Light Captivity

Каждая секунда — вызов. Себе, собственной жизни и выдержке. Каждая секунда — непредсказуемость. Изощренное испытание на прочность. Проверка того, как быстро сдохну и насколько еще хватит. Время измеряется в секундах. Сколько вытерплю, не забуду ли сделать вздох, сдержу ли крик. Секунды не собирается воедино — я не понимаю, сколько времени заточен. Сутки, несколько или даже неделю. Здесь, в мизерной камере, в подвале, который дезилийцы красиво называют чистилищем, нет ни луча солнца, ни звона колокола к полудню. Здесь — темнота, сырость и пустота. И если бы были только грязь и крысы. И если бы рядом не было полковника, имя которого выветрилось из головы, и еще парочки воинов белой армии. Если бы не боль, доводящая до криков и рыданий. Криков, рыданий и стыдливых фраз, чтобы все прекратилось. И этого ничтожного «пожалуйста», от которого появляется горечь во рту. Впрочем, умолять я уже перестал. Еще несколько часов — или дней? — назад, когда понял, что это бесполезно. Белые маги — лишь тени. Прекращаю разбирать лица, не сопротивляюсь, повисаю на их руках, не вслушиваюсь в разговоры, пусть в камеру несколько раз заходят разведчики. Они больше не имеют ничего человеческого для меня сейчас. В их действиях нет мотивов. В них только смерть, смерть, смерть. У меня почему-то не появляется сомнения, что умру. После милой беседы с Натаном магия Дэнниса испарилась: и отец, и белая армия знают, что никакой я не Оливер Трейси. И теперь хотят прикончить не только за предательство родины, но и за ложь. За то, что обвел отца вокруг пальца, унизил и даже не посчитал нужным извиниться, когда еще был шанс. Когда встретился с ним взглядом и единственное, что сделал — плюнул кровью ему в лицо. Самое абсурдное — они хотят добиться от меня информации о Кристалле, зачем он мне нужен, о войске и больше всего о Лексе. Вот уж, залезая в это же чистилище три месяца назад, не думал, что красный маг-лагерник станет причиной того, что отец не убьет меня сразу. Дезилийцы добиваются, чтобы мне надоело терпеть боль. Хотят, чтобы сдался и принял смерть. И, возможно, это действительно лучше. Возможно, я бы даже согласился на это. Если бы, разумеется, был один. Но если сдамся так легко, тогда к чему это? К чему чертова сделка с Натаном? Благодаря этому сумасшедшему я отдал Лексу магию, и он, на несколько секунд загипнотизировав белую армию, смог сбежать. В этом-то и проблема — у меня нет силы, чтобы залечить раны. А когда запас магии начинает восстанавливаться, физическая боль заглушает этот процесс. Наверное, из-за каких-то ничтожных остатков энергии я все еще не потерял сознание. И не то чтобы я этому рад. Не то чтобы не мечтал отключиться и ничего не чувствовать. Передохнуть. Не знаю, как белым магам не надоело это. За все время не говорю ничего нового — прикидываюсь идиотом или, скорее, самоубийцей, не выдаю даже имя Лекса, хотя, должно быть, отец и так все понял. Единственное, чего хочу, — понимания, что мои жертвы не зря. Даже несколько раз пытаюсь вселиться в тело Лекса, что убедиться, что его не поймали на границе, но наедине с садистами и почти без сил мои старания оказываются тщетными. — Ты долго будешь молчать, Кайл Вилсон? — Дергает за запутанные, мокрые волосы, тянет вверх, не обращая внимания на хруст в спине, ставит на колени. По привычке ощупываю ребра, но они каким-то волшебным образом до сих пор невредимы. Так же, как и кости на руках и ногах. Только не пальцы. Пальцы на здоровой руке ублюдок ломал долго, ожидал, что на последнем выдам Лекса или хотя бы назову его имя. Видимо, этот идиот не взглянул на мою вторую руку и не понял, что я умею терпеть боль. Смотрю на его пустой, ничуть не сочувствующий взгляд, в котором даже нет ненависти — только безразличие. Плохо фокусируюсь на лице полковника — да еще и одним глазом. Второй заплыл. Хочу выплюнуть слова о том, что на его месте не стал бы разговаривать так неуважительно, но проглатываю язвительность и предпочитаю, прикусив язык, молчать. Впрочем, ему это тоже не нравится. Он бьет меня в грудь, а из-за кастетов, которые для еще большего эффекта надел на пальцы, удар выбивает воздух из легких. Захлебываюсь, кашляю кровью, схватившись за полы его плаща, и пытаюсь сжаться, чтобы не получить такого же в живот. — Ты язык проглотил?! — Сжимает мой подбородок, поднимает лицо, наклоняется, и его дыхание на губах вызывает тошноту. Даже хочу оттолкнуть, но моих сил хватает лишь на то, чтобы упереться руками ему в грудь. — Или он тебе уже не нужен? Может, отрезать его за ненадобностью? — Да. — Улыбаюсь, чувствуя, как по подбородку сочится кровь, представляю Лекса и его разочарование, что поддаюсь так слепо и глупо, и напыщенные слова полковника начинают раздражать. Хотя бы потому, что несколько месяцев назад он говорил совсем иные вещи. И целовал те пальцы, которые сломаны по его вине. — Тогда почему у тебя голова на плечах еще, болван? Мозгами ты не привык пользоваться. Впрочем, как и я. Не привык сдерживать гнев и презрение. Перед Зоной Мутантов терпеть и молчать при дворе, слыша слухи о себе и матери за спиной, было намного легче, но, видимо, идиотизм и тяга к самоуничтожению передаются через поцелуи или секс. Теперь взгляд полковника отнюдь не пустой и безразличный. Теперь злится и становится не сосредоточенным, а безжалостным и будто сорвавшимся с цепи. Рычит, как дикий зверь, разбивает мне губу, хватает за волосы и тащит к бочке. Со стоном пытаюсь ползти за ним, но не дает даже подняться на колени — тянет, вырывает несколько прядей. Трясусь, как выброшенная на берег рыба, поднимаюсь на локти, чтобы было не так больно, но руки предательски надламываются. Падаю на сломанные пальцы, реву, как обезумевший, судорожно дергаюсь, пытаясь перевалиться на другой бок, открываю рот, глотая воздухом, и снова начинаю считать секунды. Продержаться бы еще немного… Еще секунду… Еще одну… Подводит к бочке, ставит на колени, с обеих сторон меня обставляют еще двое воинов, чтобы держать за плечи. Будто в таком состоянии я вообще способен сопротивляться и, тем более, вырываться. Сгибаюсь пополам — меня рвет желчью от одного лишь запаха грязной воды. Воняет мочой, кровью и смертью. — Посмотрим, насколько тебя хватит, королевский выродок. Не успеваю даже задержать дыхание — полковник за волосы дергает вниз. В нос и рот сразу попадает грязная вода, легкие начинают гореть. Меня тошнит, в глазах двоится, я пытаюсь не думать о дыхании, не думать, не думать, не думать… Я дергаюсь, стараюсь вырваться и уже хочу рассказать все, что им нужно, но беру себя в руки. Лекс уже должен был перейти границу. Лекс достаточно умен, чтобы остаться незамеченным. Лекс предупредит обо всем войско. Лекс придет за мной. Лекс, Лекс, Лекс… Полковник резко выдергивает меня из воды и, позволив сделать несколько вздохов, погружает обратно. Вода забивается в рот, горло саднит, не могу больше, не могу, не могу! Кажется, плачу — или может, глаза тоже раздражились. Хочу потерять сознание, отключиться, забыться и проснуться тогда, когда он заберет меня отсюда. Он мне так нужен! Я просто желаю, чтобы все закончилось! Просто желаю, чтобы он спас меня, как ни на что не способную принцессу, которой нужна защита и поддержка. Просто желаю, чтобы зарезал их всех, как скот, и повесил головы в замке дезилийского королевства. Желаю, чтобы эти ублюдки медленно и мучительно умирали и, подобно брату Дэнниса, умоляли меня, чтобы я приказал ему остановиться. Желаю слышать их крики, рыдания и мольбы. Желаю, чтобы испытали то же самое. Выдергивает из воды, и все начинается заново. С каждым разом только хуже. Все больше кажется, что я могу умереть в этой грязной воде, в мочи и крови, не дождавшись его. — Пожалуйста! — Кричу, когда выдергивает уже пятый или шестой раз, хватаю за рукава, рыдаю, уже не заботясь о том, как ничтожно выгляжу, пытаюсь успокоиться и восстановить дыхание, но из-за несдерживаемых всхлипов все идет к чертям. — Пожалуйста, хватит! Полковник хмыкает и позволяет мне сесть. Крутит в руках нож, и я, наблюдая за ним, думаю лишь о том, насколько глупа моя жизнь. — Куда ушел красный маг? — спрашивает снова, и он, судя по безнадежности в голосе, сам устал задавать один и тот же вопрос. Что, отец запретил возвращаться, пока не вытянет из меня клещами информацию о Лексе? Спрашивает снова, но в этот раз решаю подыграть. Уж лучше лгать и раздражать его, чем быть избитым до смерти. — Дьявол, я же все сказал. Это раб. Откуда мне знать, что у него в голове? Наклоняется ко мне, хмыкает и, разумеется, не верит ни единому слову. Не то чтобы я предполагал нечто иное. В то, что Лекс для меня — только покорный слуга, поверил бы только глупец. Конечно, этот нелепый разговор не спасет меня от приговора, но время протянет. Надеюсь, магия, заглушенная ударами, отреагирует на боль и, как в черном королевстве, поможет мне. Только надеюсь — я не могу контролировать это. Поглаживает по волосам, но через мгновение сжимает их в кулаке. Бьет в лицо, и я с ревом хватаюсь за чудом оставшуюся на месте челюсть. Захлебываюсь собственной кровью, сплевываю, поддаюсь рукам, тащащим меня назад. Не обращаю внимания ни на ободранные колени, ни за затекшую шею, продолжая смотреть в темно-зеленые глаза полковника, медленно идущего за мной. Сейчас, когда моя жизнь зависит полностью от его действий, глупо глотать оскорбления и мечтать о мести. Но ничего не могу с собой поделать — смотря на него в упор, думаю лишь о том, что убью его первым, когда стану Императором. Если стану. Если не умру прямо здесь, в луже собственной крови. Как какой-то никому не известный раб и легкая жертва. — Если ты будешь молчать, мне придется добить тебя, — выдыхает с парализующим спокойствием, и я помню его лицо именно таким безмятежным и спокойным во времена, когда я был принцем. Он никогда не занимался со мной, ничего не дарил, как некоторые воины белой армии. В детстве он всегда был для меня загадкой, а оказался так прост и туп. — Полковник, мне нечего тебе сказать. — Пожимаю плечами, но сразу сжимаю челюсти, сдерживая вспыхнувшую боль в спине. Оборачиваюсь на солдат, держащих меня: один из них с неподдельным интересом наблюдает за мной, другой — упорно отворачивается. Другой явно не старше меня. Я его даже не помню. Может, только недавно стукнуло шестнадцать, и ему пару месяцев назад позволили присоединиться к армии. — Даже такие гении, как я, ошибаются, представляешь? Взял с собой не того красного мага. Он испугался и сбежал. — Ты предатель крови, а не гений. О, серьезно? И долго ты думал над этим, умник? Или мне уже пора похвалить тебя за то, что научился повторять заученные фразы отца? Стискиваю челюсти, осознавая, что в этом белого мага судить просто незачем. В конце концов, это не его вина. Интеллигенция и низкие слои населения моего королевства давно поняли губительность политики отца, но на тех, кто умеет только махать кулаками и придумывать стратегии в битвах, отлично действует пропаганда. Не просто так Император теперь выступает не раз в неделю, как раньше, а почти каждый день. Не просто так всем глупцам отец дает лучшие условия — он поощряет их любовь к подчинению, дрессирует, как животных. Не просто так закрывает все библиотеки. Не просто так запрещает на балах разговаривать на насущные темы, а лишь отвлекает от них народ, чтобы маги перестали придавать значение тому, чему действительно необходимо. Конечно, я знаю об этом не понаслышке. У меня было несколько уроков в детстве с отцом, когда он рассказывал, что делать в чрезвычайных ситуациях, как восстания или грядущая война. Как мирных жителей превратить в машины для убийств и даже не позволить им понять, что они творят. И как бы чудовищно это ни звучало, во всем есть смысл. Если верну престол, я не расскажу дезилийцам абсолютно всю правду, не открою библиотеки. Потому что грядет война. Потому что если станут из каждого убийства делать трагедию, мы просто проиграем. Полковник бьет меня ногами, а я, дрожа от боли, думаю о том, правильно ли во всем винить время. Справедливо ли оправдывать свои действия жестокостью эпохи. — Ты предатель крови, а не гений! — повторяет снова, будто пытаясь убедить самого себя, поднимает за грудки и орет в лицо. Неужели это так волнует его? Что, проскальзывала мысль о том, чтобы переметнуться на другую сторону? Получал новости с лайбаунского королевства и тайно хотел присоединиться ко мне? — С чего ты взял, что одно исключает другое? — хриплю, улыбаюсь и уже хочу засмеяться, как ударяет в грудь. Закашливаюсь, сплевываю кровь, тяну руку, чтобы ощупать ребра, но полковник наступает на мои сломанные пальцы. Реву, пытаюсь отпихнуть его ногу, от резкой боли из глаз брызгают слезы. Лишь когда отпускает, делаю несколько глубоких вздохов, моргаю, чтобы мир так сильно не расплывался перед единственным видящим сейчас глазом. Кидаю взгляд на молодого солдата, который кусает губы и, хотя и смотрит на мои руки, наверняка хочет отвернуться. Хочет сбежать, но только знает, что за это его повесят. Юноши перед тем, как стать солдатами, проходят несколько кругов ада: сначала в специальном училище, потом на отборах. А после этого всего отдают клятву, что до конца дней подчинены королю и готовы на смерть, если совершат предательство или не смогут пожертвовать жизнью ради государя. Снова рывком ставит меня на колени, повторяет вопрос, но на этот раз не хватает даже сил, чтобы перечить ему. Мое тело — один лишь сгусток боли. Не чувствую ничего, кроме нее. Не обращаю ни на что внимания — невольно концентрируюсь лишь на животе, спине и руке, будто горящим в агонии. После порки в черном королевстве я и забыл, каково это: ощущать себя только как пульсирующее болью тело. Слышу, как с хрипом открывается дверь, кто-то тяжелыми шагами проходит по ступеням, но даже не поднимаю взгляда, предполагая: доносчик в очередной раз пришел сказать грустную новость о том, что сбежавший раб так и не пойман. Вот это досада. Полковник почему-то замирает рядом, выпрямляется, и оба солдата ослабляют хватку. От неожиданности даже едва не падаю на пол плашмя, но все же опираюсь на них: их, как ни странно, опора — единственное, что не дает мне потерять равновесие. — Довольно, — выдыхает досадно и немного устало. Как всегда, спокойно и с несвойственной для него изнеможенностью. Выдыхает, а я вот дышать не могу. Не могу даже сдвинуться с места и сделать вдох, потому что узнаю сразу же. Должно быть, узнал бы по тяжелым шагам еще раньше, если бы в голове после стольких часов или даже дней избиений остались хотя бы обрывки мыслей. Надо же, его величество соизволило явиться. Пришел попрощаться или позлорадствовать? Может, сказать немного нравоучительных слов и в очередной раз уже не при всем народе, а лично назвать предателем крови? К нему нет ни нежности, ни ненависти. К отцу, приказавшему отпустить и посадить меня, не испытываю ничего, кроме холодного равнодушия и немного неприязни. Неприязни только из-за того, что трудно не винить ни в чем мага, распорядившегося избивать сына до смерти. И не то чтобы я ожидал чего-то другого. Я совсем не считаю это несправедливостью или аморальностью. Мы давно на разных сторонах, и оба понимаем это. Но что-то в груди — что-то, что еще живо даже после смерти Эвелин, что-то, что предательски сжимается, когда думаю о Лексе — причиняет боль. Отравляет сознание и сбивает с толку. Возможно, потому что мы даже не разговаривали об этом. Отцу легче — у него есть право свалить всю вину на меня. В конце концов, я все это начал. Я сбежал в Зону Мутантов. Я же так сделать не могу. Между нами за эти три месяца появляется недосказанность. Возможно, я хочу услышать, что он действительно ненавидит меня, и развеять сомнения полностью. Возможно, лишь из-за этого во мне все еще таится тень неуверенности и отголосок вины, которую всегда приходилось скрывать. — Он сказал, что раб воспользовался случаем и сбежал, но я не знаю, правда ли это, — докладывает полковник, и я, подняв на него затуманенный взгляд, вспоминаю. Вспоминаю, что его зовут Уолтер. Это имя так часто звучало на площади белого королевства, что я не знаю, как вообще могло вылететь из головы. Даже в таком состоянии. — Неужели? — Отец обходит меня, и теперь не могу не встретиться взглядом. Застываю, боясь даже открыть рот, долго смотрю в темно-зеленые глаза, которые стали еще более холодными и безжизненными, чем раньше. Не знаю, как реагировать, и лишь ожидаю дальнейшего указа. Сочтет нужным убить меня сразу или неосознанно даст Лексу немного времени? — И как же ты себя чувствуешь после того, как твой любовник бросил тебя? Усмехаюсь. Значит, знает не только о том, что это Лекс, но и о наших отношениях. Кто-то заметил наш поцелуй в замке? Или решил осмотреть наши покои и все понял? Впрочем, мне плевать. Если хочет знать, что мы вместе, пусть знает. — Не думал об этом, — хмыкаю, но голос все равно получается надломленным и хриплым, как никогда. Не собираюсь ни лгать, ни отрицать очевидного, ни противоречить самому себе. И к черту, что, признаваясь во всем, нарушаю сразу несколько законов. Да и почему я должен покоряться законам, а не создавать их? — Последние… несколько часов или дней, я думал лишь о том, как бы не сдохнуть. Отец морщится от этого «сдохнуть», но я не собираюсь исправляться или просить прощения. Хватает того, что все равно перед ним чувствую уязвимость — подчиняться и соблюдать давно потерявшие значение модели поведения бесполезно и губительно. — Оставьте нас, — говорит с уверенностью, и я даже готов благодарить его за это решение. Все-таки без разговора мне трудно проститься со всем, что прошло. — Но, Ваше Величество, он опасен и… Да, с переломанными костями, в гематомах, крови и почти без магии я чрезвычайно опасен. Почему бы им не вызвать подкрепление? — Я сказал, оставьте нас, Уолтер. — Отец повторяет с раздражением, поднимает одну руку, и полковник, молча кивнув, уходит и даже не забывает забрать своих верных псов, один из которых мальчишка, еще не до конца понимающий, что творит. Столь юный, впитывает пропагандистские идеи, как губка, и, сломавшись, может стать таким же, как Лекс или Дэннис. Отец кидает мне мокрую тряпку, но я молча смотрю на нее и даже не думаю поднимать. Во-первых, из-за того, что сотру кровь с лица, ничего не изменится, а во-вторых, просто не могу это сделать. Раненая еще в Зоне Мутантов рука нещадно болит, а на другой переломаны пальцы. Отец не берет в руки ни кинжал, ни меч, ни розги. Должно быть, действительно хочет просто поговорить и, вероятно, понимает, что я могу не выдержать. Неужели информация о Лексе и о Кристалле настолько ценна? Даже важнее чувства собственного достоинства и самолюбия, которое я пошатнул, став позором фамилии Вилсон? Он ведь даже снял мой портрет со стены. Пытался абсолютно вычеркнуть меня из жизни, забыть, выдернуть, как ненужную страницу. Не удивлюсь, если он даже надеялся, что я не вернусь. Что погибну в Зоне Мутантов, как воин, а не ворвусь на родину, как предатель. Только это лишь его мнение. Я не считаю себя предателем вовсе. Семьи — может быть, страны — нет. Я отправился в Зону Мутантов ради дезилийцев, я убивал белых магов в лайбаунском королевстве, но это было необходимо, потому что в войне против Натана нам нужны сильные союзники, а не запуганные рабы. Не все, но множество того, что я делал, было ради народа. — Если память мне не изменяет, его зовут Лекс Картер? — спрашивает, и мне не остается ничего, кроме как кивнуть. — И каким образом маг, которого я собственноручно лишил силы несколько месяцев назад, околдовал мое войско? Улыбаюсь, и отец задумчиво кивает, видимо, понимая все без слов. Сейчас с ним неожиданно легко — он оказывается намного более проницательным, чем раньше. Хотя, возможно, когда я был принцем, он просто скрывал это от своего ребенка. На сегодняшний день у него нет детей. Нет наследников. Есть только противник, который имеет не меньше прав на престол, чем он сам. — Променял честь и семью на грязного красного мага, — говорит с таким отвращением, что я даже теряюсь, не смея возразить. Из его уст наши отношения с Лексом кажутся такими развратными и бездушными, что становится стыдно, хотя я понимаю: это ложь. Ни одного слова правды. Ни одного слова, по-настоящему выражающего то, что я чувствую к Лексу. — У нас не осталось ничего, хоть как-то отдаленно напоминающего семью, — выдаю, чтобы специально причинить боль, но отец даже не ведет бровью. Наверное, он давно признался самому себе, что все разрушено. Гармонию, которая была пять лет назад в нашей семье, не вернуть. Нет ни мамы, ни Эвелин. Мы остались вдвоем. — Эвелин мертва? — Дожидается моего кивка и добавляет то, что тотчас выбивает воздух из легких. То, что вскрывает давно зажившие раны. — И каково это? Чувствовать, что сестра убита по твоей вине? Если бы даже я попытался, я бы не смог пересказать и половину того, что происходило в Зоне Мутантов. Поэтому отец не поймет, если стану отрицать и перекладывать ответственность на плечи пятнадцатилетней девчонки. Не поймет, если скажу, что она изменилась и была готова править вместе со мной. Отрицать его слова нет смысла. — Первое время места себе не находил, но сейчас ощущаю лишь спокойствие от понимания, что Эвелин пала, как воин, защищая меня и мою армию. Пала, как настоящий герой. И, представляешь, я даже думаю о том, что рад тому, что она сейчас не с нами. Не знаю, как она отреагировала бы на все, что происходит. — Голос надламывается, но пытаюсь говорить уверенно. Совсем не обращать внимания на то, как перед глазами снова появляется ее безмятежное, побледневшее лицо. — И да, конечно, я все еще чувствую свою вину за то, что пошел у нее на поводу и позволил отправиться в Зону Мутантов со мной. Она была самым близким магом для меня. — И после убийства тебе понадобился кто-то ближе? Тот, с кем можно не только разговаривать, но и спать? — специально пытается вызвать меня на эмоции, колит чувствами к Лексу уже второй раз, но, несмотря на нарастающий гнев в груди, внешне остаюсь абсолютно спокойным. — О, дьявол, ты такой же, как твоя мать. Сначала даже не понимаю, про что он говорит, что имеет в виду, но когда доходит, меня будто обливают холодной водой. Забываю про боль в теле, немного выпрямляюсь и не могу поверить… Не могу поверить, что он все знал. Скрывал это от детей и всего королевства. — Тебе известно о Джейкобе… — говорю с едким осознанием, что отец, понимая, что творила его жена, позволял ей. Позволял переходить границы дозволенного, разрушать саму себя и из-за стремления за счет малолетнего сына узнать все секреты мира, и из-за нездоровой любви к Джейкобу. Отец все знал, но не вразумил ее. Не помог, не направил, даже не запретил. Хотя трудно представить, каково было ему. Вероятно, он понимал, что по какой-либо причине не может сдерживать жену и осознавал, где она проводит время, прикрываясь встречами с дамами и игрой с детьми. Ему приходилось каждый наблюдать, что мама не любила его. Никогда не любила и всегда лгала. Дрожь пробегает по телу, когда фантазирую, будто это происходит со мной. Будто знаю, что Лекс не любит меня, что он вынужден проводить со мной время, а сам тайно смывается к тому, кто ему действительно дорог. А я лишь наблюдаю за этим… На грани мазохизма наблюдаю и не могу ничего поделать. О, дьявол, отец… — Я знаю намного больше, чем ты думаешь, — хмыкает, и я даже не спорю. Учитывая, что он столько секретов скрывал от меня почти восемнадцать лет, нетрудно поверить, что прячет что-то еще. — Если так, почему ты позволил? Позволил уничтожить саму себя? Может, это ты виноват в ее смерти?! Ты не оказал ей поддержки! Обвинение спустя столько лет банальное и даже детское. Отец видит это. Видит, потому отводит взгляд и выжидает несколько секунд. А я застываю так же. Потому что мое высказывание слишком сильно похоже на капризные фразы в детстве. Сейчас я был слишком похож на прошлого себя. — Нет, Кайл, ты — причина ее смерти. Аманда совершила ужасную ошибку с твоей магией. Она, разумеется, ничего не сказала о том, что заменила твою силу силой твоего деда, но когда ты стал старше, отголоски магии стали проявляться. И эта магия была необычная. Она была черная. Признаюсь, я испугался. Я глушил магию в тебе. С самого рождения глушил, когда ты спал, чтобы ты ни о чем не догадался. Глушил… всю твою чертову жизнь, не зная правды! — Теперь до меня доходит, почему в Зоне Мутантов отголоски магии стали проявляться так рано. Оказывается, они были всегда. Просто я не знал об этом. Именно в Зоне Мутантов отец был слишком далеко, чтобы не помешать моей силе вырваться наружу. — Твоя мать рассказала правду только тогда, когда я посчитал, что твоя магия слишком опасна, и тебя нужно ее лишить. — Ты из-за страха перед неизвестностью хотел лишить меня магии?! — Я не понимал, что с тобой творилось! Откуда в твоих венах черная кровь! — восклицает, и я понимаю, что попал в болевую точку. Ему неприятно говорить о том времени. Да и в принципе мое рождение — сплошная трагедия для семьи. Начинаю догадываться, почему он безжалостно снял мой портрет. Я с рождения стал темным пятном династии Вилсон. — Но это заклятие, которое она наложила на тебя, можно было уничтожить. Можно было забрать из тебя энергию деда. Однако на это имел право только тот, кто наложил… проклятие. Твоя мать, конечно, не слушала меня. Сначала я угрожал ей, потом приказывал избивать — ничего не срабатывало. Тогда я поставил условие: либо она меняет твою магию обратно, либо я выгоняю ее к черту из этого королевства вместе с тобой. — И она решила покончить с собой… Чтобы я остался здесь, а ты не смог заставить ее возвратить магию. Все планы матери настолько гениальны и расчетливы, но вместе с этим чудовищны, что у меня холодеет в груди. Она пожертвовала собственной жизнью, сломанными судьбами детей и мужа, оставила возлюбленного лишь из-за навязчивой идеи сделать из меня сильнейшего мага, который когда-нибудь узнает все секреты этого мира. Ее безумие и доведенное до абсурда самопожертвование близки моему деду Калебу. Я раньше почему-то никогда и не замечал, насколько одержимой была моя мать. Насколько похожа она на своего отца. — Почему после маминой смерти ты не лишил меня магии? Отец хмыкает, мотает головой и опускает взгляд. Сжимает напряженную руку в кулак — это наш последний разговор о прошлом. Последний разговор о семье. Последний разговор с оттенками того, что мы хотя бы когда-то многое значили друг для друга. — Рука не поднялась. После ее смерти я вообще не понимал, что делать. И жалею о том, что не лишил тебя магии. Сейчас бы было намного меньше проблем. Да и если бы я не учил тебя всему, чему умел и что знал, было бы намного лучше. Но я же не представлял, что ты станешь предателем. Не знал, что будешь использовать все знания против меня. Уже хочу ответить, но дверь вдруг открывается. Не так плавно и лениво, как отец, а быстро и громко кто-то спускается по ступеням в чистилище, и я съеживаюсь, уже представляя палача. На деле же к нам, запыхавшийся, врывается юноша из белой армии, который вместе с полковником избивал меня. Он раскраснелся то ли от бега, то ли от страха. Переводит дыхание, оборачивается к отцу и, неопытный, выдает новость, которая сбила его с толку, прямо при мне. Хотя, возможно, белые маги просто считают, что я уже не смогу противостоять им. Я уже не соперник. Я уже поражен. — Ваше Величество, красный маг обнаружен! У меня все резко холодеет в груди. Нет, Лекс Картер! Нет, дьявол, не для этого я спасал тебя, идиот! Ты не можешь попасться так легко! Нет, черт подери! — Какой отряд нашел его? — спрашивает отец, но солдат теряется и отводит взгляд. — Он… сам нас нашел, Ваше Величество. И он не один. — Так он покинул королевство, разве нет?! Теперь перешел границу обратно? — Так точно, Ваше Величество. — Красный маг разбил войско на границе?! Как он… — Нет, Ваше Величество, красный маг никого не разбивал. Очень трудно это объяснить, но… но воины сдались ему сами.