Light Captivity

— Уверен, что хочешь пойти со мной? В руках дрожь. После того как я услышал голос отца, прошла будто не ночь, а несколько секунд. Его слова все еще гулом раздаются в ушах. И не потому, что это обидело меня, совсем нет. Потому, что он сказал правду. Отец всегда учил меня преданности, и в детстве предательство и, тем более, убийство белых магов казалось чем-то немыслимым, нереальным, невозможным. Диким. Что бы сказал тот Кайл, который только пережил смерть матери и боялся смотреть в сторону ножей, увидев меня? Как сильно испугался бы? Когда возвращаюсь к Лексу, он словно сразу все понимает. Не пристает, не задает лишних вопросов, но и не пытается успокоить. Не умеет, вот и все. А мне это и не нужно. Мне нужно побыть одному и поплакать в подушку, как в детстве. Только ведь и на слезы сил не хватает. Потому спим на разных сторонах кровати, даже не разговариваем друг с другом, и я, проснувшись ночью, замечаю, что неосознанно прижался к нему. Долго сходить с ума от горечи и вины нет времени, когда от меня зависит судьба не только моего войска, но и целой Империи. Приходится терпеть, до боли сжимая челюсти. Приходится не обращать внимание на собственные чувства и не поддаваться отчаянным, рвущимся из груди эмоциям. Да и зачем Кассии, Дэннису и остальным воинам мои отговорки, если война будет проиграна? Если подведу даже тех, за кого боролся и убивал собственный народ? Именно эта мысль отрезвляет, спасает — я делал это не только ради своего благополучия. За моими поступками стоят тысячи жертв и живых пострадавших красных магов и мутантов, но ведь не просто так. Ради благой цели. Ага, по крайней мере, есть оправдание. Молодец, Кайл Вилсон, это и скажешь своей совести, если снова даст о себе знать. — Нет, конечно, зачем мне? — хмыкает Лекс, нашаривая маску. И мне хочется вырвать ее, отобрать и выбросить. Наорать и взять обещание, чтобы он больше ее не надевал. Только его ли на то воля? Может ли Лекс что-то изменить, если дело во мне? — Ты ведь отлично справлялся без меня до этого, верно? Например, когда застрял у своего папочки на гребаные пять часов, а потом не обращал на меня внимания. Буравит взглядом, недобро качает головой, прячет ножи за пояс. Пожимаю плечами, возвращаюсь к зеркалу, разглядывая, заметны ли привязанные к корсету кинжалы через фрак. Слабо касаюсь оставленных на тумбочке колец. Больше нельзя так рисковать и прятаться в тронном зале. Иначе маленького глупого графа в чем-то заподозрят и повесят в собственной комнате. За государственную измену. Никогда не думал, что отец опустится до такого, но Тео рассказывал, как тех, кто придерживается политически «неправильных» взглядов, отравляют, а потом списывают на самоубийство. И ведь не проверить никак, не оспорить и не восстать. Бесполезно и опасно. Остается только слепо следовать словам власти. — Тем более, — добавляет Лекс, — как ты проникнешь в тюрьму, а, принцесса? — Тянется к карману и достает связку ключей. Когда умудрился своровать и даже не поднять шума? Если в замке еще можно остаться незаметным, то в тюрьмах все трудно. Не так рискованно, как красть ножи у Натана, конечно, но… — Я нашел монеты, — хмыкаю, метнув взгляд на небольшой мешочек с очень даже большими деньгами. — Ты знаешь, у нас в тюрьме у стражей отвратительные условия, и эта работенка достается только несчастным. А что нужно несчастным? Правильно, богатство! — Хочешь дать взятку, чтобы тебя пропустили? — Лекс вскидывает брови, и не понимаю даже, чему удивляется. Разве в его королевстве так не делали? Разве не легче решить проблемы деньгами, а не его опасными трюками? Тем более, так же успешно сворованными деньгами. — И зачем, черт возьми, я тогда вообще брал эти ключи?! — Ты меня спрашиваешь? — усмехаюсь, чувствуя себя более расслабленно, чем ночью. Ночью вообще опасно думать. Ночью кажусь слишком открытым, начинаю копаться в себе, когда не стоит этого делать. — Пойдем, Лекс, и постарайся теперь так же умело вернуть связку ключей обратно, пока дезилийцы не подняли тревогу, ладно? По дороге к тюрьме узнаю, что библиотека, в которой раньше просиживал целые дни, теперь закрыта для обычных горожан. После протестов из-за атаки лайбаунского королевства отец запретил посещать ее, и дезилийцам теперь недоступны даже маленькие клочки информации о прошлом своего народа. Готов поспорить, некоторые все же вынесли книги оттуда и, возможно, прячут их, но факт остается фактом. Почему-то взято лайбаунское королевство, а настоящие рабы — только мой народ. И самое главное — они не понимают этого и не знают, что можно по-другому. Чем ближе подходим к тюрьме — идем по территории, на которой раньше был лагерь искупления, — тем сильнее искажается очарование моей родины. Пусть это и центр столицы, здесь царит такая разруха, почти как в лайбаунском королевстве. Только если там это сделали враги, то здесь — мы сами. В бывшем лагере искупления запах зловонный, а земля рыхлая. Ощущение, будто шагаем по чьим-то могилам. Будто кладбище лагеря искупления — не просто банальная метафора. Отметаю эти глупые мысли, и железная цепь в руке холодит, отрезвляет. Чувствую не главенство над Лексом, держа его так, а спокойствие, словно от любого приказа он накинется на обидчика, как животное. Защитит меня, не сказав и слова. Снова чертов эгоизм. Когда заходим в тюрьму, где я бывал не раз, по спине пробегает холодок. Охранник на входе, быстро поздоровавшись, без лишних вопросов пропускает внутрь, услышав, из какой я семьи. Ох, если бы этот юноша знал мою истинную фамилию, не просто покачал бы головой. Упал бы в ноги. Дальше со стражами договориться сложнее. У тех, кто охраняет замок, иные воспитание и манеры. Те росли в роскоши, живут во дворце, посещают балы. Великолепно одеты, наивны, и большинство из них — дети свиты отца. Стражи в тюрьме — совсем другое. Они выполняют грязную работу, высылаются в лайбаунское королевство по необходимости и не образованны. Даже не умеют читать, что уж говорить об их манерах. — Здравствуйте, господа. — Растягиваю губы в улыбке и киваю. Стражи нехотя оборачиваются, но, по одежде, должно быть, узнав во мне графа, быстро вскакивают с мест. Несколько игральных карт падают со стола, и одна — ко мне в ноги. Любезно поднимаю червонного короля и возвращаю на место. — Меня зовут Оливер Трейси. Рад приветствовать вас. — Чем обязан? — спрашивает самый старший из них, мужчина с морщинами вокруг глаз. Его голос звучит совсем не так радостно и торжествующе, как у стража, которого я встретил перед дворцом — скорее вымученно. — На что играете? — перевожу разговор в другое русло, чтобы стражи расслабились и прониклись благосклонностью. Все-таки у всех дезилийцев есть слабость — невнимание и доверчивость. У меня, разумеется, тоже. — Да так, ничего особенного, — пожимает плечами второй страж со светлыми вьющимися волосами, почти как у меня, настоящего меня, но его пряди выцветшие, грязно желтые. — Кто проигрывает, тот завтра отправляется в порабощенное королевство. Король на рассвете отдал приказ о том, что необходимо пополнение в лагеря искупления. — Я как раз оттуда! — говорю эмоциональнее, чем мог бы. Неправдоподобно, кажется, но дезилийцы не замечают этого. — Там ужасно! Все разрушено, сожжено… Не этого мы ожидали, когда отправлялись туда с семьей. Ах, как же горестно вспоминать это! Но… можно поинтересоваться, почему вы не хотите отправляться туда? Ведь у рабочих в лагерях искупления намного больше привилегий. Или после случая с Кайлом Вилсоном… ну, вы поняли. Стражи опасливо переглядываются, и старший кивает, видимо, разрешив им рассказывать, как есть. Откуда такое желание не скрывать от меня правду? Не боятся, что сдам их королю? — Вы, кажется, многое пропустили, сэр, — говорит блондин. — Долго после трагедии возвращались на родину? — Очень. А ведь в лайбаунское королевство мы выезжали еще… еще… долгое время назад, — запинаюсь, осознавая, что совершил чудовищную ошибку. Стражи удивленно смотрят на меня, но исправляться нет смысла. Никакой белый маг больше не употребляет слово «лайбаунское». Рабское, захваченное, покоренное. Запрещено признавать независимость народа красных магов. Однако эта оговорка не отталкивает их, а, наоборот, располагает к себе. И теперь я начинаю плохо понимать. Неужели они не придерживаются позиции короля? Неужели, находясь в центре королевства, не разделяют «правильных» политических взглядов и остаются незамеченными? — Неделю назад было приказано провести чистку в лагерях. За этим нас и посылают туда, — отвечает страж, и я замечаю, как Лекс рядом заметно напрягается. Это разговор не для ушей красного мага, но охранники будто и не замечают его присутствия. Похоже, не видят в рабе никакой опасности и не считают его полноценным участником действия или свободным магом. Зря, очень зря. — Что за чистка? — Король утверждает, что на пропитание лагерников мы тратим слишком много средств. Это не совсем так, потому что сейчас мы расходуем только казну красных магов, но… то уже детали. В общем, было решено, что нетрудоспособные лагерники нам не нужны. Прежде чем подохнут, они еще объедят нас, так скажем, поэтому чистильщики будут выявлять тех, кто уже не способен трудиться, и убивать их. Сглатываю, не найдясь с ответом. Мотаю головой, не веря, что отец смог пойти на такое, и совсем забываю строить из себя глупого графа, ненавидящего лайбаунсцев. Безумно хочется сдернуть маску с Лекса, посмотреть ему в глаза или взять за руку. Прикусываю губу, сдерживая порыв, и возвращаю взгляд стражам. Они не в лучшем расположении духа. Они отличаются от тех дезилийцев, которых я видел в красном королевстве. Они не превозносят насилие. Но почему? — Я сочувствую вам, — говорю честно и без притворства. Говорю неожиданно для них и встречаю недоумевающие взгляды. — Мне безумно жаль, что вы — жертвы чудовищных обстоятельств, но… — И что «но»? Разве для этого есть утешение? Разве они перестанут чувствовать угрызения совести, избавляясь от «бесполезных» лагерников, если скажу, что они просто выполняют приказ? Да и это разве снимает ответственность? — Я сделаю все возможное, чтобы это прекратилось. Обещаю. — Звучит громко и опасно. Давать кому-то надежду в войну — огромный риск. — Кто вы такой, господин Трейси? — прищурившись, спрашивает старший охранник. Он не глуп, как я думал раньше, совсем не глуп. Только вот узнать во мне принца невозможно. По крайней мере, я надеюсь, что никто не разгадает наш секрет. — Белый маг, сэр, — улыбаюсь. — Не мог бы я просить вас еще об одной услуге? Мне очень нужно увидеться с одним из заключенных. Ненадолго, всего на минут двадцать, не больше. Уверяю, никто не узнает об этом, и я… Я не приближенный короля. — То есть вы предлагаете нам пустить вас без приказа? — спрашивает страж, и мне остается только кивнуть. — Впрочем, черт с вами, но, надеюсь, вы… сдержите обещание. — Конечно. Мне нужен Андре. Простите за невежество, не знаю его фамилии, но он… — Андре раньше служил здесь с нами, — вдруг говорит синеглазый шатен, который все это время лишь пялился на карты и вслушивался в разговор. От этой брошенной вскользь фразы мне становится понятно, почему охранники в этой тюрьме столь разительно отличаются от остальных дезилийцев. Этот Андре раскрыл им глаза. — Но не думаю, что это… безопасно. Он лишился рассудка после пыток. — Пыток? — переспрашиваю, подмечая, что отец в разговоре совсем не упоминал об этом. — Я осознаю все… риски, но вы не представляете, насколько это важно. Это может многое изменить. Я умоляю вас помочь мне. — Так ответите на мой вопрос? — Вскидывает брови старший. — Кто вы? — Я не могу, но у меня для вас есть это. — Достаю монеты и вываливаю их на стол. Однако после разговора со стражниками от подкупа испытываю лишь отвращение. Им не нужны мои деньги, когда их заставляют безжалостно убивать слабых. На кой черт им все это золото, если выжить и не сойти с ума — уже недоступная роскошь? — Я понимаю, насколько это гнусно, но если бы прямо сейчас я мог сделать для вас нечто важнее, то сделал бы. Пожалуйста, примите эти дары и окажите услугу. Что бы ни случилось, я навсегда ваш должник. — Простите за грубость, но вы считаете, что нам понадобится ваша помощь? — Я уверен в этом, — усмехаюсь и мысленно исключаю их из списка жертв при захвате престола. Эти стражники подойдут для моего войска. — Ладно. — Старший охранник кивает, и шатен удивленно поворачивается к нему: — Ладно?! — Нам нужны союзники, Джон. Если предсказания Андре верны, Империя падет, и король… — Нет! Даже не начинай! — Страж подходит ко мне и манит рукой, кидая гневный взгляд на старшего напарника. — Для великой расы сомнение — порок, помнишь?.. Порок… Поднимаемся по лестнице, и я продолжаю думать о словах стражника. Порок ли это — сомневаться в том, что делаешь? О, нет, вряд ли. Скорее, соответствие ненужным принципам и стереотипам — это порок. Стражник открывает камеру и предлагает последить за Лексом, но я мотаю головой и тяну его за собой. Без него, боюсь, не справлюсь. Мы так долго все делаем вместе, что в одиночку чувствую неуверенность. Андре, про которого говорил отец, издалека не кажется сумасшедшим или необычным. С такими же рыжими, как у меня сейчас, волосами, сидит на полу, водит по нему ладонями, будто вырисовывая контур некой картины. Наклоняет голову, что-то шепчет, шевеля губами, дергается, когда делаю неуверенный шаг вперед, но не думаю, что другие заключенные отреагировали бы иначе. Действительно все это лишь кажется. Издалека. Увидев меня, бросается назад, спиной врезаясь в стену, сползает по ней, зажимая рот рукой и отчаянно кусая ее зубами. Не так, чтобы просто успокоиться. Так, чтобы засочилась кровь. Сглатываю, еле сдержавшись, чтобы не отойти, а лучше взять Лекса за руку и сбежать. К черту отсюда. Не только из камеры. Из дезилийского королевства, где постепенно становлюсь тем, кем по-настоящему являюсь. Не командующим Зоной Мутантов, а обычным магом, совершенно запутавшимся, где заканчивается долг и начинается насилие. Глаза Андре серые, но отнюдь не такие, как у Натана или других черных магов. Не как туман и мрак. Не с чем сравнить даже. Только с всеобъемлющей, заполняющий все пустотой. Отсутствием понимания, что вообще происходит. Андре хватается за и без того растрепанные волосы, оттягивает пряди, вырывая несколько клоков. Замечаю, что по его подбородку стекает кровь, и не понимаю отчего: разодрал себе губы сам или нарвался на стражей? Оголяет желтые, наполовину раскрошившиеся зубы, искривляет губы в улыбке, а потом открывает рот. Не смеется, как я ожидал. Кричит. Дико, сорванным голосом, сжимая волосы и с ужасом, будто увидел саму смерть, смотря на меня. Не выдержав, врезаюсь в плечо Лекса, дрожащей рукой тяну его за рукав, сдерживаю подкатившую к горлу тошноту. — Орел! — Андре кричит, указывая на меня дрожащим пальцем, и еще больше прижимается к стене, вытирая слезы. Его посиневшие губы дрожат, в волосах, видимо, после пыток, запеклась кровь. Однако боится он не тех, кто зверски наказал его, и не красного мага, о котором, должно быть, ему тоже известно. Боится только меня. — Уходи! Прочь! Прочь отсюда! Сглатываю ком в горле и неуверенно протягиваю руку в знак того, что не причиню Андре боли, но он начинает рыдать еще сильнее. Захлебывается слезами, рвется куда-то, но кандалы заставляют его со стоном упасть на колени. Сейчас он мало напоминает мага — скорее, существо Зоны Мутантов. Бесконтрольное, бездумное, озверевшее. — Орел! Сеятель хаоса! Не надейся на милосердие! Прочь, прочь, прочь! С диким рыком бросается ко мне, растопырив костлявые пальцы, но от одного толчка в грудь заваливается назад, захлебываясь кашлем. Костяшки зудят, и я бы извинился за то, что ударил его, если бы он не набросился снова. Вцепляется в волосы, рычит, как бешеный пес, трясет меня за голову так сильно, что боюсь, как бы не свернул шею. Боюсь, но не успеваю даже руки вскинуть. Не успеваю — зубами тянется к лицу, истошно орет, брызжа слюной, проклинает меня и все повторяет это «орел». Пророк в своем предсказании упоминал две птицы: орла и феникса. И как же сильно я не хотел стать кем-то из них. Как же не хотел быть частью изощренного проклятия. Но я знаю — это не совпадение. «Черные маги вернутся, когда Орел со священной кровью взлетит в небо, а первый Феникс возродится из пепла», — я помню каждое слово. Все сходится. У меня священная кровь из-за переплетения в ней двух враждующих и противоположных рас. Орел — это я. Когда понимаю, что слезы подкатываются к глазам, Андре отлетает от меня. Лекс бьет его в по лицу, прислоняет к стене, держа за грудки. Лекс обозлен не на шутку, и это можно заметить, даже не заглядывая ему в глаза — по тому, как от ярости дрожат руки. Именно поэтому я так сильно нуждаюсь в нем. Он делает то, на что мне не хватает сил и смелости. Реагирует мгновенно, если видит, что мне угрожает опасность. — Либо ты сейчас отвечаешь на наши вопросы, сукин сын, либо… — Уходите! Уходите, проклятые! Вон! Я ничего не скажу ему! Можешь убить меня, красный маг! Я нем для вас! Прочь! Через маску я не могу увидеть выражение лица Лекса, но по глазам понимаю, что улыбается. Скорее даже, просто растягивает губы в злой ядовитой усмешке. Перехватывает Андре за горло, заставляя того захрипеть, и другой рукой, будто в контрасте с жестким удушением, мягко проводит по груди. Тянется к сердцу, склоняет голову набок, и сейчас, в уродливой маске, выглядит еще безумнее и страшнее. Представляется совсем не тем беженцем, с которым я выживал в Зоне Мутантов, а безжалостным наемником, как в воспоминаниях Дэнниса. Причиняющим боль не по приказу и не из долга. Просто потому, что ему это нравится. — Не зарекался бы лучше, — хмыкает. — Посмотрим, насколько тебя хватит. Не угроза — обещание. Понимаю это, когда медленно вытаскивает нож, и, надавливая, проводит от пояса брюк Андре до груди. Струйка крови быстро стекает по одежде, оставляет на полу красные, яркие следы. Именно это будто заставляет проснуться, перестать молча наблюдать за Лексом и ждать, пока покончит с этим, а остановить. Будем пытать Андре и что дальше? Он не лгал, когда сказал, что не доверит нам правду, я знаю. Да и чем тогда мы лучше белых магов, которые довели его до безумия? — Не надо. — Кладу ладонь на плечо Лекса, но не смотрю на него — только в глаза замолкнувшего вдруг Андре. Он сплевывает кровь, и я замечаю, что у него рана на языке. Дышу через раз, виновато киваю. Если бы я не приказал Лексу перестать, Андре мог бы откусить себе язык. Он бы сделал все возможное, чтобы не поведать тайны, потому отступить — лучшее решение. Тем более что-то я понял. Просто не знаю еще, как поможет знание о том, что я — этот чертов Орел. — Я сожалею, что побеспокоил вас, — говорю, сдерживая дрожь в голосе. — Я не хотел причинять вам вреда, Андре. Прощайте. Хочу схватить Лекса за руку, но, вовремя опомнившись, поднимаю цепь. — Орел должен умереть! — кричит Андре, но даже не думаю оборачиваться. Ускоряю шаг и стучу в дверь, ожидая стражника. — Орел должен гореть! Гореть, гореть, гореть! Твое место в огне! Ты не сможешь предотвратить это! Ты бессилен в том, что пытаешься сделать! Ты должен сгореть, и только это выход! Хочешь помочь — умри! Лекс выталкивает меня из камеры, когда стражник открывает дверь, и, наплевав на его присутствие, перехватывает за руку и ведет по коридору. Дрожу, переплетаю наши пальцы, не в состоянии думать о таких рутинных вещах, как ходьба и дыхание. Прикрываю глаза, жалея о том, что, в принципе, надеялся на невозможное, и стараюсь выбросить слова Андре из головы: некоторые говорили мне вещи и похуже. На Нету я никогда не сердился за это. Но безумное: «Орел!» продолжает крутиться в голове, словно мантра. Назойливо преследует еще не час и не два. Не отпускает.

***

Все-таки прихожу на бал. Пусть сначала и не отреагировал на приглашение одной из дам и был уверен, что останусь с Лексом, не стоит привлекать внимание отказом от подобных предложений. Каждый в королевстве хочет посетить бал, и из высшего общества мог противиться этому только я. Но у принца гораздо больше полномочий, чем у несуществующего на самом деле новоприбывшего графа. Осушаю стакан вина и раздумываю над тем, что Лексу бы понравилось — дорогое и резкое по вкусу, как он любит. Среди гостей отмечаю некоторых незнакомых и осознаю, что многих известных семей здесь нет. Кажется, все по-прежнему: тот же зал, стол, те же танцы, разноцветные фраки и украшенные бриллиантами платья. Но что-то не так, что-то изменилось — в воздухе будто витает напряжение. Только под конец вечера понимаю причину: все присутствующие, собираясь за столом, косо посматривают на отца и подбирают каждое слово. Разумеется, свите короля известно, что влиятельные маги, по официальному заявлению покончившие собой, — не самоубийцы вовсе. Каждый боится той же судьбы, старается не сболтнуть лишнего. И нет, маги не сомневаются в «особенности» нашей расы и не испытывают жалости к лайбаунсцам. Они страшатся подвергнуть сомнению власть короля, потому, когда речь заходит о недовольных горожанах, вдохновленных речами Андре, беженцах лагеря искупления и обо мне, Кайле Вилсоне, нанесшем два сокрушительных удара, их голоса становятся тише. Руки женщин теребят подолы платьев, мужчины лишь искоса смотрят. Никогда не думал, что это возможно, но даже такие наглецы, как они, запуганы. — О, а вы слышали слова купцов? — спрашивает графиня. — Говорят, после… после… В общем, говорят, лагерники стали хуже работать, представляете?! Какое хамство — отказывать своим господам! — И не говорите! — восклицает мужчина в красно-желтом фраке. — Я считаю это дерзостью! — Я уже предпринял соответствующие меры, — говорит отец, и я прикусываю губу, опустив взгляд. Наслышан я уже об этих мерах. Только как массовое уничтожение поможет повысить работоспособность, если условия там хуже, чем у скота, а единственный лагерь искупления, в котором еще можно было жить нормально, я уничтожил? Из-за убийств начнутся еще большие протесты — отец ходит по краю пропасти, по тонкой кромке льда. Не осознает, что чудовищными приказами только портит мнение о себе и собственными руками ослабляет власть. Отправляясь в дезилийское королевство, я предполагал, что после моего побега здесь ничего не изменилось, но, дьявол, как сильно я ошибся. И сколько белых магов тайно хотят встать на мою сторону? Я никогда не думал, что мои нападения на лагерь и тюрьмы смогут их вдохновить. Считал, что, наоборот, потерял авторитет в родном королевстве, но у отца единомышленников становится все меньше. Конечно, тех, кто все понимает, пока ничтожно мало, но дезилийцы ведь и не знают о Натане. О реальной угрозе, а не мнимой опасности уже покоренного народа. — Вам не стоит беспокоиться об этом. Красные маги скоро будут уважать нас. О, правда? И что же вы еще намерены сделать, чтобы они достаточно уважали вас? Перебить остальных? Сжечь последние деревни? Нет, это, может, и вызывает страх, но ненависть — в первую очередь. Тот, кто умер, больше не боится, тот, кто выжил, жаждет мести. Мы давно должны были понять, к чему приводит жестокость и безнаказанность; Натан и его войско — живой пример. Ненависть порождает ненависть, а мы наживаем все больше врагов. — Это прелестно! — улыбается графиня Керри. Помню ее фамилию — даже в четырнадцать я осознавал, насколько она глупа. — А знаете, мой отец обещал привезти красного мага-раба! Как же замечательно, как замечательно! Я всегда мечтала о собственном слуге из их королевства! Так необычно, поразительно! — О, леди Керри, у вас ведь и так столько слуг! — Они же все белые маги! Это так наскучило! Да и матушка не разрешает даже вскрикивать на них. Хоть маленечко. А красные маги — это совсем другое! Я могу делать все, что захочу! — Графиня хихикает, а я бы выволок ее отсюда за волосы и ударил, размазав по лицу алую вульгарную помаду, если бы не притворялся таким же глупцом. Выволок и позволил бы Лексу перерезать ей глотку. — Я так счастлива, так счастлива! Отец даже не поворачивается к ней, некоторые за столом стыдливо опускают взгляды, но подавляющие большинство, особенно дамы, искренне радуются за молодую графиню, смеются. Веду плечом, подавляя желание уйти, и на миг снова чувствую себя принцем, которого насильно приволокли сюда родители. Шумно выдыхаю, отчего-то почувствовав боль в груди, и имитирую кашель, чтобы привлечь к себе внимание. Жалуюсь на самочувствие, посчитав это достойным предлогом, чтобы уйти. Едва не морщусь, когда дамы обступают со всех сторон, лепечут, предлагают посидеть еще пару часов. Будто мое присутствие вообще что-то изменит. Будто это кого-то волнует. Я почти весь вечер молчал. Натыкаюсь на заинтересованный взгляд отца, и, хотя понимаю, что смотрит лишь из-за моего неожиданного прибытия, мурашки пробегают по спине. Спешно прохожу по коридору, ежась от ветра в открытых окнах. Пламя свечей приятно окутывает все вокруг, и я сжимаю челюсти, мысленно возвращаясь в детство. Кажется, Эвелин вот-вот выпрыгнет из-за угла, пытаясь испугать меня. Кажется, услышу крик Тео, просящего выйти погулять. Прошло ведь не больше трех лет с того времени, и я поражаюсь тому, как сильно все изменилось. Не за годы — за последние несколько месяцев. Нахожу Лекса за бокалом вина и даже не удивляюсь. Зря я жалел, что он не попробует — должен был сразу догадаться, что украдет. Да и чем еще ему заниматься, запертым в замке? — Развлекся? — Обводит осуждающим взглядом, складывая руки на груди. Было бы, за что на меня сердиться. Не по собственному же желанию я пошел на чертов бал. Медленно отставляет бокал и провожает взглядом, когда подхожу к зеркалу, разглядываю. Как хорошо, что Лекс видит меня иначе, вряд ли бы я понравился ему таким. — Было ужасно. И если бы мог побыть с тобой, сделал бы это, знаешь же. Но это не отдых с комнатой во дворце и вкусным алкоголем, Лекс. Мы здесь не отдыхаем. — Почему бы и не отдохнуть? — Пожимает плечами, подходит ко мне со спины, заставляя вцепиться пальцами в край стола. Обнимает поперек груди, вызывая дрожь по всему телу — он не касался, не целовал меня больше суток, и это кажется слишком долгим сроком. Не понимаю, как раньше выдерживал несколько месяцев. Да и некогда было думать об этом. Чувства уходят на второй план, если под угрозой Империя. Впрочем, у нас и сейчас нет времени, а потом начнется война. У нас его не будет. Никогда не будет, и выжидать нужный момент — бессмыслица. Либо поддаемся друг другу, либо забываем об этом вовсе. И я давно выбрал первое. Выбрал еще у реки, в которой утонула мама. Откидываю голову на плечо Лекса, кажется, что ресницы щекочут кожу, когда прикрываю глаза. Не сдерживаю громкого выдоха, в то время как носом проводит по щеке и касается шеи губами. Не целует — дразнит лишь. Слабо кусает, расстегивает пуговицы на жакете, специально треплет зализанные волосы. Улыбаюсь — ему не нравится этот порядок. Его привлекает совсем другой я. Возвращаюсь к зеркалу и не верю глазам, рассматривая светлые волосы с голубым свечением на кончиках. Пристальный холодный взгляд и шрамы на коже. Когда Лекс касается меня, магия Дэнниса пропадает, рассеивается. Сейчас вижу себя так, как видит Лекс. Настоящим. Отбрасывает жакет, все не отпуская горящую от его поцелуев шею, принимается распускать завязки на корсете. Запутывается, шипит, но когда, улыбнувшись, желаю перехватить сам, толкает в спину. Со стоном врезаюсь в комод, хватаюсь за раму зеркала и, едва дыша, позволяю себе просто наблюдать. Смотреть на себя немыслимо. Немыслимо видеть безумный взгляд Лекса и чувствовать цепкие пальцы на корсете… А еще чувствовать губы и смотреть за ними, скользящими по шее, невыносимо. — Смотри на себя, Кайл, — шепчет, обжигая дыханием. Видимо, проследил за взглядом. Надо же, а я и не заметил. — Смотри, какой ты без всей этой дряни. — Корсет падает к ногам. — Смотри, что происходит, когда наконец выключаешь голову и не сопротивляешься сам себе. — Обвожу взглядом красные от укусов, влажные губы, затуманенные голубые глаза, растрепанные волосы. — Смотри, какой ты на самом деле. Именно такой, да, Лекс. С безумным видом, шрамами на животе и противно выпирающими ребрами. Без преувеличений и преуменьшений. Будто не только без одежды — без кожи, и можно увидеть душу. Большим пальцем касается нижней губы, оттягивает, и я прижимаюсь спиной к его груди. Вижу, как сбивается его дыхание на моих волосах, слышу, как безумно бьется сердце, чувствую, что он возбужден не меньше, чем я. Резко поворачиваюсь, едва не повиснув на его руках, обхватываю на шею, давлю на затылок и встаю на цыпочки. Улыбаюсь, почувствовав его дыхание на губах, и руки, плавно огладившие спину и опустившиеся на поясницу. Целую, зарываюсь руками в волосы, оттягивая пряди, вжимаюсь в его тело, и мне совсем не нравится чувствовать его жесткую рабскую одежду. Не то что не устраивает — раздражает. Потому тяну ее, стараясь порвать. Лекс улыбается или усмехается — я не понимаю — и снимает ее сам. Сажает меня на комод, до боли сжав бока. Вцепляется зубами в кожу на шее, а я, не боясь, что прокусит до крови, откидываю голову. Сжимает запястья до красных отметин, что совершенно точно превратятся в синяки. А я позволяю. Позволяю сдернуть с комода и поднять на руки, придерживая за бедра. Позволяю кусать губы и даже не кусаюсь больше в ответ. Позволяю не трогать — жадно лапать, обдавая жаром кожу. А тело будто и не мое вовсе. Тело — раскаленная лава. Поддающаяся на любое прикосновение глина. И боль уходит. Абсолютно. Сменяется лишь желанием. Потому что мне нравится. Нравится кровь на губах, тягучее жжение в ребрах, красные следы на груди. Тяну его к кровати. Улыбаюсь, когда нависает сверху. И замечаю, что сейчас прекрасное время для блужданий по замку, когда все на балу. Вспоминаю обещания Эрику, Кассии, Джейкобу, Тео… Закрываю глаза… Дышу, чувствуя внезапную тяжесть в груди. И притягиваю Лекса к себе. Я не уйду. Даже если бы мог, не ушел бы. Не сейчас. Не сейчас, когда чувствую себя так прекрасно, как никогда в жизни. Наша магия переплетается через сомкнутые пальцы, жадные прикосновения и частые вдохи. Мягкие простыни щекочут спину, а я схожу с ума от его запаха, поцелуев и прикосновений. От него целиком. Меня колотит, и все ощущения кажутся такими незнакомыми и правильными одновременно, обжигающими и вместе с этим нежными. Мне кажется, мое тело создано для него, а его губы только и должны целовать мою кожу. Он наклоняется, улыбается уголком рта, и я как-то пьяно улыбаюсь, не выдерживая пристального взгляда. Он знает, что первый у меня. Знает, что мне плевать на всех, кроме него. Знает, что это не просто влечение. Это — настоящее сумасшествие. Этого не достаточно. Это через край. Целует меня. Меня всего. Обрубки пальцев, веки, грудь, живот, колени, бедра. Специально оставляет следы. Доводит до дрожи, звезд в глазах и неконтролируемого желания. До криков, стонов и просьб взять меня прямо сейчас. И мне плевать, если дезилийцы прибегут на его рычание и стоны или на мои крики. Плевать, если кто-то откроет чертову дверь. Плевать на гребаную войну, на войско, друзей и Натана. Плевать, потому что чувствую только его, меня интересует только он, он, он… — Кайл… — шепчет, и я ловлю его восхищенный взгляд. Смотрю за его спину, в зеркало, и не понимаю… Кончики моих волос стали синими, магия, как плющ, обвила наши тела, глаза потемнели, губы исказились в уродливой гримасе, на коже будто стали просвечиваться какие-то знаки. — Ты чудесный, ты чудесный… Целует меня в губы, и я расслабляюсь, но не могу выбросить собственный образ из головы. Потому что кажусь не просто возбужденным или злым. Я не похож на дезилийца. Не похож на себя. Я выгляжу, как настоящий черный маг.