Light Captivity

Иногда кажется, что моя жизнь — одна лишь насмешка. Сатира над самим собой. Иначе я бы не мог объяснить того, что уже давно не боюсь выступать перед всем дезилийским королевством, но едва сдерживаю дрожь в руках, молча проходя мимо пустующих мрачных камер, будто стыдливо спрятавшихся во тьме тюрьмы. Иначе быть не может — в противном случае я бы не сжимал челюсти, сдерживая то ли гнев, то ли отчаяние, направляясь к отцу, которого я сам и приказал сюда посадить. Достаточно благородный поступок, если учитывать, что я сверг и не убил его, и ужасное преступление, если вспомнить, что он — единственное, что осталось от моей семьи. И, казалось бы, забыл уже. Прошел мимо и снова, как и всегда, поборол чувство вины и заглушил все ощущения. Сконцентрировался на войне, Лексе, Кристалле, Натане. Но приходится возвращаться снова. Не в тюрьму. Возвращаться к воспоминаниям и страху заглянуть в глаза собственным демонам. Увидеть то, что я сделал, то, о чем мне говорил Джейкоб, то, что я отказываюсь принимать. И ради чего? Ради какой-то информации о Кровавой Войне, о которой сказала мне Нета? О, дьявол. Конечно, я мог бы оправдываться в очередной раз, обманывать самого себя и утверждать, что это делаю из-за политической необходимости. Из-за того, что необходимо набраться опыта, узнать правду о прошлой войне, чтобы не допустить тех же ошибок в грядущей. И в этом есть правда. Отчасти. Только больше меня заинтересовало другое. Нета сказала, что я обвиняю свой народ во всем, что произошло в прошлом, и она права. Почему-то не возникало сомнения, что именно дезилийцы сначала объединились с красными магами и устроили гонения на черных, а потом уничтожили будущих лайбаунсцев. Но что, если это лишь слухи и сплетни? Я ведь всегда воспринимал слова матери как нечто священное, но сейчас, узнав о ней больше, понимаю, что она могла ошибаться. Она знала намного меньше, чем я знаю сейчас. Она строила догадки из пары фактов и цеплялась за каждое слово о прошлом своего народа. Мне не нужно оправдание дезилийцев. Мне просто надоело даже сейчас, занимая титул императора, находиться в неведении и не знать наверняка. Надоело всю чертову жизнь чувствовать себя обманутым. Но, как и всегда говорила мама, за ответы нужно платить. Поэтому у меня нет иного выбора, кроме как встретиться лицом к лицу с отцом, который считает меня предателем королевской крови. И который, стоит признать, в принципе, прав. Лекс предлагал мне помощь, говорил, что может пойти со мной, но это не его проблема. Это я должен принять один. Он позволил мне отпустить мать и Эвелин, но отец — только моя ответственность. И я не могу бежать от того, что сделал, вечно. Стражники открывают передо мной дверь, и я сосредотачиваюсь на чем угодно: на глухих шагах, скрипе, тихих голосов неподалеку, луче солнца, слабо пробивающимся через небольшое отверстие в стене, которое трудно и назвать даже подобием окна. На чем угодно, но только не на явно похудевшей фигуре заключенного. Все-таки приходится перевести взгляд и встретиться с таким же. Таким же холодным. Только слегка удивленным и, наверное, более живым из-за зеленых глаз. Кивком приказываю стражникам выйти и остаюсь с ним один на один. Сажусь на край кровати, не говоря ни слова, но и не показывая то, как от страха сжимается сердце, похолодевшими пальцами расстегиваю полушубок и задумчиво обвожу взглядом комнату. Здесь намного лучше, чем в лайбаунском королевстве или темнице Натана. Намного лучше, но только не для бывшего короля и моего отца, привыкшего к роскоши, ежедневным прогулкам, охоте и балам. Только не для него. — Зачем ты пришел? — решает заговорить первым, и замечаю, что его голос более грубый и хриплый, чем раньше. Должно быть, редко произносит слова. Да и с кем ему разговаривать? Стражники в этой темнице презирают его — они с самого начала были на моей стороне, и один из них, как и многие дезилийцы, с радостью, принявшие новую власть, предлагали убить его. Впрочем, тех, кто был против, оказалось больше. Все-таки мой народ не привык к столь жестоким расправам. — Спросить, как мне живется без короны? — Нет. На этот вопрос я знаю ответ. Вяло улыбается, но в глазах ни тени насмешки. В глазах столько ненависти и презрения ко мне, что, уверен, если бы у него были силы, он бы сейчас сделал все, что угодно, чтобы убить меня. Задушил бы собственными руками и не подумал бы о том, что после этого его бы точно приговорили к смерти. Если не дезилийцы, то Лекс. — Я бы хотел просить тебя об услуге, — осторожно начинаю, но отец не дает сказать мне ни слова. Его глаза загораются ненавистью, на лице появляется тень безумия, которую я никогда не замечал раньше, даже после смерти мамы. Тянет похудевшую дряхлую руку вперед, чтобы схватить за запястье, но я вовремя реагирую и вскакиваю с места. — Как тебе еще хватает наглости, ты, чертов предатель?! После того, что ты убил мою дочь! После того, как отправил меня в это отвратительное место! После всего, что сделал с империей! — Не смей предъявлять мне претензии за то, что произошло с нашим королевством, — шепчу на грани того, чтобы сорваться на крик. Шепчу, сжимаю руки в кулаки, раня кожу ногтями, и едва сдерживаюсь, чтобы не уйти. Не сбежать снова. — Не я разорил красных магов и строил какие-то глупые лагери искупления, когда можно было объединить силы и улучшить экономическое положение перед наступлением зимы! Не я заставил собственный народ стать варварами и захватчиками, чтобы теперь они смотрели на покалеченных лайбаунсцев и ощущали себя безжалостными убийцами! Не я так затуманил им… — Я строил новое государство! Я создал империю, в которой мы были господами! — Только долго ли мы были бы господами, отец? Не говори мне, что не знал о наступлении черного… короля. «Короля» — и почему-то все встало на свои места. Почему-то внутри мгновенно стало легче. «Короля» — так я называю Натана впервые. И не только потому, что раньше не знал, можно ли. До рассказа Неты уменьшал его силу и значимость для черных магов. Раньше, когда я встретил его, он мне казался лишь чокнутым лидером, повернутом на навязчивой идее и угнетающим народ, но, чем больше я думал о нем, тем сильнее менялось мое мнение. Я никогда не отрицал его ума и могущества, но после рассказа Неты появилось неожиданное уважение и даже восхищение. Потому что он прошел то, чего никогда не проходил я. Потому что его не смог бы понять ни один обычный маг, не связанный с правлением, но могу понять я. Понять, почему он вцепился в эту идею о Кристалле и что ему стоило в столь юном возрасте отвоевать престол. Думая о Натане, не сразу замечаю, что отец не торопится отвечать на вопрос. Теряется, скрещивает пальцы рук, явно не зная, чем отбить мой аргумент. Мы оба понимаем, что он поступил эгоистично, направив войска в лайбаунское королевство, чтобы самоутвердиться, хотя знал о наступающей угрозе. Нам обоим известно, что он потерял контроль, когда узнал о нашем с Эвелин побеге. — Пожалуйста, отец, это последнее, о чем я тебя прошу. — Сажусь обратно, почему-то уже не боясь, что он захочет схватить меня. — Расскажи мне правду о Кровавой Войне и можешь забыть о моем существовании. Тебе больше не придется видеть… и терпеть меня. — Ты не представляешь, каких усилий мне стоит разговаривать с тобой после стольких бессонных мыслей и единственной мыслью о том, что я больше всего в этой жизни жалею о твоем рождении. Думал, не будет боли. Думал, прошло. Думал, смогу залечить себя чувствами к Лексу. Думал и оказался почти прав, потому что не меняется даже выражение лица. Только в груди что-то обрывается. Ломается и комом застревает в горле. — Я расскажу тебе о Кровавой Войне только потому, что император королевства, в которое я столько вложил, должен это знать. Но ты не заслуживаешь даже этого. Ты не заслуживаешь даже того, чтобы находиться среди магов. Тебя не просто так тянуло в Зону Мутантов. Там тебе и… — Хватит! — вскрикиваю, хоть и понимаю, что он, должно быть, и правда ночами придумывал, как скажет мне это. Понимаю, как сильно ненавидит и сколько желчи еще держит в себе. Но я пришел не для того, чтобы выслушивать это. И я далеко не принц, чтобы бояться отцовского осуждения. — У меня нет времени на это. Хмыкает и, разумеется, осознает, что в моих словах, в общем-то, нет лжи. Сегодня ближе к полудню, если мы все правильно посчитали, должен состояться первый бой черных магов и моей белой армии в столице красного королевства. Он определит ход всей войны. И пусть я не могу присутствовать, я чувствую своей обязанностью вселиться в тело полковника и хотя бы так все время быть с ними. — Хорошо, — кивает, и вижу, как пытается абстрагироваться от личной неприязни ко мне. Понимает, наверное, что давно еще должен был не утаивать это в секрете ни от меня, ни от мамы, которая отдала жизнь за эти тайны. Раньше я полагал, что скорее отдала жизнь за меня, но на самом деле за знания. Ни за то, чтобы я был счастлив. За то, чтобы я был великим. И сам не знаю, получилось ли у нее это. — Из слухов, должно быть, у тебя сложилось не совсем правильное представление о Кровавой войне. Ты, значит, был в черном королевстве? — Был. В рабстве. Сбежал. — В рабстве. — Отец качает головой и, хоть в его глазах загорается интерес, он, конечно, не задает вопросов. Потому, что наши жизни больше не переплетены. Потому, что мы друг другу никто. И он хочет этого на этот раз гораздо больше, чем я. Хочет отказаться и забыть меня, как страшный сон. И, наверное, мне было бы легче, если бы его, дьявол, нельзя бы было понять. — Наверное, черные маги трактовали тебе это так, что Кровавая война — это истребление их народа. Но, в общем-то, это не совсем не так. Их истребление произошло почти за столетие до этого. — То есть это все-таки можно назвать истреблением? — Да. Можно. Безусловно. Осталось не так много записей с того времени, если сравнивать с самой Кровавой войной, но и дезилийцы, имеющие способность перемещаться во времени, и оставшиеся документы позволяют понять, что черным магам пришлось несладко. Изначально все три расы проживали в одном месте. На территории сегодняшнего нашего королевства. Но черные маги сильно отличались от всех остальных. Наверное, знаешь чем? — Более сильная магия. Иногда среди них появляются Пророки, которые имеют намного больше власти и силы. Да и магия дается с рождения, а не по достижении определенного возраста. Как… должна была проявиться у меня. — И проявилась. Но ладно, в общем, все так. Красные и белые маги, конечно, были недовольны несправедливым преимуществом. Мы объединили силы и позже, если не вдаваться в подробности, начались ужасающие гонения. В некоторых документах говорится, что трупы черных магов порой просто валялись на улицах. Сжигали целые деревни. Считалось нормой убить мага, которого ты увидел впервые, если он черный. Поверь, наш поход на лайбаунское королевство — ничто, если сравнивать с теми временами. И да, это действительно темное пятно на нашей истории, про которое не принято говорить. Настолько темное, что иногда мне кажется, что я могу понять черных магов, горящих жаждой мести. — А самая Кровавая война? Это не темное пятно? — На истории белых магов — нет. Слушай дальше. После уничтожения почти всего населения черных магов — сбежала только четверть от всех, представляешь? — белые и красные маги начали новую жизнь. Только вот в истреблении черных магов был минус для нас. Одна из рас почувствовала вседозволенность и безнаказанность. И это были не мы. У красных магов было преимущество: в борьбе против черных они принимали меньше участия. И, конечно же, сила. Она давалась и дается им раньше на четыре года, и это не такая большая разница, чтобы на это обращать внимание, но тогда они обратили. Нет, красные маги, конечно, не открыли военные действия, это сделали мы, как и говорят все источники. Но не просто так. Уже спустя десятилетие после изгнания черных магов нас начали сильно ущемлять в правах. Наш король, который должен был иметь равные полномочия с красным, не мог больше принимать решений, нам выдавали запреты на торговлю, выгоняли из больших промышленных городов. Из нас создавали лишь рабочую силу. Видишь, какой прекрасный замок, в котором ты живешь? А почему ничего подобного нет в красном королевстве? — Это построили наши предки. Белые маги. Их заставили это сделать. — Именно! Изначально этот дворец предназначался для семьи красного короля. Это было не просто строительство, Ка… хм, это была просто наша длительная смерть. И мы бы сейчас, возможно, были бы рабами, если бы белые маги подняли восстание. — И началась Кровавая война. — И началась Кровавая война, — кивает отец. — Теперь ты понимаешь отличие от того, что тебе говорили раньше? Кровавая война — это не столкновение разных королевств. Это то, что происходило внутри одного. Она называется Кровавой не из-за числа жертв, а потому, что тогда, по сути, союзники и «братья» ополчились друг против друга. И вот наше великолепие! Мы победили! У красных магов было больше власти, больше силы, больше рыцарей, но мы восстали и заняли то место, которое должно были. При этом мы предлагали красным магам мир и равные права, но они были уверены в своей победе. Это и сыграло с ним плохую шутку. Они ощутили слишком много превосходства и не были готовы к отчаянному противнику. — И ты не думаешь, что сейчас повторил их ошибку? Позволив своему народу ощутить превосходства перед наступлением отчаявшегося, готового на любые жертву ради осуществления цели войска черного королевства?! — Мы победили всех! Мы и правда господствующая нация! Именно это я показал своему народу! — Нет, отец, — киваю, безмолвно благодаря его за правду, и поднимаюсь с места. После его рассказа все встало на свои места, и теперь чувствую, что мой народ обманут еще больше. Чувствую, что строю новый мир на костях наших предков и буквально балансирую между ненавистью двух рас и том, как, безусловно, сильно мы нуждаемся друг в друге. — Это заслуга наших предков, а не нас. Мы не должны чувствовать вседозволенность из-за чьей-то силы так же, как и красные маги сейчас не должны отвечать за ошибки тех, кто не даже не сказал им правду. — Я лишь пытался создать непобедимую расу… Господствующий мир белых… — Я знаю, — слабо улыбаюсь, хоть и понимаю, что не ответит тем же. Сейчас, когда дает слабину, могу обвинить его в очередной раз во всем, что он сделал под конец своего правления, но… не произношу ни слова из этого. Пусть он и говорил, что жалеет о моем рождении, я вряд ли увижу его еще. И я хочу расстаться с ним не так, как с врагом. А так, как с отцом. — Я сделаю все, чтобы твои труды не прошли даром, — говорю, дергаю за ручку двери и буквально чувствую, как он взглядом прожигает мою спину. — И… что бы ты ни думал, мне жаль, что все закончилось именно так. Даже не шевелится. Медленно делаю шаг вперед и жду, пока хотя бы согласится. Переступаю через порог, оборачиваюсь через плечо, но он так и смотрит мне вслед. У него даже не меняется холодный, отрешенный взгляд. Жду хоть слова. Жду, что назовет мое имя, на котором осекся, или попрощается. Аккуратно закрываю дверь и прохожу по коридору. Даже сейчас прислушиваюсь, надеясь, что окликнет. Но в тюрьме тишина. Он не говорит ни слова. *** Войско Натана подходит к воротам столицы лайбаунского королевства. Я едва не теряю контроль над собственной магией от страха. Я поражаюсь тому, как некоторые правители равнодушно относятся к сражениям, потому что сейчас, понимая, что совсем скоро буквально решится наша судьба, меня потрясывает от волнения. Должно быть, есть, кто эгоистично считает, что мне повезло: всего-то отправил войско на войну и даже не участвовал в этом. Спрятался в уютном замке от сражения и отдал все в руки обученной белой армии. Должно быть, эти маги никогда не оказывались на моем месте. Потому что я сам участвовал не в одном сражении, ощущал ответственность за воинов, но сейчас, когда я больше не просто предводитель или принц, а император, на которого возлагают все надежды, появляется иное ощущение. И я даже не знаю, что легче: стоять там, у ворот, ожидая наступления Натана, или находиться в тысячах верстах и не иметь ни малейшей возможности повлиять на ход сражения. Потому что если мы проиграем, белые маги впадут в отчаянии, а революционеры и Лекс будут срочно придумывать новые стратегии. Но не они отдали распоряжение. Не они в случае проигрыша будут думать, что отправили свой народ на жестокую расправу. Сжимаю челюсти, смотрю в центр стола, не торопясь вселяться в тело полковника, прекрасно понимая, что все взгляды обращены на меня. Все. В комнате всего-то Тео, Майк, Лекс и Нета, но даже их сейчас чертовски много. Они будто неосознанно ждут от меня действий, хотя я не могу даже отдать еще один приказ. Майк пару раз пытается поддержать меня, но Лекс осекает его прежде, чем я успеваю ответить. И что бы между нами ни происходило, я благодарен ему за это. Меньше всего мне сейчас нужны слова помощи. Хотя потому, что помощь нужна совсем не мне. Спокойно, Кайл. Спокойно, спокойно, спокойно… Чаще дышу, с моих пальцев срываются искры магии, понимаю, что мне нужно вселиться в тело полковника, но не могу. Боюсь, не решаюсь, ощущаю себя слабым и неспособным помочь своему народу. Магии от адреналина становится только больше, и я уже с трудом сдерживаю ее поток. Вздрагиваю, почувствовав руку на плече, и понимаю, что даже не заметил, как он подошел. Хочу отстраниться, но хватка Лекса железная. Не предлагает помощь. Заставляет быть с ним. И как бы сильно я ни сопротивлялся этому, не уйдет. Уже собираюсь поддаться и упасть спиной о его грудь, как ловлю взгляд Тео. Взгляд, из-за которого мне становится не по себе до дрожи в руках. Смотрит так, будто я в очередной раз не могу решить ничего самостоятельно или, напротив, дав приказ о наступлении, боюсь присутствовать в бою. Смотрит на ладонь Лекса, точно хочет одним лишь взглянув сбросить ее. Он говорил. Тео не раз убеждал меня в том, что я даю Лексу слишком много свободы, у него больше прав, чем у любого другого мага, что Лекс не должен даже прикасаться к Эрику, не то что заниматься с ним. Тео считает, что наши чувства зашли слишком далеко, и в империи это вызовет массу недовольств, и, наверное, он прав. — Кайл? — Он лишь выдыхает на ухо, а меня уже ведет как от наркотика. Плавлюсь, будто впервые почувствовав с ним мимолетную, едва заметную близость, и, наплевав на осуждающий взгляд Тео и присутствие Неты, деловито рассматривающей корешки старых книг, переплетаю наши пальцы. Магия немного успокаивается, и, когда мне нужна поддержка, Лекс становится необычно понимающим. Майк отворачивается, будто застал нас целующимися, а Тео, наоборот, смотрит в упор. Наблюдает даже за моим нормализовавшимся от близости Лекса дыханием. Откидываю голову назад так, чтобы столкнуться с Лексом взглядом. После того, как меня избили по приказу отца, чуть не повесили, а потом уже не казнили из-за Кассии, он немного изменился. Точнее, немного изменилось его отношение ко мне. — Пока я не вернусь… — говорю тихо, чтобы слышал только он. Практически читал по губам, — не отпускай меня. Кивает, сильнее сжимает мою ладонь, и лишь теперь поддаюсь напору магии, закрываю глаза и вселяюсь в тело полковника белой армии. *** Битва уже началась, и я совершенно теряюсь. Сначала даже не знаю, куда смотреть, сбиваюсь, обескураженный, и первый порыв — вернуться в свое тело обратно, почувствовать дыхание и ладонь Лекса, ждать окончания сражения вместе со всеми. Действительно всего лишь первый. Потом наконец включается та черта, из-за которой я стал императором. Ответственность за свой народ. Понимание, что я, как никто другой, должен присутствовать и смотреть. Жертв уже много, хотя вряд ли прошло больше нескольких минут — полковник не смотрит на все со стороны, а сам бросается в атаку. Судя по всему, черные маги скорее отбиваются, чем нападают. И это хорошо. Очень хорошо. Несмотря на открытое расчищенное поле, сражаться сложно. Копыта лошадей тонут в сугробах, снег валит, частично закрывая обзор, из-за нескольких слоев одежды воины выдыхаются, а скорость движений становится меньше. Впрочем, с армией Натана дела обстоят только хуже. Они уже устали по дороге в столицу. Они наверняка голодны и уже потеряли лошадей. Не могу среди хаоса, в котором сталкиваются воины, стреляя, пронзая друг друга копьями, метая ножи и кинжалы, разглядеть его. Почему-то хочется видеть. Узнать, стоит на возвышении, наблюдая, или бросается так же отчаянно, как обычный солдат. Повсюду кровь, которая становится еще более контрастной на белом снегу, который заметает следы столь варварского боя. Мы продвигаемся вперед, но не могу сказать, что выигрываем. Разве это называется победой? Белые маги падают с лошадей одни за другим, кричат, пытаются бежать с дырой в груди, первые несколько секунд не чувствуя боли. Белые маги задыхаются в снегу, некоторые раненые пытаются встать, но никто им даже не подает руку — на это требуется слишком много времени. Тем более, раненые уже ничем не смогут помочь. Белые маги мучительно умирают чаще, чем секундная стрелка двигается на часах. Так часто, что я попросту физически не могу увидеть каждого. И это нельзя назвать победой. Черный маг замахивается, и полковник не успевает уйти от удара. Его спасает солдат — мечом отрезает противнику руку, а потом, не дав и почувствовать боль и закричать, голову. Полковник едва заметно улыбается, кивает воину и шепчет что-то про награду. Да, этот юнец получит награду за спасенную жизнь, когда вернется в столицу дезилийского королевства. Если вернется. Я улыбаюсь вместе с полковником, но совсем по другой причине. Смотря на все со стороны, мне хочется и плакать, и смеяться от того, что мы делаем с обычным народом. Никто толком и не понимает, за что борется. Ни у кого нет стратегии. Белые и черные маги лишь сталкиваются друг с другом, в агонии пытаются убить как можно больше, боятся сами, должно быть, борясь с желанием убежать… А потом я обязан буду называть это подвигом. Хаотичную борьбу без смысла и массовые безжалостные убийства. Даже сейчас, когда мы, вообще-то, выигрываем, мной овладевает чувство вины. Одно дело — гордо в замке заявлять, что армия должна отдать жизни за спасение цивилизации, другое — наблюдать за варварской резней, из которой мы все сделали нечто возвышенное. Отвлекаюсь на раздумья, и меня резко вырывает из них крик. Не должен был услышать, потому что ими полно все поле, но этот слишком громкий и явно в несколько голосов. Крик, превращающийся в гул. Полковник, как и я, ничего не понимает. Дезилийцы отступают, бегут назад, как бешеные, сметают своих же товарищей, падают, когда лошади, тоже обезумев, встают на дыбы или, потеряв самообладание, неуклюже спотыкаются об трупы. Полковник пытается образумить воинов, но его голос пропадает в шуме. И лишь спустя несколько секунд становится понятно, что белые маги не пугливо спасаются от смерти — они стремятся не дать окружить себя. Они, наступая и отходя от ворот, загнали себя в клетку. Они не обратили внимание да и вряд ли могли увидеть, что Натан выпустил лишь часть своего войска. Позволил дезилийцам ощутить превосходство и просто медленно обступал их со всех сторон, но не открывал огонь. Сделал это тогда, когда уже попались в ловушку. Тогда, когда уже обстреливать стало особенно легко. Нечто взрывается прямо в воздухе, все поле вспыхивает огнем. Черные маги теперь наступают по-настоящему — сразу, минув первые ряды, врываются вглубь моего войска и убивают так отчаянно, так безумно. Рискуют своей жизнью и действительно десятками падают замертво, будто не замечая никого вокруг. Сумасшедшие, как сорвавшиеся с цепи дикие животные. И сильные, будто не провели столько времени в дороге. Полковник убивает двоих, троих, пятерых, сбиваюсь со счету. Кричит белым магам, и те уже не движутся обратно к воротам, а пытаются обороняться и вырваться из условного круга, в которых их заключили. Ничего не получается. Жертв слишком много. Белые маги по приказу спрыгивает с обезумевших лошадей, но немного сбившихся и более уязвимых расстреливают лучники Натана. Его народ тоже спрыгивает на землю, тонет в сугробах, и воины сцепляются друг с другом в рукопашную. Даже не смотрю на это. Не хочу смотреть. Наконец вижу его. Вижу серый, равнодушный, немного затуманенный взгляд, гордо поднятую голову и прямую спину. Без шлема, как большинство его воинов. Не едет в жерло боя, но и не отсиживается в стороне. Борется, много белых магов поблизости пытается убить его, но отклоняется от ударов и не пропускает ни одного. Отдает приказы, следит за сражением и успевает убивать. Определенно чувствует себя на своем месте. И мне не вовремя на ум приходит то, что если бы он был один, если бы не все эти трупы и убийства вокруг, им бы можно было любоваться. Его способностями — восхищаться. Не выглядит таким самоуверенным, как при встрече со мной, но не подает виду, что как-то переживает за ход сражения. Лишь следит, обороняется и отдает приказы. Ищет ли меня среди воинов? Хочет ли сразиться именно со мной? К черту. Знаю же, что хочет. Попытать удачу и выяснить все-таки, кто лучше. Этакая игра, стоящая миллионы жизней. Несколько белых магов поворачивают лошадей, пытаются скрыться, понимая, что у нас остается слишком мало воинов, но Натан стреляет им в спины. Падают, истошно орут уже, и я, смотрю на сражающихся и осознаю, что это уже бесполезно. У Натана жива почти вся армия, нас осталась какая-то четверть. Наш проигрыш — всего лишь дело времени, и даже самый глупый солдат понимает, что нужно отступать. Только вот отступать некуда. Белые маги паникуют, сбиваются в кучки, истошно орут, не помогают даже немного раненым, пытаются спастись, тем самым еще больше развязывая Натану руки. Сбившихся с толку поймать всегда легче. Жертв-черных магов уже почти нет. Белые воины рвутся в стороны, как загнанные в ловушку звери, уже не идут на подвиги, а слепо пытаются спастись, но лишь натыкаются на копья и стрелы. — До последнего воина! — кричит полковник, поднимает меч и бежит вперед. Те, кто более предан и патриотичен, следуют за ним. Я был прав, когда говорил, что отправляю белую армию на верную смерть. Отсюда не вернется ни один мой маг, и абсолютно каждый осознает это. Выражение лица Натана не меняется. Он не ликует, не получает удовольствия от истребления войска врага, как делал это, причиняя мне боль в черном королевстве. Для него это лишь неизбежный исход, в котором он не сомневался. У меня пересыхает в горле. Смотрю, как белые маги умирают раз за разом, каждую секунду падают вместе с валящим снегом, кричат, и не испытываю ничего, кроме пустоты и будто удушья. Осознания собственной беспомощности и неспособности выполнить обещания, которые я дал своему народу. — За империю белых магов! За Кайла Вилсона! — кричит полковник, и оставшиеся воины повторяют за ним. Повторяют мое имя и падают, бездыханные. Натан натягивает стрелу, и она попадает полковнику в грудь. Он падает навзничь. Кричит, хватается за кровоточащую рану. Хрипит, захлебывается снегом, но постепенно затихает. Он больше ничего не чувствует. Проваливается в темноту. И я тоже. Хотел бы. Ничего не чувствовать. Мучительно медленно возвращаюсь в свое тело, не смотрю ни на Тео, ни на Майка, ни на Нету. Не смотрю никуда, не могу даже сфокусировать взгляд. Не вытираю слезы со щек, не пытаюсь справиться с охватившей тело дрожью, не говорю ни слова. Лекс мягко разворачивает меня к себе, и я шепчу, что это моя вина. Он открывает рот и, гладя меня по плечам, лишь произносит мое имя. Видимо, не может возразить. Не может…