Light Captivity

В лагерях искупления белых магов не любят. В лагерях искупления эти идиоты считают, что если ты белый маг, значит, виноват во всех печалях. А то, что ты сам чертов заключенный, никого не волнует. Никого вообще ничего не заботит — если некоторые лайбаунсцы объединяются в группы, то на меня им плевать. Эти группы создаются, чтобы подпортить жизнь таким, как я. Чтобы ударить украдкой или украсть еду, которой и так не обожрешься. Которой, на самом деле, хватает лишь для слепого выживания. И то это неточно. Лайбаунское королевство совсем не выглядит как мое. Куда уж красным магам до дворцов, галерей и фонтанов, если половина населения страдает от голода? С нашим вторжением становится только хуже — дезилийцы не просто хотят захватить чужую территорию, они желают построить новую цивилизацию. А чтобы начать что-то новое, нужно разрушить все старое. Первое время они этим и занимаются: огонь охватывает всю территорию красных магов. Мой народ не щадит ни госпитали, ни школы, ни музеи. Сжигают все, чего когда-либо касалась рука лайбаунсца, и строят на этом месте нечто новое, иное. Нечто, называющееся лагерем искупления. Сначала не понимаю, почему замки превращаются в крепости, а поляны — в огороженные проволокой участки. Лишь через несколько долгих недель грандиозного, ужасного разрушения приходит осознание. И не только ко мне. Из лайбаунского королевства делают тюрьму. Огромную, уродливую тюрьму. Заключенных лагерей искупления из моего королевства перевозят в лайбаунское, чтобы «очистить» территорию народа-победителя. Лагерь искупления теперь — нечто, напоминающее деревню. Деревню, где все друг друга знают. Помогают, если требуется. Бьют, если хотят. Да, замки красных магов стали тленом, но о том, что произошло с народом, страшно вспоминать. Пусть заключенные лагерей и трудятся на белого короля, дезилийцам абсолютно плевать на их численность. Рабов все равно ведь хватит. Сдохнет один, другой, какая разница? Сдохнет десять, пятьдесят или несколько сотен? Сдохнет, корчась за решеткой, раздвигая перед офицерами ноги, шагая на эшафот, задыхаясь в дыму — никому нет дела. Когда наше войско только вторгается на чужую территорию, насилие становится обычным делом. Прошел уже месяц, а мы, заключенные лагеря искупления, до сих пор убираем трупы с того времени. Тела обуглившиеся, избитые, синие от удушения, с открытыми от ужаса ртами. С распахнутыми глазами и сорванной одеждой. Оскверненные, четвертованные и изнасилованные. Извращенной фантазии у моего народа хватает. Мерзости, как червь, обвивающей поганые души, тоже. Неделю назад король принял решение не устраивать публичные казни. То ли из-за того, что каждый лайбаунсец, вплоть до пятилетних детей, так или иначе сталкивался со смертью, то ли жадность растет до невероятных пределов, и деньги не хочет тратить даже на это. Гораздо экономнее приберечь серебряные монеты и просто закопать. Заживо. Чего-чего, а монет в нашем королевстве всегда хватало, но белые маги не упускают возможность заграбастать еще. Воруют все, что попадается под руку и падает с металлическим лязгом — украшения, свитки. Если браслет не снимается с руки, срезают вместе с кистью, если ожерелье — с головой. Побрякушки имеют плату, жизнь — ни гроша. Жизнь красных магов действительно обесценивается настолько, что задушить собаку для дезилийцев — поступок ужаснее, чем изнасиловать ребенка, а потом перерезать ему глотку. Некогда нежные королевские приближенные, неловко закрывающие лица веерами, превращаются в настоящих варваров. Один приказ, одно слово — и умирает не только цивилизация красных магов. Белые умирают тоже. Хоронят все чувства рядом с телами. Телами, которые не трудятся даже закопать, ведь лагерники делают эту грязную работу. Разумеется, это правило работает не на всех. Может, только наполовину — многие белые маги слишком нежны и ранимы для подобных выходок. Потому одни отправляются в лагеря искупления, как я, другие — умирают. Не с таким размахом, как красные, без шоу. Умирают тихо, задушенные наемниками короля, чтобы никто не знал. Белые маги даже здесь пытаются создать мнимое благополучие. Только, кажется, все знают правду. А вот сделать что-то не может никто. Эта гребаная Империя ломает нас тоже. Кого-то убивает, кого-то отсылает в тюрьму, что раньше назвалась лайбаунским королевством, кого-то делает монстром. Хочешь выжить — не давай это сделать другим. Хочешь жить — делай это за счет красных магов. Империя — это только слово красивое. Новое, непривычное. На деле Империя — сплошная изощренная ловушка. И для одного народа, и для другого. Красного короля заточают в самой большой, непробиваемой тюрьме с ярким названием «Логово». Всех его приближенных — там же. Специально просматривают по спискам и отлавливают каждого, кто когда-то преданно служил королю. Не находят лишь одного. Не находят лишь одного мага, и король не узнает его имя. Спустя несколько месяцев, конечно, не узнает. Тем более, когда успел похоронить своего сына и закопать пустой гроб, устроив похороны. Кайл считается просто пропавшим, испарившимся. И, разумеется, королю нет дела, с кем именно сбежал его сын, потому не запоминает имя. Когда Лекса Картера начинают разыскивать, смеюсь только я. Смеюсь, хотя сарказма не хватает, чтобы залечить раны. А пустой надежды — чтобы верить, что мой лучший друг вообще жив. От него нет ни весточки. Знание о судьбе Эвелин, Кайла, да гребаного Картера, возможно, спасло бы немного. Даже если бы я понял, что они давно мертвы, это лучше, чем никому не нужные тайны. Гадать намного мучительнее, чем справляться с правдой. За день до того, как меня забрали в лагерь искупления, я послал Кайлу знак. Ответа нет до сих пор. Может, он умер еще в первый день, истерзанный в Лесах Смерти, может, до сих пор пытается выбраться оттуда. Может, он уже напоролся на клинок Картера, а может, собрал все частички энергетик мутантов. Только к чему это сейчас? Ничто не поможет. Все, что произошло, даже не походит на войну. Скорее, на вторжение и захват. Красные маги не сопротивлялись, и чертов Картер, которого я начал ненавидеть и проклинать, солгал нам о невиданной силе его народа. Провел, сукин сын, моего доверчивого друга, и, скорее всего, оставил умирать. Если, конечно, не убил сам. Не знаю, изменилось ли что-то, если бы Кайл остался в нашем королевстве. Но после побега его чокнутый папаша будто сорвался с цепи. Раньше его сдерживали любящая, отзывчивая жена, милая и добрая дочь, не по годам умный, явно претендующий на успех в командовании сын. Сейчас — никто. Из-за одиночества у него просто поехала крыша. Будь Кайл здесь, он хотя бы попытался восстановить правосудие. Однако принц дезилийского королевства оставил нас на произвол судьбы. Придерживаясь мнимо благородных целей, бросил загибаться в созданном нашими собственными руками аду. Я не виню, Кайла, совсем нет. Как вообще можно винить того, по кому скучаешь каждый, мать его, день? И несмотря на безвыходность положения, все надеюсь и жду. Жду и надеюсь. Понимаю, насколько глупо, ведь прошел не один месяц, но почему-то сама мысль о смерти Кайла пугает. Если даже я сдохну в этом лагере искупления через пару дней, все равно не перестану надеяться. К черту здравый смысл. О каком здравом смысле может идти речь, если моя красивая одежда превратилась в рабскую форму, белые, отливающие серебром волосы окрасились в тусклый темно-серый, а тело стало худым, как у мертвеца? Из роскошных домов я был перекинут в зверскую тюрьму, и если раньше я проводил ночи с красивыми, желающими меня, восхищающимися мною женщинами, то сейчас — только с разлагающимися трупами. Перед тем как отправить в лагерь искупления, меня пытали. Окунали голову в грязную воду, держали там, пока не кончался кислород в легких, избивали до криков, заставляли говорить все: почему я не хочу подчиняться и устраивать разбои в красном королевстве, из-за чего считаю, что стать рабом гораздо лучше, чем сделать рабами других. Я, сам того не осознавая, признался во всем. Рассказал, как помогал уйти Кайлу, как отдал свою лошадь, как подслушивал разговоры короля и сам хотел сбежать в леса. Сначала пытался молчать или отшучиваться, но весь сарказм исчез, когда первый раз ударили между ребер. Хотели промыть мне мозги, внушая всякую чушь про самый сильный народ, но так и не переубедили. Лишили магии и отправили в лайбаунское королевство, в лагерь искупления. На самом деле, в какой-то степени я этому рад. Сейчас лагерь искупления — самое безопасное место для всех красных магов и изменников, как я. За нами не устраивают охоту, не ведут на казни, не насилуют, прекрасно понимая, что мы — рабочая сила, не пытаются заключить в ужасные тюрьмы, не избивают ради забавы, заставляя делать то, что хочется этим безумцам. Помимо лагерей существует еще много изощренных мест, а недавно у короля возникла идея. Теперь его приближенные могут приобретать себе рабов. Не слуг, как было принято и до этого, а настоящих рабов. С ним можно делать все, что угодно — рамок нет. Бить, если что-то не устраивает, трахать, когда заблагорассудится, заставлять выполнять всю грязную работу. Особенно это популярно у королевской знати — уже считается плохим тоном, если ты живешь в замке Вилсон и не имеешь под рукой удобного мага для развлечения. Более того, чтобы раба вообще перестать считать магом, а сделать лишь безмозглым животным, на их головы надевают тяжелые металлические маски с мордой, похожей на собачью, и полностью закрывают лицо. Они считают это правильным. У раба не должно быть ни личности, ни лица. Да… так и лагерь искупления может показаться раем. Тем более, для таких хитрых ублюдков, как я. Так как территория у нас большая, стражи просто физически не могут следить абсолютно за всеми. И, естественно, я пользуюсь этим. Порой создаю впечатление, что чем-то занят, хотя только неловко перебираю руками землю, притворяюсь смертельно больным, просто пытаясь отоспаться подольше, если работаю с кем-то, отдаю другим большинство дел. Конечно, действует не со всеми и далеко не всегда, но помогает. По крайней мере, набраться сил и не подохнуть от голода. Мрут заключенные, как мухи. Это осталось неизменным еще с уничтожения понятия «королевства». Слышу звон, оповещающий о раздаче еды, но не спешу за порцией. Заключенным все равно не дают по две, а моя часто уходит другим весьма насильственным и тайным путем, потому лучше дождаться, когда эта свора бешеных собак накинется на свой лакомый кусок мяса, а потом уже пожрать в одиночку. Притаиваясь, создаю вид занятости, бездумно копаясь в разрытой вчера земле. Ко мне подходит один из «уборщиков» с железной телегой и просит — точнее, приказывает — показать, где гора трупов за вчерашний день. Как ни странно, погибших не так уж и много в нашем отсеке — не превышает десятка. Первые дни их вывозили «пачками» — может, слабые просто сдались сразу. И меня самого удивляет, что я не отношусь к этой категории. Сначала тоже думал, что загнусь быстро, но потом прикусил острый язык, стал проглатывать язвительные комментарии и шутки, не нарываться на драки и беспрекословно отдавать еду, если какой-нибудь бугай в два раза больше меня этого требовал, и постепенно становилось выживать легче. Пусть моя жизнь далека от совершенства, истории о том, что происходит в остальном мире, заставляют меня не ныть. Не ныть и собраться. Ждать какого-то спасения? Не знаю. Впрочем, я всегда, как и Кайл, был достаточно наивен, но сейчас это больше, чем ожидание. Что-то внутри не дает раскиснуть и рассыпаться по кусочкам. То ли еще живые родители в дезилийском королевстве, то ли собственное эго, что не сломить парой ударов по роже. По весьма красивой, между прочим, хоть и болезненно худой. Через полчаса подхожу, чтобы забрать мою порцию, но уродский охранник говорит, что ничего не осталось. Все разобрали, и он, черт бы его побрал, не уследил. Пошел к дьяволу! Не уследил он. Дерьма кусок, неспособный даже поддерживать элементарную дисциплину! Проглатываю язвительное: «А что, засмотрелся на трупы или поддался обаянию красных магов?» и молча киваю, хоть и злюсь. Сжимаю руки в кулаки и, чувствуя, как меня разрывает от несправедливости, начинаю даже работать, чтобы выместить хоть на чем-нибудь свою ярость. Получается весьма глупо, потому что без обеда сил вообще нет, но стараюсь, стискивая челюсти. Не на кого сорваться, не над кем подшутить, некого покусать сарказмом. Я бы мог попробовать поладить с красными магами, но боюсь, они не поймут мой высококачественный юмор. Боюсь, быстрее останусь сам без зубов, чем вызову улыбки на их перекошенных от ненависти ко мне лицам. Какие же они глупцы! Присаживаюсь на землю, поджимая к себе колени, когда окончательно выдыхаюсь, обнимаю урчащий живот, и красные маги смеются в лицо, когда проходят мимо. Вот же твари! Ну ничего, посмеюсь я еще над вами! Когда-нибудь… Может быть… Закатываю глаза, понимая, что в последнее время разговариваю только с собой и чаще всего в своей же голове. Для меня, любителя потрепаться, это кажется диковатым. Но уж лучше, чем возненавидеть себя или, как некоторые заключенные, пытаться свести счеты с жизнью. Хоть у меня и возникали подобные идеи в начале, когда было особенно тяжело, я всегда отвлекал себя мыслью, что слишком красив и умен, чтобы умереть в столь юном возрасте. Если меня никто не убил, нужно считать это удачей, а не испытывать роль убийцы самому. Да уж, порой самооценка творит чудеса, и я как никогда благодарен своей жизни за то, что научился действительно любить себя. Больше, чем кто-либо. Больше, чем родители, чем шалавы, признающиеся в чувствах после обычного секса, чем друзья. Исчезнувшие, мать твою, друзья. Чувствую тычок в спину и, вздрогнув, поворачиваюсь. Закатываю глаза, ожидая увидеть лайбаунсцев, которым мое существование не дает покоя, но передо мной стоит маленький мальчик лет десяти. Выглядит немного испуганно и смущенно, но я, улыбаясь, тяну к нему руку, маня к себе. Если подошел, вряд ли боится или питает себя мифами о белых магах. Если подошел, может, ему нужна помощь. Однако мальчик достает из-за спины тарелку. Тарелку, полную еды. Изумленно смотрю на него, неловко забирая у него порцию. — Так, малыш, а почему ты не ешь? — спрашиваю как можно нежнее и стараюсь обходиться без шуток, чтобы не напугать ребенка еще больше. Он милый, выглядит невинно, поджимая губы и моргая темными глазами. Я всегда любил детей. — Тут и так кормят скудновато. — Это твое, — отвечает мальчик. Садится рядом, поджимая ноги, боязливо улыбается. — Тот… красный маг хотел своровать, но я забрал быстрее, пока он не видел. Вот… принес. Моему удивлению нет предела. С чего бы маленькому красному магу мне помогать? Носить еду? Отбивать у негласно «главных» этого лагеря искупления? Да и откуда ему меня знать? Хотя моя внешность довольно запоминающаяся, но все же. — Спасибо большое, — киваю, сразу приступая к еде. Кормят здесь действительно скудно: когда-то два раза в день, когда-то один. Это зависит от настроения управляющего лагерем. Мальчик немного краснеет и улыбается уже шире, видимо, окончательно переставая меня бояться. — Как тебя зовут, котенок? — Эрик. — Еще больше вспыхивает от ласкового прозвища, и я сдерживаю ухмылку, которую точно не поймет и еще, вероятно, примет за оскал. — Тео. — Протягиваю Эрику руку, и он, посмотрев с удивлением, сначала сомневается, но все-таки неуверенно тянется и пожимает ее. — Будем друзьями, Эрик? Да, это бы не помешало нам обоим. Десятилетний или одиннадцатилетний мальчик — хоть какая-то, но компания. Я стану его защитой, он — скрасит мое пребывание в лагере. Вряд ли, конечно, это походит на дружбу, как у нас с Кайлом, например, но сомневаюсь, что Эрик поймет, если выражусь как-то иначе. — Давай, — радостно кивает он, двигается ближе. Уже совсем доверчивый, хотя я только заговорил с ним. Вполне возможно, что он наблюдает за мной достаточно долго, но все-таки быть осторожнее ему бы не помешало. Только вот как, дьявол, сказать это десятилетнему ребенку? Ребенку, который остается милым и отзывчивым, несмотря на ужасы вокруг? — Расскажешь, почему ты помог мне? — спрашиваю аккуратно, пытаюсь не давить. — Просто я тебя сразу заметил, ты был каким-то другим… Но тебя все обижали только из-за того, что ты белый маг. Мне стало тебя жалко. — То есть ты это из жалости? — Нет! Я просто думаю, что некоторые белые маги… хорошие. Не все виноваты в том, что случилось. Не могут же все быть виноваты. Брат говорил, что обычный народ не должен отвечать за ошибки правителя. Короли совершают все эти плохие поступки. Не ты же. — Мудрый у тебя брат, — хмыкаю и подмечаю, что с Эриком сладить еще легче, чем я думал. Он не просто мальчик-оборванец, он вполне думающий ребенок, которому дали хорошее воспитание. Хочу узнать про его родителей, но вовремя прикусываю язык. — Но, знаешь, не все маги, воспитанные в королевских семьях, злые. Да, сейчас у нас не лучшие времена. Да что там, у нас гребаное… То есть я хотел сказать, у нас всех плохо. Но представляешь, у меня был лучший друг… Принц. — Говорить вслух непривычно тяжело. Говорить и думать — не одно и то же, оказывается. На секунду в легких будто кончается кислород. — Он был хорошим. Он хотел остановить то, что происходит сейчас. — А где он сейчас? — спрашивает Эрик, и я начинаю нервно чесать руки. Глупая привычка с детства. Всегда, когда волнуюсь, расчесываю кожу до крови. — Честно говоря, я не знаю. Он сбежал… в одно очень страшное место, чтобы все исправить. Может, он… умер. Я… я не знаю. Эрик вдруг понимающе начинает гладить меня по плечу, и я приобнимаю его одной рукой. Однако мальчик вздрагивает от прикосновения, и я, не желая его пугать, немного отстраняюсь, но оставляю ладонь на его локте. Ладно, ребенок пусть и понимающий, но не привыкший к ласке и теплу. Хотя как тут привыкнуть, когда любое прикосновение ассоциируется с болью и побоями. — А у тебя были друзья? — теперь спрашиваю я. — Да, — кивает Эрик. — Раньше, когда я жил… в… достатке, выходил играть с другими мальчиками в мяч. У меня было много друзей! Но потом моего брата забрали… хотя, скорее, убили, и мы… стали бедными. А потом наступила война. Бедный ребенок! Я в его возрасте только играл со своей лошадью и не умел даже читать, хотя Кайл все время осуждал меня за это. Наверное, из-за его упреков я и выучился грамоте. Мне скоро двадцать, и я могу найти в себе силы пережить этот кошмар, но сломать судьбу ребенку трудности не составит. То, что Эрик до сих пор не утратил веру в лучшее, меня поражает. Почему-то в этот момент появляется странное теплое чувство в груди — я не испытывал его ни к кому раньше. У меня не было младших братьев и сестер, я не относился к родителям с неким трепетом, а максимум моих отношений с девушкой — пара недель. Я никогда не влюблялся — да и зачем, если устраивает простой секс? Над Эриком же не хочется просто глумиться, а действительно стать его другом, как я и сказал. Не только на словах. Все-таки у меня должна быть хоть какая-то цель. Если она — сохранить жизнь маленькому мальчику, то пускай так. — Ты очень сильный, Эрик, — говорю абсолютно без преуменьшения, и Эрик светло улыбается, вызывая покалывание в груди. Почему я, давно посчитавший себя эгоистом, так переживаю за этого ребенка, черт бы его побрал? — Я тебе, кстати, должен за еду. Если что-то понадобится, кричи, котенок. Мяукай, точнее. Смеется над моей не очень-то удачной шуткой, и меня берет настоящая гордость за эту ерунду. Или за то, что я смог поднять ему настроение. — А ты не знаешь никого из лагерников больше? — спрашиваю, но Эрик непонимающе хмурится. — Лагерников? — Ну, тех, кто здесь живет. В этом… лагере искупления. — Нет, — качает головой Эрик. — Первые дни… я прятался и боялся выходить. Позже стало лучше. А потом ты появился. Мне было интересно… Но я знаю, кто с кем дружит. Вернее, кто в каких компаниях состоит, я понял. Но, впрочем, я и сам это знаю. Ясно, информации даже на двоих у нас никакой. Хотя чего я ждал? Если бы Эрик кого-то знал, чего бы это изменило? Никто из красных магов по понятной причине не хочет иметь со мной дело. Я — чертова белая ворона в нашей части лагеря. Причем белая во всех, мать его, смыслах. — Ты обратил на меня внимание только из-за расы? — спрашиваю, сам не осознавая причины. Может, захотел потешить самолюбие и услышать что-то вроде: «Не только», может, просто пытался найти тему для разговора. Потрепаться я могу о чем угодно и с кем угодно. Порой мне это обходится боком, но… — Просто я знал одного белого мага… — неуверенно рассказывает Эрик. — Он был хорошим. Я был с ним… так-то незнаком, но он… Он добрый. Во время начала войны мне даже он снился. Снилось, что я просил его о помощи. Я просыпался и думал, что это по-настоящему… Сны казались реальными, но он… не пришел. — Ничего себе! — Вот это уже и правда интересно. Я с детства любил всякие запутанные истории и чужие секреты. Скорее всего, из-за того, что моя собственная жизнь была скучной. Хотя, любопытство тоже, разумеется, повлияло на это. — И что за маг? — Не знаю его имени. Только помню, у него волосы такие чудные, — усмехается Эрик, и я прикусываю губу, сдерживая улыбку. — Такие… знаешь, светлые. Но на концах голубые. Сердце пропускает удар. Не может быть… — Я его встретил в лесу. Я тогда искал ягоды на вашей зоне, потому что очень хотел кушать. Я увидел его лошадь, она была темная. Я подумал, это красный маг. В последний момент понял, что ошибся. Он заметил меня, и я испугался. Я подумал, он заберет меня в лагерь искупления, но он сказал мне бежать. А еще дал хлеб. Хлеб был таким вкусным! — Дал хлеб… — тихо повторяю, чувствуя, как по рукам уже кровь стекает. Царапины от ногтей слишком глубокие, дьявол. — Да, дал хлеб! Он очень добрый, правда? — Конечно… — Тяжело сглатываю. — Конечно, добрый.