Шер

От этого умиротворяющего процесса меня отвлёк блеск, на миг ослепивший меня. Блеск металла, отражавшего алое утреннее светило. Я зажмурился не столько от болезненной вспышки, которая будто проедала моё глазное яблоко, оставляя перед взором дрожащую белую кляксу, сколько от внезапно нахлынувшей новой волны мыслей, непрекратимого потока видений о конце, о той скоропостижной кончине, что я должен был сам себе обеспечить. Еле различимый голос, мой собственный голос, он кричал, умолял о том, чтобы я это сделал. Я слышал его не в своей голове, а будто бы откуда-то из-вне. Мне сложно было разбирать слова, но я точно понимал смысл. Надо просто закончить это. Раз и навсегда. Плевать на письмо. Плевать на то, что я хотел сделать. Пора. Сейчас. Я не успел ничего осмыслить, как уже стоял возле кухонного стола и тарабанил пальцами по старой деревянной ручке. Нож в руке, замах, неприятный чавкающий звук… Резкая боль, адски сильная, вывела меня из этого дурмана, и заставила вскрикнуть. В шоке от своих собственных действий, я уронил оружие. Оно с жалобным звоном стукнулось о пол, разукрасив багровыми пятнами кафель. Ощущение было, словно лезвие всё ещё во мне, и его проворачивают внутри раны, терзая ещё больше. Меня трясло, я упал на колени, глядя на свои руки и пол, испачканный крупными пятнами крови, будто на плохой картине. Инстинкты не работали, я не мог даже элементарно приложить руку к новообразовавшейся не очень аккуратной, но небольшой дыре в районе рёбер, чтобы остановить кровь. Я не мог контролировать себя, глаза слезились от боли и страха, слюна стекала по подбородку, как у бешеного взлохмаченного пса. Перед глазами пестрило, всё расплывалось, превращаясь в разноцветные полупрозрачные круги. В ушах стоял звон, который мог бы заглушить даже мысли, если бы они на тот момент у меня были. Я рухнул на пол, всё ещё не в состоянии здраво мыслить, я только хватал воздух, как рыба, вытащенная из воды, и старался справиться с болью, которая, словно дождевая вода в чашке, наполняла меня, переливалась через край, но не давала упасть в омут. Где-то я читал, что легче лёгкого в такой ситуации окочуриться от болевого шока, но этого, почему-то, не случалось. Я просто пребывал в аду, распластавшись в луже собственной крови. Возможно, этому поспособствовало то, что я был «тренированный» — за свою жизнь я чувствовал много, очень много физической боли, что просто привык, как, например, к приглаживанию волос, даже если в этом нет нужды. Я невообразимо много резал, прожигал, уродовал свою кожу, что ей не оставалось другого выбора, кроме как смириться и терпеть всё, что я с ней делаю, стараясь сохранить жизнедеятельность. Я не мог пошевелиться — даже биение сердца приносило дикую боль, не говоря уже о чём-то более активном. Края раны неприятно пощипывали, будто смазанные в лимонной кислоте. Дыхание не желало приходить в порядок, то переходя в дикий ритм, как при галопе, то совсем останавливаясь. Веки становились всё тяжелее и непроизвольно опускались, хотя я, вне всякого здравого смысла, старался оставить их открытыми из-за какой-то смутной, но сильной тревоги. Перед глазами всё потемнело, хотя боль чувствовать я не перестал. Зато на смену сильно обострились чувства — если до этого я не мог сосредоточиться ни на чём из-за всепоглощающего тянущего, невыносимого чувства в груди, то теперь я слышал, как содрогается воздух от моей дрожи, ощущал всем телом вибрацию пола от того, что кто-то бежал по лестничному пролёту. Всё это было абсурдно, но я действительно полностью погружался в это, слышал, чувствовал то, что неподвластно обычному человеку. Я был практически божеством, даже несмотря на моё незавидное положение. Хотя мне и было дико больно, теперь я ощущал некую эйфорию, успокоение. Мне не было страшно. Даже резкая смена событий и ощущений больше не вызывала особых эмоций. За стеной кто-то переговаривлся, голоса их были встревоженными. Странно, но тогда я даже не понял, чем они так испуганы. Дальше, стук в дверь. Долгий, настойчивый. Я не мог вразумить, чего все эти люди от меня хотят. «Хотя может, и не люди вовсе…» — была моя единственная мысль, и, по року судьбы, финальная. Последнее, что я слышал — громкий хлопок двери, крики, какой-то человек, склонившийся надо мной. Я оказался в темноте. Это не была тёмная комната или помещение. Это не было вообще ничем. Это была бесконечность, это была пустота, ей не было конца, она уходила куда-то за пределы моего понимания. Даже меня там, условно говоря, не было. Просто проекция меня, тусклая тень, бестелесный призрак. Мимо меня промелькнул силует. Я не смог его толком разглядеть, но оно было будто окутано белёсым туманом. Призрак! Точно, я ведь, вроде как, умер, а на том свете обязаны быть призраки! Меня настолько рассмешила эта мысль, что я упал на… на то, на что можно упасть там, где ничего нет. Я начал неконтролируемо хохотать, я не мог сдержать себя. Так обычно смеются либо маленькие дети, у которых ещё не сформировались моральные устои, либо безумцы. Здесь не было ни пространства, ни времени, ни людей со своими дурацкими принципами, которые могли бы мне что-то предъявить. Я отрывался по полной, я выплёскивал из себя все чувства, я почти что видел, как они блеклой радугой текут из меня. Моё необоснованное, но бурное веселье прервала резкая боль в районе солнечного сплетения. Я согнулся, прижав ладони к груди. У меня снова появилось ощущение, что внутри меня проворачивается нечто очень острое, кроша внутренности на мелкие кусочки. Я перестал чувствовать хоть какую-то опору, это место, безконечное пустое пространство, начало менять свои законы, и я начал падать. Я не знал, куда я падал, не знал, есть ли тут вообще возможная точка приземления. Но что я знал точно — если эта боль продолжит терзать меня, я сам раздеру себя на части, лишь бы прекратить это. Я не знаю, сколько это длилось. Я всё продолжал лететь вниз камнем, но не только не обнаружил никакой поверхности, но и имеющаяся окружающая меня пустота будто бы немного расширилась. Возможно, я окончательно сошёл с ума, и это просто проделки моего искалеченного сознания. Хотя почему бы всему этому не быть просто ошибкой моего умирающего разума? По коже прошёл неприятный холодок. Меня прошиб пот, будто я был очень болен. Я всё ещё не мог понять, что это: предсмертная агония или просто дурной сон? Мне всё ещё было больно, но за то время, пока я направлялся вниз, хотя вряд ли в этом месте уместно быть уверенным, что это именно низ, я привык и почти не обращал на неё внимания. Всё вокруг темнело. Не у меня перед глазами, а каждый метр, окружавший меня, хотя, опять же, трудно было хоть как-то определить здесь расстояние. Я почувствовал покалывание в груди, дыхание затруднилось.