Шер

– Извините за худую весть, – запыхавшись, сказал он, – но я обязан. Ваша мать отправлена в реанимацию из-за приступа астмы. Состояние тяжёлое. У меня всё внутри похолодело. Не то, чтобы я сильно был к ней привязан, да и к самостоятельной жизни я привык, но тогда эта новость показалась мне ужасающей. В конце концов, кроме неё в моей и так невесёлой жизни не было больше никого, даже уличного пса, которого я мог бы прижимать к груди в пору невзгод. – С-спасибо, – запинаясь, медленно проговорил я. Я старался утешать себя, ведь это просто приступ, такой же, какие у неё случались регулярно, только посильнее. Но тяжёлый булыжник плотно пристроил свой каменный зад у меня в душе. Парень, помешкавшись, подошёл ко мне и присел на краюшек кровати. Он застенчиво улыбнулся, позволяя проявиться очаровательным ямочкам на бледных худых щеках. Вдруг он коснулся прохладной рукой моих волос. Я удивлённо уставился на него, не понимая, откуда взяться такой внезапной нежности. – Я знаю, – замявшись, начал он, – что вам сейчас очень тяжело. Попытка суицида, смерть отца, мать в критическом состоянии. Я начал злиться. Ведёт себя, будто с ребёнком, ещё и давит на самые больные точки. Я хотел было убрать его ладонь от моей головы, однако он, будто предугадав мои действия, сплёлся пальцами с моими и низко наклонился надо мной, настолько близко, что мои губы улавливали его дыхание, чувствовали тепло его кожи, пахнущей одеколоном. – Даже если будет казаться, – продолжил он шёпотом, – что всё кончено – помните: всё сложится в вашу пользу, пусть это и кажется бредом. Это я вам обещаю. Медбрат сжал мою руку на прощание и вышел из палаты, напоследок мне подмигнув. Я остался наедине с самим собой, в недоумении от произошедшего. Что это было? Что он имел в виду и зачем было так низко наклоняться, будто для поцелуя? Если бы он, то есть поцелуй, произошёл, мне и то легче было бы это принять, несмотря на мою, скажем, неопытность в этом вопросе. Тот парень ещё пару раз в течение нескольких дней заходил ко мне. Он оказался очень хорошим собеседником, несмотря на странный инцидент. Мы мило болтали, он таскал для меня печенье – в общем, мы стали близки за эти немногочисленные, но долгие встречи. Сколько бы я ни допытывался, своего имени он не называл – всегда очень искусно переводил тему. Я обижался, но совсем скоро он вновь находил, чем меня рассмешить. Я жил им в его рабочие будни и постоянно ждал его очередного визита. Скоро, через день после нашей с ним последней встречи, мне сообщили о смерти Моруэлл А'Глирстоцке, моей матери. Внутри меня всё оборвалось, но в тот момент я не пустил даже скупой слезы. Похороны назначили на неделе. Знакомый отца взялся разобраться с деловыми бумажками и прочей гадостью, которую я ненавижу. Ночью после ужасной вести я вертелся в скрипучей постели, не в состоянии уснуть. Если бы я ещё мог плакать, я бы зарыдал, завыл как волк на пухлую жёлтую луну. Я хотел выплеснуть всё, что накопилось: жалость к себе, сожаления о смерти мамы, ненависть, которая до сих пор теплилась внутри, к отцу и не только к нему, ко всему миру. Я сел, оперевшись спиной о подоконник, и посмотрел в окно. Какая-то птица всё заводила и заводила свою грустную песню, не прекращая петь, даже когда рядом летали вполне аппетитные жучки. Видимо, такова была её печаль. Я думал, много думал над тем, что собираюсь сделать. Кровь пульсировала в висках. Я колебался, хотя страха уже не было. Это пройденный этап. Тихо встав, я на цыпочках прошёл к туалету. Я запер дверь и, ещё секунду помешкав, закрыл пробку в глубокой раковине и пустил воду. В ночной глуши звук холодный воды казался рёвом водопада, обрушивающегося где-нибудь в тропиках. Всё. Теперь это обязано случиться. Никто не должен мне помешать.