Repeat, please

Вроде бы, когда-то что-то было, но забылось, столько времени прошло — стерлось. Вроде бы, вокруг куча новых людей и пора бы перестать об этом думать. Вроде бы, в одном городе уже не первый год, а нормальная встреча только на рождество в Лондоне. Вроде бы, должно быть уже похуй, но случайный созвон по пьяни, упоминание в сториз в инсте, отметка на фото, и все заново. Вроде бы, хочется новый коллаб, но векторы творчества расходятся все более и более радикально. Вроде бы, пора уже переключиться и остановиться на ком-то другом больше, чем на одну ночь, но никто не тянет на даблтап. Вроде бы, пора перестать заливать в себя Джек Дэниелс по вечерам, но в пустой квартире иначе засыпается очень с трудом. Как лекарство от всех бед — музыка, туры, съёмки, тусы, интервью. Ни у кого нет ни на что времени, но на ночь в баре оно всегда находится, или на очередную тусу, или на посиделки на чьей-то хате и рандомный трах в закрытой спальне хозяина квартиры. И у обоих абсолютно точно нет времени на отношения. А началось все по новой на рождество, когда Вотякову приспичило погнать в Лондон. Там гиг, там тусы, там можно заебато время провести. Было сто и одно предложение на это время — он послал всех, получил свою визу и полетел один тусоваться. Ну, как один. Оказалось — сюрпрайз, мазафакерс — что в это же время там был Марк; он, как правильный сын маминой подруги, приехал провести время с родителями. Назар об этом (не)знал. В лучших традициях себя — вся жизнь в сториз Инстаграма. Аэропорт в Питере-самолёт-аэропорт в Лондоне-такси-отель. Уже поздно, скоро полночь. Назар нереально заебан после перелета, но уже сгонял в душ и выбирает шмотки на ночь. Сообщение Марку. «Йо братишка я в Лондоне. Пересечемся?» На всякий, вдруг он сториз не палит? Марк и не палит, ему некогда. Семья плюс друзья плюс алкоголь. Обычно он из телефона не вылезает — всех это бесит дико. Диман и Даня его отпиздить уже готовы и разбить айфон обо что-нибудь, хотя бы об его собственную голову. Но сейчас как-то не до этого всего. С пацанами по пабам, алкашка-трава-что-то поинтереснее в туалете клуба. Маркул много работал, устал, писал альбом, три месяца турил — заслужил some high quality time. Сообщение заставляет охуеть — он читает его в баре после третьего стакана виски со льдом, на коленке трется какая-то мадам, тянет пальцами за цепочки на шее и что-то говорит. Марк перечитывает текст три раза, набирает ответ. «Я в баре, покажешь таксисту адрес» Девица лезет, хочет ногтями под кожу пробраться, шепчет на ухо какие-то пошлости. Марк открывает инсту и ищет профиль, смотрит все истории. Вот же сука. Вотяков выглядит охуенно и прекрасно об этом осведомлён. Это бесило всегда и бесит сейчас. И продолжит бесить завтра. Марк смотрит на свои ноги в новых Раф Симонс, спихивает телку с коленей и встаёт. Его ведёт немного: до бара был паб — классика. А там была пинта. Остатки вискаря в глотку, телефон в карман, по кривой до одного из корешей, руку ему на плечо, пару слов на ушко и в туалет. Вдвоём в кабинку, братан достаёт пакет, насыпает на мраморную раковину — Марк уже протягивает ему карту и достаёт купюру. Пока бро выстраивает дороги, пальцы роллят трубочку. Ответ приходит, спустя минуты две. Назар одет красиво, смотрит на себя в зеркало и поправляет кепос. Камни в носу блестят. Сука, я вызвал такси. Через пять минут он уже сидит в кэбе, ещё через 15 выходит и залетает в бар, как к себе домой. Внутри шумно, Вотяков бегает глазами по толпе, ищет знакомое лицо. Он весь в чёрном, красивый, острый и резкий, задирает подбородок, смотрит поверх голов. Где-то в задней части большая компания, Назар идёт к барной стойке и заказывает шот текилы. Достаёт айфон и не знает, набрать номер или месседж, пальцы зависают над экраном в нерешительности. Знакомый запах справа, знакомый голос. «Make it two». Обла поворачивает голову и одновременно с ней кепку козырьком назад. Марк пьяный и не только. Перед ними два шота, Марк сразу же берет один, поднимает; Назар не отстаёт. — Cheers! Стаканы стучат, алкашка обжигает горло, Вотяков жмурит глаза на секунду. В следующий момент руки уже прижимают его к чужому телу слишком близко и сильно, и совсем как-то не по-дружески. Подбородок на его плече, Назар неловко так кладёт свои ладони Марку на лопатки. — Сто лет не видел тебя, Назар, — Марк говорит слишком радостно и пьяно, прямо на ухо и касаясь губами. Запах повсюду теперь, навязчиво лезет в нос, щекочет воспоминания. Дорогой парфюм и сигареты, сейчас ещё нотки крепкого алкоголя. Назар закрывает глаза, вдыхает и давит ладонями, прижимается ближе. — Ты уже в говно, да? — голос слишком сухой и безэмоциональный, но это классика, Марк знает, он через это проходил. Заканчивается, не успев начаться толком. Руки скользят вниз по дутому жилету, Марк отодвигается и улыбается своей дурацкой улыбкой, перемалывающей девчачьи сердца, как мясорубка. Назар смотрит на него в упор, берет за подбородок и поворачивает голову: зрачки-блюдечки. Как по указке, Марк шмыгает носом. Мальчик отдыхает по полной. — Repeat, please, — бармену, показывает два пальца, обратно на Марка. Блядь, как же он скучал. Как же глупо все вышло и выходит. Пять минут рядом, и уже хочется ему руку в штаны засунуть. По спине пробегает дрожь — жарко. Жилет снимается через голову. Две текилы на столе перед ним, он бьет Марка по рукам и забирает оба шота, опрокидывает их подряд, просит ещё два. Марк глупо смотрит на свою руку, переводит взгляд на Назара, видит капли пота у него на лбу, как под лупой. Кадык дергается вверх и вниз, CHAINS на шее хочется облизать. Как всегда, все идеально: от чёрных Тимбалэндов до колец на пальцах. Пахнет чистыми шмотками только из стирки и его любимым одеколоном. Пять шотов текилы подряд, Вотяков настроен серьёзно. Уши красные даже в тусклом свете бара. Марк думает о том, что он делал с этими ушами когда-то. Что он сделает сегодня. Назар берет ещё два шота, пьёт первый и морщится, не может сразу же опрокинуть второй; Марк выхватывает стакан и выпивает его сам. Слишком много деталей лезет в широченные зрачки. Кончики пальцев потеют, он вытирает их о штаны, шмыгает носом и трёт его пальцем. Хочется трогать все руками, залезть под одежду, везти кончиками по спине, пересчитывая позвонки, лезть под резинку трусов, крутить кольца на длинных пальцах, засовывать эти пальцы в рот. Хочется Назара. Смешно, и Марк смеётся, потому что это пиздец: из всех мест они пересеклись в баре в Лондоне. Они оба живут в Питере, но они увиделись сейчас впервые за... сколько? Долго, дольше, чем надо, чем можно. По спине течёт струйка пота. — Хватит уже, ты сейчас упадёшь, — Вотяков готов заказать ещё пару шотов, но Марк прерывает его на полуслове. Руки на плечи сзади, разворот направо, вглубь бара в вип зону. На Назаре слишком много одежды. По мозгам даёт быстро, ноги заплетаются, как и мысли, но не все. Все в одну сторону: Маркмаркмарк. Что за хуйня, он не хотел так. Он хотел красиво, появиться эффектно, весь такой «Эйо малыш, смотри на меня, я ворвался в твой замок, блядь», а вышло как-то убого и тускло, и ворвался тут совсем не он, но Марк ведёт его куда-то, дышит на ухо, держит за плечи и сажает на диван. Кожа скрипит, тело падает рядом; Назар откидывается на спинку и обливается потом. Марк в футболке, ему хорошо. Пальцы начинают сражаться с застёжками, но это заведомо проигранный баттл, и Обла быстро сдаётся. — Эй, — как собаке налево от себя, типа «какого хуя ты сидишь, помоги давай, ну», но он не уверен, что Марк до сих пор читает его мысли и понимает с полуслова, как раньше. Он ещё не на столько пьян, чтобы забыть, какой сейчас таймлайн и на какой стадии находятся их «(недо)отношения». — Че ты пялишься, помоги снять. Шмотка выглядит странно и очень сложно для его въебанного алкашкой и кокаином мозга, как и большинство эксклюзивов Назара. Он и сам ходит не в одежде из Зары, но вещи Вотякова — отдельная история, заслуживающая повествования в нескольких томах. Марк двигается ближе, нагибается и рассматривает предмет на наличие потайных дверей и скрытых входов, находит что-то и просовывает вперёд пальцы, что-то делает с одной стороны, затем то же самое с другой — дальше от себя. Перегибается через чужие колени, почти ложится на них. Поднимает голову и, двигаясь обратно, цепляется взглядом за чёрные глаза, которые знает и помнит слишком хорошо. По внутренним часам прихода осталось около десяти минут, а дальше — либо ещё, либо искать альтернативу. Но Марк уже нашёл свой сорт дерьма на сегодня (и на неделю вперёд, most likely) и собирается убиваться исключительно этим. — Подними руки, — все это происходит будто бы не с ним; он так, сторонний наблюдатель. Назар послушно задирает руки, воздерживаясь от комментариев. Кепос с чужой головы слетает вместе с жилетом. Проебывать вещь нельзя, стоит слишком дорого. — Посиди пять минут, я отнесу к общим шмоткам и вернусь. — Вали. Отсюда, из моего поля зрения, из моей башки, из моей жизни — вариантов масса. Вотяков ерошит волосы руками и пьянеет на глазах. Пиздец. Все идёт не по плану, совершенно. Он собирался отдохнуть тут, а не устраивать это вот... чем бы ни было то, что сейчас происходит. Он закидывает голову назад, съезжает на жопе пониже и вытягивает перед собой ноги. Отвлекается на изучение потолка. На випке довольно спокойно и не так шумно, но тут тоже люди вокруг, хотя это не волнует сейчас совершенно. Алкоголь в организме гоняет кровь с бешеными скоростями, заставляет уши и щеки краснеть, коленки — чесаться, мысли в голове — путаться и сбиваться в один большой ком, из которого торчат какие-то обрывки, и хуй поймёшь, что из этого надо говорить, а что — нет. Тянешь за краешек, не зная, что там внутри, а когда вынул — поздно уже думать, стоило это делать, или нет. Рядом с ним кто-то шумно садится; Вотяков открывает рот, чтобы послать нахуй или признаться в любви — не решил ещё, по ходу определится, но это не Маркул, а рандомные пьяные парень с девкой. Она сразу же села на колени, его руки на жопе, лезут под юбку. Они оба стонут и сосутся, будто это последний день в их жизни, ее руки в его волосах. Вотяков хочет так же. Хочет сверху, чтобы лучше было видно, хочет снизу, чтобы быть хозяином ситуации. В мозгу — вьетнамские флешбэки двухгодичной давности. Он даже не выкупает, что открыто пялится на парочку на другом конце дивана. Пока относил шмотки, столкнулся с парой друганов и накатил ещё пару шотов чего-то. Последним точно был абсент, потому что зелёный — тут не перепутаешь. Порошок отпускает, и назад он тащится уже не так активно, как бежал сюда, хотя там его ждёт подарок. Внезапный, без повода, просто так взял и свалился на голову. Марк перебирает в голове все те случайные встречи на больших фестах, где каждый из них был со своими, и времени хватало только перекинуться несколькими пустыми фразами, скурить сигарету на двоих и потом опрокинуть что-то в даблкапе в глотку, чтобы попрощаться, обещать быть на связи и проебываться дальше. Сегодня, а, может, и в ближайшие несколько дней, будет иначе. Некуда бежать. Назар на диване не один, смотрит на целующуюся парочку с приоткрытым ртом — залип. — Ayo, give a room, mate, — Марк решительно втискивается между, перекрывая чужое поле зрения, и закрывает Вотякову рот, надавливая на подбородок. — Слюна потечёт. Впрочем, можно было и не закрывать, чтобы потом подтереть слюнку услужливо, или облизать и сделать все ещё мокрее. Это всегда было секретом у всех на глазах, пока это длилось. Куча намеков, мелких ошибок, рука не там на фото, слишком откровенный взгляд, приветственные обнимашки, затянувшиеся дольше правил приличия, нога, закинутая на чужую ногу на пьяной вписке, одновременные походы в туалет и выход из одной комнаты утром. Если кто-то хотел, мог увидеть все так же ясно, как звезды ночью в горах, но большинство делало вид, что это нормально, что ничего и нет вовсе. Назар смотрит на него расфокусированным взглядом, как-то одновременно прямо в глаза и насквозь. Нужно что-то сказать, но все слова растерялись, ничего не идёт на ум, пока он смотрит в глаза напротив и тонет в них. — Тоже так хочу, — слова слетают с языка совершенно невпопад, буквально из ниоткуда. Назар сам не понял, что сказал. Марк смотрит на него таким знакомым взглядом, прям как раньше; будто душу продать готов, лишь бы посмотреть ещё минутку. Вотяков опускает подбородок, пырит исподлобья, щурит глаза. — Ты — худший человек, честное слово. — Ты не меняешься, — у Марка тёплый голос и глаза блестят, и, если бы Назара ебало, он бы понял, что кокс отпустил и остался только алкоголь. Его не ебет, потому что. Все ещё слишком много одежды, взгляд цепляется за цепочки на чужой шее. Все родинки на тех же местах, он может нарисовать карту. — Почему мы никогда в Питере? — очередной пьяный полубред, язык заплетается сам о себя и готов в узел завязаться. Блядь, после перелёта на пустой желудок столько подряд — не лучшая его идея, но так приятно похуй на все и всех, на то, что подумают, на то, хочет Марк, или нет. Вотяков хочет, и плевать ему на все остальное. Он закидывает ногу на чужую коленку, болтает ей в воздухе, пялится как-то с вызовом, типа, давай, убери, скинь, пошли меня нахуй, ну. Марк смотрит вниз, снова наверх, улыбается с ямочками. Рука ложится на внутреннюю часть бедра и ползёт вверх, кончиками пальцев через ткань штанов. Доходит до ширинки. Назар смотрит все так же в упор, медленно моргает, продолжает качать ногой. Не впечатлён как будто. — Я честно не знаю. Потому что ты — мудак? — Марк улыбается, как дурак. Как обычно, как всегда, все это было уже когда-то. — Мудак здесь кто угодно, кроме меня. Ты что-то путаешь, бой. — Как скажешь, малыш. Назар морщит нос, сдвигает брови. Он не малыш, он старше, серьёзный человек. — Иди нахуй, детка. — На твой, что ли? — Туда только по проходкам, шаришь? — Впишешь? Назар внешне невозмутим и не меняет выражения лица, но внутри все орет и бесится. Рука почти на его ширинке, но не там, где ему хотелось бы. Марк специально остановился на самом интересном, дразнит, хочет, чтобы Вотяков просил сам, и ведь попросит же, уже скоро, но ещё не сейчас. Пока что он ещё обладает каким-то чувством собственного достоинства и может себя контролировать. Пока что он поднимает бровь, смотрит оценивающе, типа решает, достоин этот чел пойти на его царский хуй, или нет. Двигается сам так, чтобы чужая рука попала туда, куда ему хочется. — Я ещё подумаю. Назар поднимает руки, тянется, кладёт локти на спинку дивана и (не)случайно задевает пальцами чужую шею. Марк горячий. Чужие пальцы заставляют волосы на шее встать дыбом, хотя там все коротко и гладко выбрито. Рука не останавливается там, двигается дальше, ладонью по затылку и пальцы в волосы, подушечки давят на кожу на макушке. Испортил всю причёску, на которую Марк потратил немало времени накануне, укладывая непослушную волосню. Ему как-то похуй-похуй-похуй; глаза закрываются сами собой, он непроизвольно двигает голову назад и сжимает пальцы на чужой ширинке. Назар резко выдыхает, собирает несколько прядей в охапку и двигает бёдрами, в штанах напрягается. Он смотрит влево — Марк похож на довольного пса, которому за ушком почесали. Развалился на диване, улыбается, игнорит всех вокруг, разве что хвостом не виляет. Блядь. Хочется залезть сверху, засунуть руки под тишку, взять за толстую цепочку на шее и потянуть. Сидеть, лежать, голос, место. Единственная команда у Вотякова в голове — «нельзя». Не тут, не у всех на глазах. — Хочу уйти куда-то, — он убирает руку из мягких волос и шлепает Марка по щеке. — Слишком много глаз. — Ты только что пришёл, — Марк врубает дурака, прижимается ладонью к быстро твердеющему члену в чужих штанах, думает о том, как будет расстёгивать ширинку. — Иди нахуй, умник. Я уже устал, — Назар закатывает глаза по нескольким причинам, чувствует тепло внизу живота, ёрзает на диване, самостоятельно создавая хоть такое-то трение. — От тебя. — Как скажешь, малыш, — Марк улыбается и убирает руку, спихивает ногу со своей и встаёт. Не глядя назад идёт в сторону туалетов, заходит в кабинку и не закрывает дверь. Назар смотрит на пустое место, где только что сидел его пёсик; теперь видно то, что происходит дальше. Как ни странно, все тот же обмен слюнями. А он думал, что там, как минимум, уже ебутся. Он считает до двадцати пяти в уме, надевает свой кепос козырьком назад, встает и идёт в туалет, закрывает за собой дверь на замок. Марк стоит напротив входной двери, скрестив руки на груди и облокотившись о закрытую кабинку. Справа — мраморная раковина, света почти нет, здесь даже не воняет. — Терпеть тебя не могу, — Назар делает три шага вперёд, останавливается в 15 сантиметрах от чужого носа, задирает подбородок высоко, тычет пальцем в грудь. — Где ты все это время был, а? — Точно не там, где ты меня хотел, — Марк убирает руки с груди, опускает их вниз и цепляется пальцами за отверстия для ремня по бокам, тянет Назара ближе к себе, пока расстояние не сокращается совсем и они не касаются друг друга ширинками. — А ты где был? Назар бесится, что снова не он делает первый мув, снова инициативу нагло перехватили, снова-опять-блядь-Марк. Он сжимает пальцы на вороте чужой футболки, рывком притягивает его ближе, так, что они носами трутся уже. — У меня были дела поинтереснее, чем твоё меланхоличное ебало, — пиздеж лишь отчасти. Дела были, да. Другие люди: девочки, мальчики. Одноразовые, никто сильно не запомнился. — Че, думаешь, ты особенный такой? Марк улыбается шире, светит зубами. Нет, вот здесь Вотяков точно будет первым, в пизду это. Назар двигается вперёд резко, прижимает умника к кабинке, стирает с лица улыбку своими зубами, кусает и тянет за нижнюю губу. Слюни, зубы о зубы, язык в рот; хочется вжаться в чужое тело, под кожу ему залезть и примерить на себя. Хочется обладать. Марк перемещает руки с пояса на бока под худи, собирает пальцами ткань футболки, касается кожи ладонями и сжимает пальцы, отвечает на поцелуй так же жадно. Назар — ебанутый, с пунктиком на собственничестве. Видит красивую вещь и сразу хочет ее иметь. Не так важно, предмет это, или живой человек. Марк ужасно скучал по этому. По чувакам он как-то не угарал особо в это время; было несколько, но все не то и все не так. Назара дергает и трясёт от его прикосновений, он сжимает футболку на груди в ком, тянет до треска ниток, будто хочет разорвать. Поцелуй становится мокрее и жарче, его сердце колотится как бешеное в чужой груди, дышать нечем, кружится голова и подкашиваются колени. Марк отрывается, глотает ртом воздух; его руки под футболкой спереди упираются в пресс. Назар разжимает пальцы на чужой тишке, которую теперь носить уже нельзя — испортил, ну и похуй. Глаза горят каким-то дьявольским огоньком. Дорвался, наконец-то. Руки вниз — к чужой ширинке. Кто говорит, что дело не в размере — не шарит. Он мажет ладонью по чужой эрекции, пихает одну ногу между и наваливается на Марка сильнее, прижимая его к кабинке ещё больше, вдавливая себя в него, а его — в закрытую дверь. Хорошо, что она открывается наружу, иначе вышло бы неловко. Знакомые руки на его теле знают все секретные места. Отдышался — пора двигаться ниже, Вотяков кусается и целует сверху, утыкается в шею носом, сопит, чувствует, как тело под его прикосновениями отвечает взаимностью. Марк опускает руки вниз и назад, просовывает пальцы под резинку трусов. Беспорядочная возня, они трутся членами друг о друга через четыре слоя одежды. У Назара нервы сдают первыми, он злобно-раздраженно рычит, обеими руками тянется к чужой ширинке и начинает расстёгивать ебаные пуговицы. Ну кто вообще носит джинсы с пуговицами вместо молнии?? — Блядь, — сквозь зубы, нетерпеливо и расстроенно. — Убери руки, — Марк вытаскивает свои руки из его трусов, отпихивает его пальцы, как досадное недоразумение, расстёгивает пуговицы сам. Назар не убирает руки далеко, расстёгивает свой пояс, пуговицу и молнию ширинки и только тогда понимает, как крепко у него стоит. Глазами быстренько вниз — закончил, нет? Вотяков как с цепи сорвался, снова лезет целоваться, засасывает нижнюю губу, возит языком по зубам и руками лезет в трусы, царапает короткими ногтями кожу внизу живота, скатывает резинку, накрывает головку ладонью. Марк вздрагивает и выдыхает ему в рот «ах-ох». Свой стояк недовольно дергается и требует внимания. Как хватает мозгов делать одновременно два дела — хуй поймешь. Назар отрывается от не в меру горячего рта, дышит рвано, поднимает свободную руку к лицу, плюет на ладонь и размазывает слюни по чужому члену. Все это глаза в глаза, не отрывая взгляд. Марк прекрасно знает, чем это закончится. Сейчас Вотяков будет ему дрочить, а потом он будет протирать пол коленками. Он совершенно не против таких раскладов, потому что в следующий раз — а следующий раз будет, это уже понятно — все будет с точностью до наоборот. Он лезет руками не в чужие штаны, а под футболку. Кто-то пытается открыть дверь, дергает за ручку несколько раз. Марк недовольно рычит, кладёт руки Назару на лопатки и прижимает его ближе, поворачивает голову в сторону двери. — Fuck off, occupied! — стуки прекращаются не сразу, приходится повторить последнее слово для глухих идиотов. Назар двигает рукой дёргано, но быстро находит нужный ритм. Он целует губы, облизывает подбородок, ведёт языком вдоль линии челюсти и доходит до уха. Зубы впиваются в мочку, языком по укусу и горячее дыхание, бархатный полушёпот заливается прямо в мозг. — Сколько у тебя было чуваков после меня? — рука на члене не останавливается, другая лезет под футболку к груди. — Ни одного, — Марк закрывает глаза, хаотично возит руками по спине. Как же одежда мешается сейчас. — Пиздишь, — рука сжимает член слишком сильно, Марк резко втягивает воздух через нос и кусает нижнюю губу. — Да. — У тебя всегда хуево это получалось, — снова ровный ритм, кончик языка медленно ползёт по краю уха вверх, горячее дыхание на влажной коже. — Ну, сколько? — Дохуя, я не считал, — Марк опускает руки вниз и засовывает их между штанами и трусами, большие пальцы под резинку белья. — Опять пиздишь, — Назар кусает за ухо и снова сжимает пальцы. — Ты точно считал. — Ни одного, кто запомнился бы, — Марк выдыхает в чужую шею, утыкается в неё носом, сжимает пальцами ягодицы через ткань. Рука на его члене ослабляет хватку и начинает двигаться как-то иначе; ладонь накрывает головку, сползает вниз; большой палец размазывает естественную смазку по концу круговыми движениями. Блядь. Да. Пожалуйста, да. — Уже больше похоже на правду, — зубы на ухе сменяются на горячие влажные губы, мягкий поцелуй на месте укуса. Игра на контрастах, изи. — Нужно количество. — Чуваков было три, телок я реально не считал. Много, — в качестве поощрения за плавильный ответ, Назар сжимает его сосок между большим и указательным пальцами. Резкий вдох, ещё один софт спот. — Можешь ведь, когда хочешь. И сколько раз ты был снизу? А вот сейчас обидно было; Марк даже глаза раскрывает широко, его руки замирают на месте, он толкается плечами и старается отодвинуться. — Иди нахуй. Все, отъебись. Назар даже не думает останавливаться и делает вид, что не замечает, а, может, и правда не замечает. Он вжимает Марка в дверь сильнее, наваливается на него всем телом, кусает за шею, целует сверху и тяжело дышит; продолжает дрочить и возить другой рукой по телу. — Блядь, Назар, — трудно сопротивляться, когда с тобой делают такое. — Иди нахуй со своими вопросами. — Че, не нравится? — На-ху-й. — Ни разу, я и так знаю, — Назар продолжает оставлять горячие поцелуи на шее, двигает рукой быстрее. — Это только для меня, я знаю. Марк молчит, кусает губу, все ещё хочет отпихнуть умника подальше. Знает он, ха-а. И специально провоцирует, so typical. Назар снова поднимается к уху, выдыхает горячо и шепчет ровным голосом. — Расскажу тебе секрет, — ни одной «р» не скартавил; Марк мысленно проклинает его — за этот божественный голос, и себя — за то, что когда-то признался Вотякову в том, что его голос доводит до края порой, когда он вот так говорит полушёпотом прямо на ушко. Все запомнил же, и пользуется этим теперь, уебок. — Я был снизу за все время только с тобой. Этого оказывается достаточно, чтобы дыхание сбилось совсем, глаза закрылись, руки, вместо того, чтобы толкать, сжали чёрное худи на груди, и сквозь плотно сжатые губы прорвался приглушённый стон. Стоять тяжело, ноги не держат, колени подкашиваются, но Назар не дает сползти мешком вниз. В голове пустота, алкоголь и чувство эйфории на несколько сладких секунд. Назар накрывает головку ладонью и чувствует горячую вязкую жижу, стекающую по пальцам и вниз. Он продолжает облизывать и прикусывать уже очень красное ухо, чувствует шеей чужое горячее дыхание. Рука по инерции продолжает двигаться ещё немного, другая выползает из-под чужой футболки и тянется к своей уже расстёгнутой ширинке. Вотяков сжимает свой член пальцами через ткань трусов, возит по нему ладонью. — Давай быстрее, — он целует ухо; в дверь туалета снова ломятся. Марк уже отодвигается от него и идёт к раковине; Назар на полшага позади. Встает сзади, прижимается к чужой спине всем телом, уткнувшись членом в задницу, и просовывает руки у Марка подмышками под струю воды. Это все ужасно неудобно, но ему насрать сейчас, он кладёт подбородок на плечо и сопит на ухо, тщательно отмывает правую ладонь. — Какие-то вещи не меняются, — Назар двигает бёдрами, создаёт трение. — Ты точно не изменился, — Марк смотрит на него в отражении зеркала над раковиной, вытаскивает несколько бумажных полотенец и вытирается. — Может быть, стал ещё большим мудаком только. — Тебе это всегда нравилось. Маркул хмыкает себе под нос, в очередной раз поражаясь наглости и самоуверенности этого человека. С чего он взял, что это всегда нравилось? Марку нравилось другое – мудаком Вотяков может быть с кем угодно, а с ним он тогда сменял амплуа, и как раз это нравилось, а не отношение, как к проходному мусору. Он качает головой, не собирается сейчас ничего объяснять. В дверь опять стучат, надо либо выходить, либо. Он все еще пьяный, Назар все еще ужасно красивый и горячий; стоит, сверлит его своими черными глазами, одна рука возится в районе ширинки. Ай, да в пизду это все. Марк застегивает пуговицы на своих джинсах, берет Вотякова за талию и меняется с ним местами. Назар упирается задницей в мраморную раковину, поднимает свое худи и тишку под ним, ведет рукой по плоскому животу. Дергает бровями и улыбается, прикусывая нижнюю губу. У-у, сука. Назар готов на сотку и еще сверху, слишком хорошо помнит про глубокую глотку любителя попеть фальцетом. Почему никто Марку не сказал тогда, что пение фальцетом – это не то, о чем он читает? Если бы Назар был рядом, он бы объяснил, что то – а капелла, нахуй, а никакой не фальцет. Сейчас, правда, совершенно похуй, потому что работать ртом Марк умеет в любом случае. Стук в дверь не прекращается. — Здесь что, один туалет на весь бар? — Назар смотрит, как Марк подходит ближе, как опускает руки на его живот, ведет пальцами вниз, отодвигает резинку трусов и стягивает их вниз вместе со штанами. — Нет, их два. — Не трать время на всякую хуйню, — он переводит взгляд на Марка, натыкается на его теплые карие глаза; сердечко скипает бит, но быстро приходит в норму, продолжает биться слишком быстро. Марк мысленно закатывает глаза на все это, думает про себя «да пошло оно все нахуй». Горбатого могила исправит, Вотякова не исправит ничего. Колени протирают пол, как он себе и представлял; он отодвигает правой рукой лишнюю кожу с головки, облизывает губы и нагибает голову. Открытый мокрый поцелуй, языком по концу, Марк пускает слюну, не смотрит наверх — чувствует на себе жадный взгляд и знает и так, что Назар смотрит внимательно. Времени на долгие фиты с медленным ленивым облизыванием всей длины кончиком языка сейчас нету; они и так уже слишком долго торчат в этом туалете. Поэтому Марк растирает слюну ладонью, проводит языком сверху вниз и обратно всего один раз, добавляя побольше слюней по ходу, и открывает рот пошире. Головка касается нёба, он втягивает щеки, двигает головой вверх и вниз. У Назара руки заняты, но это не мешает ему навязывать собственный темп. Хочется ебнуть его чем-нибудь, чтобы перестал дергаться, боже. Это идиотское желание, чтобы все всегда плясали под его дудку. Несколько минут тупой долбежки, пока челюсть не устает, и дышать не становится совсем трудно. Слюни текут по подбородку, по шарам дает пиздец как – весь выпитый алкоголь ударяет в голову как-то одновременно и очень некстати. Марк понимает, что еще немного, и все это закончится совсем некрасиво, упирается ладонями в бедра и отодвигается, чтобы перевести дыхание. Назар смотрит вниз и. Блядь. От его члена к красным опухшим губам тянется ниточка слюны, она провисает, натягивается и лопается. Тело отчаянно маякует о том, что нужно снова засунуть член туда, где он был только что: это вопрос жизни и смерти. Марк дышит тяжело, выглядит так, будто блевать сейчас будет. — Только не на мои кроссы, — он оборачивает пальцы левой руки вокруг своего стояка, начинает дрочить, потому что хочется и потому что слишком пьяный, чтобы остановиться и подумать о чем-нибудь. Голова сама собой запрокидывается назад, из горла вырывается приглушенный стон. Да и похуй, сам все закончит, он самостоятельный мальчик. Вотяков хочет поменять руку, но внезапно понимает, что его пальцы уже разжали и убрали за него, и что рот снова там, где должен быть. Даже посмотреть вниз впадлу, чтобы убедиться в том, что это не пьяный бред. Но головка упирается в щеку, а потом резко вылетает оттуда со смешным звуком, с которого Назар бы посмеялся, если бы не был так занят другими вещами. Даже смотреть не надо, у него в голове и так все есть, он знает, что там происходит. Марк пихает член за щеку еще раз, до боли, хотя болевые рецепторы значительно притуплены алкоголем. Хочется закончить с этим поскорее, потому что в дверь снова стучат, и алкоголь так некстати снова ударяет в голову. Если резко встать сейчас, то можно словить такого грандиозного лифта. Запихнуть рвотные рефлексы подальше, не думать об этом, и все будет окей. Его мажет дико, он цепляется руками за бедра, чтобы не уплыть в сторону. Сейчас бы пригодилась рука помощи. На затылке. Движения уже совершенно хаотичные, он просто возит языком и губами, оставляет мокрые поцелуи, трется кончиком носа. Откуда-то сверху слышны сдавленные стоны сквозь сжатые зубы. Марк неосторожно прикусывает гиперчувствительную кожу где-то около головки, проводит языком под уздечкой, отодвигается на пару сантиметров – поймать пару судорожных глотков воздуха – и снова берет в рот. Назар уже заебался отодвигать свои шмотки с живота и выше, они так нереально мешаются сейчас. Марк, блядь. Марк в говно, Марка мажет, Марк открывает рот очень широко и пихает его член себе в глотку. До самого конца, вернее, начала. Вотяков забывает про свою ненужную одежду, тянется руками к чужому затылку, пальцами правой руки проводит по волосам от линии роста на лбу и назад, превращая прическу в полный ад. Похуй. Несколько божественных секунд, и Марк хрипит, поднимает голову – Назар помогает, в каком-то смысле, взяв волосы в кулак. Все жутко мокрое, горячее, мозговыносящее. Слюни вязкие, стекают толстыми струйками, капают на пол. Ему нужно чуть-чуть, чтобы догнаться. Член дергается, кровь приливает к концу, естественная смазка мешается со слюнями. Еще один такой разочек, ну. — Эй, — Назар смотрит вниз. У Марка закрыты глаза, он слегка покачивается из стороны в сторону, не падает набок только потому, что держится руками за ноги. Пальцы в волосах расслабляются, Вотяков зачесывает их рукой назад не совсем аккуратно, но нежно. Игра на контрастах. — Марк. Только не на кроссы. — Иди нахуй, пожалуйста. — Нужно еще раз. Не буду кончать в рот, обещаю. Слова долетают как через толщу воды, в ушах бешено стучит пульс. Голос пьяный, хриплый и странно мягкий. Рука в волосах. Ну ладно уж; тем более, Назар добавляет еле слышное «пожалуйста, блядь» в конце. Чего ни сделаешь ради этого мудака, когда он просит таким голосом. Марк придвигается поближе, не рискует расцеплять руки. Назар это видит, не может устоять и начинает возить концом ему по губам, ну блядь. Марк гортанно рычит, смотрит снизу, приподняв одну бровь, типа, ну чего там? давай уже, обладай. Вотяков ловит его взгляд — у него глаза черные, но с дьявольскими огоньками, на секунду становится не по себе, но только на секунду. Потому что в следующую у него уже снова член во рту, в горле, в глотке; рука давит на затылок. Марк хрипит, чувствует подступающую тошноту, но заставляет себя проигнорировать это. Если не думать, то ничего и не будет. Назар закатывает глаза, закидывает голову назад, хочет сделать гадость и кончить прям в глотку, но вовремя одергивает себя, быстро вытаскивает и отстраняется, выпутывает руку из чужих волос. Другой рукой начинает нервно дрочить, никак не получается поймать нужный ритм, блядь. Слишком пьяный. Он не видит, как Марк встает с колен, но чувствует, что чужие руки ползут снизу вверх, потом горячая влажная ладонь ложится на его руку сверху и сжимает пальцы. Марк – боже, спасибо ему – лучший человек на свете сейчас – задает нужный темп, наваливается сверху и целует в шею, утыкается носом. Все мысли стираются. Жарко, ужасно жарко и липко, вязко, влажно. По телу пробегает судорога, Назар закусывает нижнюю губу чуть ли не до крови, не хочет стонать, как девка, но че-то все равно вырывается. Он выдыхает через нос тяжело, долго и громко, голова идет кругом. Если бы не чужое тело рядом, упирающееся рукой в край раковины, Вотяков сполз бы на пол потной лужицей, и хуй клал бы на свои драгоценные шмотки. Марк все еще двигает рукой, но уже гораздо медленее, трется щекой о мягкий капюшон. Глаза прикрыты, вокруг только запах и звуки. Если б не был такой пьяный, у него точно встал бы, хотя бы от этого сдавленного стона. Он убирает руку, отталкивается другой от раковины и отодвигается. Назар откидывает голову назад, кадык нервно дергается, по шее стекают капельки пота. Марк пялится на родинку над буквой «С». В дверь опять стучат. — Подвинься, — он тянет руки к крану, открывает воду. Назар недовольно ворчит-рычит, открывает глаза, разворачивается. Марк моет руки, Назар пихает его корпусом, заставляя подвинуться. Вода холодная. Назар смотрит на свои штаны – нихуя себе, даже не запачкался, вроде бы. На полу под тем местом, где он стоял, лужица слюны и кончи. Вотяков аккуратно двигается так, чтобы в нее не наступить. Марк передает ему бумажные полотенца. — Ты едешь со мной, — не вопрос, а постановка факта. Марк смотрит на него молча сначала с каменным лицом. Потом что-то в уголке рта трескается, появляется кривая улыбочка. Ну, блядь. — Выходи через минут пять, я буду на баре, — Марк дергает бровями, вытирает ладони о штаны и идет к двери. Назар складывает руки на груди, опускает подбородок. Шнурки от кепки лезут ему в лицо, но он не обращает внимания. Подходит к двери – готов снова закрыть, как только Марк выйдет. Назар не шарит, прошло 5 минут, или 15. Он стоит у двери, прислонившись к ней спиной, скроллит инстаграм. Надоедает, он ползает глазами по уборной. Зеркало большое, в какой-то дорогущей раме, выглядящей под старину. Барокко? Да хуй проссышь, и какая разница вообще? Он открывает камеру, подходит ближе и разглядывает свое отражение. Кроме того, что щеки и уши все еще красные, кажется, ничего. Пьяный мозг не замечает, что лицо у него сейчас — пиздец полный. Есть опухшие губы, блестящие глаза, подернутые пеленой эйфории, засос на шее. Да у него на лбу написано, что он только что поимел очень хорошее время. Но на то и нужен алкоголь, чтобы стирать моральные нормы и некоторые (многие) границы. В туалете темновато. Назар снова открывает инсту, открывает свои сториз. Не успевает подумать как следует, снимает короткий видос – свое отражение в зеркале, зумит так, чтобы было видно резьбу на раме, отдаляет, зумит снова. Выставляет локацию, время и постит. Выходя из туалета, сталкивается с каким-то челом, задевает его плечом и проходит мимо, не обращая внимания на мат в спину. Марк уже ждет его на баре с его жилетом в руках, сам в каком-то пухане прям на тишку. — Пойдем, кэб уже приехал, — Марк пихает Вотякову в руки шмотку, берет его за рукав и тащит на выход. Назар плетется следом. На заднее вдвоем, квест по одеванию жилета обратно, хотя можно и не париться, Вотяков даже произнести адрес отеля нормально не может. Водитель терпеливо ждет, Марк забирает у него телефон, ищет там че-то и называет адрес сам. Назар откидывает голову на спинку сидения – козырек мешается, он переворачивает кепос козырьком вперед и прикрывает глаза. Рядом горячее тело, он чувствует тепло бедром через ткань, начинает вертеть кольцо на указательном пальце правой руки. «Ты едешь со мной», ха.