд ли что-то могло бы оживить эту унылую физиономию с длинным носом и белёсыми бровями.       Шаали приветливо помахала рукой. Отвечать не было никакого настроения, и Визерис ограничился коротким кивком — будет с неё.       — Хаш ме хетке астолат? [1] — внезапно грянуло у него над ухом, и следом Дени торопливо пояснила:       — Братец, Дрого желает знать, готов ли ты говорить.       — Готов, — Визерис сглотнул подступивший к горлу ком. — И лучше переводи без всяких вольностей, сестрица, а не то разбудишь такого дракона, какой тебе и не снился…       На последнем слове у него сорвался голос.       Дени тронула поводья и кивнула, приглашая следовать за ней. Вместе они выехали на несколько шагов вперёд и остановились совсем близко к любопытным глазам и наглым усмешкам.       — Чарои ма кови! Кхал Раеши Андали вастое хатиф шафки! [2] — прогремел Дрого позади. Кто-то резко свистнул, и по толпе прокатилась волна смешков.       Невежественные твари! Если бы у них хватало мозгов осознать, кто перед ними, они бы не смеялись. Нельзя смеяться над драконом! Он стёр с виска холодную испарину, вцепился в поводья что было силы и стал ждать. А когда шум немного утих, прокричал так громко, как только мог:       — Воины! Я, Визерис Таргариен, третий этого имени, король андалов, ройнаров и первых людей, обращаюсь к вам!       В горле совсем пересохло. Он замолчал, переводя дух, и тут же услышал сестру:       — Жей ладжакасар! Анха, жей Визерис Таргариен, сенак ма хакесоон мае, кхал м’Андали…       — Ма рхаггати эи! [3] — заорал какой-то наглец, вызвав в толпе одобрительный гогот. Дени даже не запнулась — лишь заговорила громче, и дикари неведомым образом начали прислушиваться.       — …кхал м’Андали ма Ройнари м’Атаки, астак шафкеа!       Никогда прежде в её голосе не было столько власти, столько стали. Глупая и беспечная Дени исчезла без следа, и её место заняла кхалиси Дейнерис — гордая, чужая, с прямой спиной и смелым взглядом. Она носила одежду дотракийцев, говорила на их языке, и они повиновались ей. Ей, слабой девчонке, которая и на лошади-то не могла усидеть в начале этого путешествия! Когда же она успела стать такой? Как он не заметил?       Нарисованные драконы нестерпимо, издевательски алели. На её одеждах — не на его. Визерис с трудом оторвал от них взгляд и продолжил:       — Моя земля и трон захвачены узурпатором, и я намерен отвоевать их обратно. Ваш кхал обещал мне поддержку в этой войне. Теперь он не желает выполнять своего обещания — и из-за него вы, вместо того, чтобы стяжать славу на землях Вестероса, бесцельно скитаетесь по степям. Докажите же мне, что есть ещё дотракийцы, верные своему слову!       По рядам пронёсся возмущённый ропот. Никто больше не смеялся. Один из воинов поблизости положил руку на аракх.       — Отправляйтесь со мной! Мы проложим себе путь огнём и кровью, перед нами падут ниц все Семь королевств. Вы получите золото, стада, женщин, но главное — вы получите славу, которая вашему кхалу и не снилась! Ни один дотракиец ещё не пересекал Узкого моря, ни один не воевал на землях Вестероса. Вы станете первыми! Ваш подвиг войдёт в историю! И когда я сяду на трон, я позабочусь о том, чтоб каждый из вас стал в сотни раз богаче самого знатного кхала во всём Дотракийском море!       Толпа волновалась и гудела, словно улей, и всё чаще в этом жужжании слышались резкие недовольные возгласы. Лязгнул чей-то клинок. Шум нарастал, и вместе с ним росло беспокойство. Впервые на своей памяти Визерис пожалел, что не знает ни слова по-дотракийски.       Коренастый пожилой всадник в первом ряду привстал на стременах и выкрикнул короткий вопрос. Его поддержали дружным «Сек!» [4] Визерис в недоумении посмотрел на Дени.       — Кохолло спрашивает, — перевела сестра, — что даёт тебе право командовать дотракийцами?       — Моя драконья кровь! — отчеканил Визерис. — Мои предки — великие завоеватели из древней Валирии, когда-то они владели половиной мира. Кроме того, я старший брат вашей кхалиси, и если она имеет над вами власть, то такую же власть имею и я!       Он позволил себе поднять голову выше и улыбнуться, слушая, как звонкий голос Дени превращает его слова в неведомые гортанные звуки чужого языка. Толпа на мгновение затихла, пара сотен тёмных, сверкающих белками глаз дружно уставились на него.       И грянул смех.       Казалось, что земля задрожала под конскими копытами. Визерис заозирался по сторонам, но везде было одно и то же: раззявленные рты гоготали, грязные пальцы бесстыдно указывали на него. Почему они смеются? Разве он сказал что-то смешное?       Кохолло подъехал ближе и выплюнул ему в лицо ещё несколько слов.       — Дени, что сказал этот негодяй? — крикнул Визерис, удерживая коня, который от испуга шарахнулся в сторону. Сестра, бледная как полотно, потупила взгляд:       — Он сказал — пусть хотя бы наши лошади признают тебя равным, тогда и поговорим.       Кохолло смотрел в упор, скаля поломанные зубы. Да как он смеет?! Снести бы с плеч его уродливую голову, но ведь тогда другие накинутся и растерзают в клочья… Животные! Ничтожные животные! Что же делает кхал, почему не приказывает своему стаду заткнуться? Визерис в гневе обернулся…       Дрого, запрокинув голову, хохотал во всё горло.       Визерис замер, глядя, как трясётся в седле эта медная гора мышц. «Стали бы вы сами держать слово, которое дали тому, кого даже не считаете себе равным?» — говорила Шаали Соэрис. Кхал, конечно же, не считал его равным себе… А значит, и слово держать не собирался. Это всё лишь насмешки. Чернь Вольных городов смеялась над ним, Золотые Мечи смеялись — а теперь смеются грязные лошадники.       Всё ещё ухмыляясь, Дрого выехал вперёд. Толпа враз затихла, все взгляды обратились на кхала — а тот бросил наземь свой аракх, раскинул руки в стороны и заговорил.       — Переводи же, не стой столбом! — рявкнул Визерис в сторону Дени. И её голос зазвенел, как дотракийские колокольчики, сливаясь с голосом мужа:       — Ты и вправду думал, что можешь повелевать свободными воинами, когда сам ведёшь себя, как жалкий раб? В тебе нет ни храбрости, ни мудрости, а волосы твои короче, чем у самого слабого юнца в моём кхаласаре. Ты не способен ни удержаться в седле, ни защитить свою честь. Тот, кто согласился бы пойти с тобой, покрыл бы себя позором навсегда. Ты не найдёшь здесь своего войска, но ради моей кхалиси я дарую тебе милость: сразись со мной сейчас, перед всеми, и докажи этим, что ты мужчина, а не трусливый пёс. Тогда, быть может, ты заслужишь достаточно уважения, чтобы мы стали звать тебя по имени. Я даже дам тебе преимущество — буду драться безоружным!       Огромная тень Дрого протянулась по утоптанной траве. Хотелось осадить коня, чтобы увернуться от неё, но отступить было некуда: вокруг медленно сжималось кольцо толпы.       Визерис вцепился в рукоять меча. Было бы глупо рассчитывать на победу — что уж лгать самому себе, сражаться он не умеет. Кхал и без оружия легко одолеет такого соперника. Убить, может, и не убьёт, но у дотракийцев уж точно не прибавится уважения к Тележному королю после того, как Дрого поваляет его по земле. Надо отказываться, но отказаться — значит обнаружить перед дикарями свой страх…       Нет! Нет. Он вздрогнул, отгоняя наваждение. Ничего он не боится — просто не так глуп, чтобы поддаться на грубую провокацию. Поединок состоится, но не сейчас. Когда он вернётся из Асшая с золотом, когда снарядит войско и заберёт обратно трон — вот тогда Дрого и получит ответ на свой вызов. А пока пусть дотракийцы тешатся, думая, что унизили его. Это не так. Кучке табунщиков не под силу унизить дракона!       Он тронул ослабевшими ногами конские бока и поехал прочь.       Хохот и свист хлынули лавиной со всех сторон. Гонят, как зайца на охоте — достойные проводы для Тележного короля, нечего сказать. Сквозь всеобщий гвалт прорезался тревожный голос Дени, но слов было не разобрать, да и в висках стучало так, что звуки доносились словно бы издали. Перед глазами всё плыло, и ехать приходилось почти наугад.       — Король! — Шаали Соэрис нагнала его и поехала рядом. — Вы правильно сделали, что отказались. Дрого слишком силён, вы бы не… Что с вами? Вам плохо?       — Неважно, — прохрипел он. — Наш уговор ещё в силе?       — Разумеется! Всё-таки решили ехать?       — Да, и немедленно!       — Тогда собирайтесь. Мне нужно проститься с кхалом, так требуют приличия. Сразу после этого мы можем уезжать. — Она встревоженно заглянула ему в лицо. — Вам точно не нужна помощь? Может, проводить вас?       — Нет… Я справлюсь и сам.       У палатки он скатился с седла и упал на колени. Толпа осталась далеко позади, но отголоски смеха всё гудели в ушах, безжалостно прогоняя прочь напускную храбрость и безразличие. Теперь та мысль, которой он так тщательно избегал, обрела очертания и облеклась в слова.       «Ты слаб, труслив и ничтожен».       Его затошнило.       Когда король Эйрис бывал в хорошем настроении, он водил Визериса, ещё маленького, за руку мимо драконьих черепов, украшавших тронный зал. То и дело он указывал длинным ногтем на какой-нибудь череп и спрашивал, как звали этого дракона. Визерис всегда старался ответить правильно. За верные ответы он получал сладости, но дело тут было совсем не в награде — казалось, что эти имена нужно помнить, что это очень важно. И он помнил до сих пор: Балерион, Мераксес, Вхагар, Вермитракс, Валрион, Гискар…[5] Чем дальше отец уводил его от трона, тем мельче становились черепа. Самый маленький череп принадлежал последнему дракону. При жизни, как говорил отец, это был хилый уродец величиной не больше собаки. Крылья не держали его, огонь не рождался в груди, и он даже имени не заслужил — так и остался в летописях как Последний, жалкое отродье некогда могучего драконьего рода.       Какую память сохранят летописи о последнем Таргариене? Прожил жизнь в нищете и скитаниях. Опозорил великий род, отдав сестру за дотракийца. Не владел ни мечом, чтобы подчинить себе людей, ни словом, чтобы убедить их следовать за собой. Эйгон Завоеватель даже не плюнул бы в лицо такому потомку: пожалел бы слюны. Можно и дальше винить узурпатора в своих неурядицах, но разве узурпатор надоумил его довериться Иллирио? Разве узурпатор выдал Дени замуж?       Кто-то склонился над ним, заслоняя солнце.       — Ваша милость? Что с вами?       — Были бы вы со мной, мой добрый сир, — знали бы, что, — Визерис оперся на плечо сира Джораха и не без труда поднялся на ноги. — Где вы шлялись, пока ваш король позорился перед дотракийцами?       — Помогал служанкам кхалиси погрузить вещи на телегу, — в голосе рыцаря не было и тени сожаления. — Так что случилось, ваша милость?       — Я уезжаю, вот что случилось.       Он распустил ворот туники, глотнул воздуха и нетвёрдым шагом зашёл в палатку. На его половине всё оставалось так же, как и утром — и помятый тюфяк, и брошенная в спешке одежда. Будто даже самый последний раб побрезговал собрать вещи «Кхала Рхаггат».       — Уезжаете? Как скоро?       — Сейчас же.       Он пристегнул к поясу кинжал, подобрал из изголовья седельную сумку, которую уже месяц таскал на себе. Впрочем, она не слишком его обременяла: внутри почти ничего не было. Костяной гребешок, нож, небольшой точильный камень, кожаная фляга и резная деревянная ложка — вот и всё королевское имущество. Прочие вещи, которыми он пользовался в путешествии, принадлежали кхалу и кхалиси. Больше у него ничего нет — сестру свою, и ту отдал за горстку обещаний. Он горько усмехнулся: вот уж точно, «король-попрошайка».       Старая туника валялась комом прямо под ногами. Визерис опустился на колени и бережно её расправил. Слева на груди тускло краснел выцветший дракон — три головы, четыре лапы. [6]       Такой же четырёхлапый дракон был вышит давным-давно, в другое время и в других краях, на туниках Рейгара. Брат не часто навещал Визериса, но когда всё же приходил, всегда приносил с собой диковинные предания, истории о древних королях и красивые печальные песни. Визерис однажды спросил, почему у его дракона четыре лапы — ведь должно быть только две: две лапы у настоящих драконов, две у того, что раскинул крылья на гербе Таргариенов.       — Потому что дракону надо твёрже стоять на земле, — засмеялся тогда Рейгар. — Иначе власть и слава вскружат ему все три головы.       Перед свадьбой Дени магистр Иллирио нанял нескольких швей приготовить новые наряды для невесты и её брата. Визерис пожелал носить такую же тунику, какая была на Рейгаре. Он зарисовал нужный покрой и вышивку по памяти — и то, и другое помнилось ему так же ясно, как лицо и улыбка брата. Когда наглая молодая швея осмелилась заявить, что такие туники уже лет десять как никто не носит, он влепил ей пощёчину и прогнал с глаз долой. За дело взялась вторая — умная и проворная старуха. Эта сразу поняла, чего от неё хотят, но шитьё всё равно затянулось: Визерис проверял каждый стежок вышивки, каждую складку, снова и снова указывал на ошибки. Когда туника наконец была готова, для Дени уже успели сшить не только свадебное платье, но и три дорожных, но ожидание того стоило. На последней примерке будто бы сам брат улыбнулся ему из зеркала.       Визерис погладил дракона. Вышитая чешуя под пальцами была шершавой и тёплой, как настоящая. «Хорошо, что ты не видел моего позора, — подумал он. — Я недостоин тебя носить.» Дракону надо твёрже стоять на земле, говорил брат, но теперь поздно вспоминать эти слова. И ведь ни славы, ни власти не понадобилось, чтобы вскружить ему голову — Иллирио обошёлся одной лестью и обещаниями.       Он свернул тунику и отложил её в сторону. Пусть остаётся здесь. Когда-нибудь потом он закажет себе новую — на свои деньги, а не на деньги очередного хитрого купца. И вместе с ней ему сошьют знамёна.       Позади зашелестел полог. Наверное, тирошийка пришла, подумал Визерис — но, обернувшись, встретился взглядом с Дени.       — Визерис! Почему ты уехал?       — А ты хотела, чтобы Дрого меня убил, да?       — Он бы не убил тебя, — Дени беспомощно развела руками. — Ты должен был принять вызов, это было главное! Он давал тебе возможность защитить свою честь. [7] Если хочешь, я поговорю с ним, может быть, можно ещё…       Ну конечно, опять какой-то обычай, о котором он понятия не имел. Дурак, дурак…       — Я, слава богам, цивилизованный человек, — процедил он сквозь зубы, — и мне нет нужды участвовать в глупых ритуалах дикарей.       — Не зови мой народ дикарями, братец, — заметила Дени. — Эти дикари, как ты говоришь, должны были стать твоей армией.       — Твой народ? — он вскочил на ноги. — Твой народ?! Ты забыла, глупая девка, чья кровь в тебе течёт? Забыла, кто твои предки?       Сестра дерзко вскинула голову.       — Я от крови дракона, и я помню об этом каждый миг своей жизни, — её голос стал угрожающе тихим. — Не тебе напоминать мне, кто я, Визерис. Посмотри на себя…       — Замолчи!       — Да, посмотри на себя, — продолжила Дени, и в её словах снова зазвенела сталь. — Ты кричишь на каждом шагу, что ты дракон и король, что своими руками прикончишь узурпатора, а сам боишься выйти с мечом против безоружного! Только и можешь, что бахвалиться победами, которых даже ещё не совершил. Я думала, ты хоть чему-то научишься, если пройдёшься пешком и переживёшь немного позора, но теперь вижу — ты не желаешь учиться. Никогда не желал.       — Замолчи, я сказал! — крикнул он, чувствуя, как лицо наливается кровью. — Не тебе учить меня жить, шлюха табунщика! Убирайся прочь!       — Я не шлюха, милый брат. Я кхалиси, жена великого кхала Дрого. Или ты забыл, как выдавал меня замуж?       — Убирайся! Видеть тебя не желаю!       — Пусть боги хранят тебя на пути в Асшай, — сказала Дени и, медленно отвернувшись, вышла из палатки.       Щёки у Визериса горели, руки тряслись. Сестра, наверное, думает, что раскрыла ему глаза… Как бы не так. Он всё о себе прекрасно знал задолго до этого разговора. Задолго до сегодняшнего утра. Задолго до того, как они оказались в проклятых степях, и даже до того, как попали под крылышко к хитрецу Иллирио. Знал и всё равно предпочитал тешить себя мечтами и чужой ложью — лишь бы заглушить, спрятать подальше правду о том, чего он стоит на самом деле.       Слишком некрасивой была эта правда.       — Король, если вы готовы, можно ехать, — в палатку заглянула Шаали Соэрис. — Я видела, отсюда выходила кхалиси. Уже попрощались?       — Попрощались. Тепло и по-семейному.       Тирошийка вежливо кивнула. То ли не заметила его кривой усмешки и пунцовых щёк, то ли не подала виду.       — Отныне я весь в вашем распоряжении, — он подхватил с земли сумку, откинул ногой старый плащ. — Идём?       — Это что же, все ваши вещи?       — В Вольных городах я даже этого не имел, но как-то выжил.       — Мы едем не в Вольные города, — возразила Шаали. — Впереди до самого Миэрина ни одного города или деревни, нам придётся спать под открытым небом. Давайте-ка возьмём хотя бы это, — она опустилась на корточки и ловко скатала шерстяное покрывало, под которым он обычно спал. — Не думаю, что такой малости кто-то хватится, а вам пригодится в дороге — всё лучше, чем спать на голой земле. Вот теперь, король, можно идти.       Сир Джорах возился у входа и вязал какие-то узлы. Увидев Визериса, выходящего из палатки, он шагнул навстречу и протянул руку:       — Я полагаю, ваша милость, нам стоит проститься?       — Верно полагаете, — Визерис вполсилы пожал его ладонь. — Не желаете ли поехать со мной, а, Мормонт?       — Благодарю за предложение, ваша милость, — усмехнулся рыцарь. — Но я предпочту охранять кхалиси.       «Это не предложение, а приказ твоего короля», — хотел ответить Визерис, но никаких сил не было снова вступать в перепалку. Мормонту хоть каждый час напоминай, кому он давал присягу — всё равно в ответ услышишь только «кхалиси, кхалиси, кхалиси».       — Что ж, охраняйте её, как подобает истинному рыцарю, — сказал он и, не дожидаясь ответа, взобрался в седло.       Никто его не провожал. Кхаласар собирался в путь, девки и рабы сновали мимо, воины седлали коней. Будто и не было никогда никакого Тележного короля, над которым все столько потешались. Когда последнее остывшее за ночь кострище осталось позади, Визерис обернулся и увидел сестру.       Она была уже так далеко, что он больше не мог разглядеть её лица, но серебристые волосы не давали ошибиться. Сидя на своей белой кобылке, Дени смотрела ему вслед. К груди она прижимала какой-то тёмный свёрток — крепко, как спелёнатого младенца.       — Должно быть, кхалиси жаль с вами расставаться, — сказала Шаали Соэрис. — Может быть, махнёте ей рукой напоследок?       — Мы уже простились, — отвечал Визерис. — Ни к чему лишние нежности.       Однако он продолжал оглядываться, а Дени всё стояла на месте, не сводя с него глаз. И вдруг свёрток, который она держала, раскрылся и плеснул по ветру, и на тёмной ткани тускло мелькнуло что-то красное.       Лишь тогда он понял, что это была за вещь.