Дорога на Монфокон

      Какое облегчение, что Жанна была такой эмоционально неприхотливой. Она совершенно не страдала от нехватки родственной любви. Биологических родителей она не знала, а приёмныx не помнила. Я говорю это не как нерадивый, отчуждённый брат, а как психолог, которому довелось повидать за свою практику немало подростков. Ей было свойственно ластиться, паясничать и прибедняться, но за этими ужимками не крылись глубокие чувства. Этому поведению, свойственному детям, выросшим вне семьи, соответствовал клинический термин: нарушение привязанности. У Жанны это расстройство проявлялось в чрезмерной разговорчивости. Она легко заводила знакомства с посторонними людьми и будто не чувствовала чужих границ. Те, кому не была известна её история, видели в ней дружелюбного, доверчивого, любознательного, пусть немного навязчивого ребёнка. Честно говоря, мне это было на руку. Она умела сама себя развлекать. Всё свободное время она заполняла поверхностным, ни к чему не обязывающим общением, какими-то мимолётными знакомствами. У неё накапливалось много энергии, которую подростки обычно расходуют на конфликты со старшим поколением. Что делать с этой энергией, когда нет повода для бунта, когда твою свободу никто не ущемляет? Отсутствие оппонента в образе отца или властного старшего брата сбивало Жанну с толку. Иногда я делал ей чисто символические замечания и давал советы, абсолютно не лелея надежды, что она им последует. Когда я посоветовал ей покрасить её мышино-русые патлы в зелёный цвет, она покрасила их в сиреневый. Благо, в пансионе, в котором она училась, на подобные вольности смотрели сквозь пальцы. Определяя её в учреждение, я выбрал самое либеральное, чтобы педагоги не надоедали мне постоянными жалобами. Но на Жанну в любом случае было грех жаловаться. За шестнадцать лет жизни она ни разу не нарушила закон или, по крайней мере, не попалась. Кстати, я так и не выяснил, каким образом ей удалось проникнуть в мою квартиру.       — Что я тебе говорил про жвачку? — сказал я ей. — Если будешь чавкать день и ночь, у тебя челюсть будет квадратная, как у Щелкунчика.       — А ты хочешь, чтобы я курила? Надо же мне чем-то приглушить голод. У тебя вечно пустой холодильник.       — Я питаюсь энергией своих пациентов. В пансионе, кажется, неплохо кормят.       — Мне надоела их пресная монастырская диета. Мои вкусовые рецепторы скучают. Белый хлеб с маслом и куриная грудка.       — Вот почему ты сбежала? Твои педагоги знают, где ты?       — Догадаются. Мне нужно время и пережить горе. Я потеряла лучшую подругу.       — Умоляю тебя. Вы пару раз сходили на дискотеку, а ты теперь будешь размазывать сопли весь семестр? Как эту девчонку звали? Аланис?       — Аннаис. Аннаис Гиберто. История уже целую неделю в новостях. Где ты был всё это время?       К своему стыду, я не следил за этой историей. Безусловно, то, что случилось с Аннаис Гиберто было ужасно, но не ужаснее, чем любое другое убийство на территории Парижа. Когда очередной торговец наркотиками погибал в перестрелке, журналисты не придавали этому особого значения. А тут девушка, черноглазый херувимчик, начинающая танцовщица и певица. Её нашли в подвале полузаброшенного клуба «Монфокон» с петлёй на шее и переломанными позвонками. На левой голени зияла рана, будто её пытались раздавить. Убийцу так и не поймали. Разумеется, эта смерть произвела впечатление на парижан. Теперь половина девочек-подростков использовала эту трагедию как повод прогулять школу. Мол, как можно думать о учёбе, когда по городу шастает маньяк, который ловит и душит девушек? Идеальные условия для массовой истерики.       — Если бы это случилось со мной, тебе было бы наплевать, — сказала Жанна с наигранной обидчивостью.       — Неправда. Следователи задолбали бы меня вопросами как твоего опекуна, а я не люблю повышенный интерес к собственной персоне.       — Вот почему ты пишешь своих эпатажные статейки про реинкарнацию и регрессию? Затеваешь бури в сети, а потом строишь из себя скромника-интроверта. Лукавишь, братец.       — Речь не обо мне. Ты спросила, как бы я реагировал в случае твоей смерти. Спешу успокоить тебя. С тобой такое не случится. Маньяк не позарится на тебя. Ты не привлекаешь его как добыча. Поверь мне, я знаю что говорю. Я брал класс криминальной психологии. Аланис… Аннаис была красива и талантлива. Тот, кто её убил, ненавидел всё прекрасное. А какой смысл убивать тебя? Что мир от этого потеряет? Не обижайся. Я говорю тебе это из лучших побуждений. Нет, ты никому не мешаешь. Но и пользы от тебя, скажем откровенно, как от свечи, зажжённой в полдень.       О, боги… Что же я такое ляпнул? Свеча, зажжённая в полдень… Кто-то в последнюю минуту сунул мне эти слова под язык. Уже в который раз это случается. Я произношу чужие философские высказывания. Молендино, и ты после этого будешь утверждать, что ты не шизофреник?       К счастью, в эту минуту у Жанны задрыгался телефон, и это освободило её от необходимости формулировать язвительный ответ. Она говорила, повернувшись ко мне спиной, но не понижая голос. Ей явно хотелось, чтобы я услышал её разговор.       — Солнышко, где ты? Когда освободишься? У тебя смена до девяти вечера? Ну ты там особо не убивайся. Оставь мне баночку пива. Я сейчас у брата зависла. Да, да, на площади Жувене. Заскочишь за мной после работы, ладно? Заодно посмотришь на гнездо филина. Всё, пока.       — С кем ты так ласково ворковала? — спросил я, когда она выключила телефон.       — С новой подругой.       — Ну вот, не успела похоронить одну собутыльницу, а уже планируешь попойку с другой. Вот она, пресловутая женская дружба.       Жанна повалилась на диван и похлопала себя по голому, плоскому животу.       — Я не собираюсь напиваться вдрызг. Я попросила её оставить одну-единственную баночку пива.       — Так пресмыкаться ради одной несчастной банки? Ты звучишь, как отчаявшаяся алкоголичка. «Солнышко»… Можно подумать, тебе брат жалеет спиртного. У меня запасы прекрасного вина.       — Я не пресмыкаюсь. Это её имя — Солей. Солей Шатопер.       Бесцеремонно подвинув тонкие покрытые золотистым пушком ноги Жанны, я расположился на диване.       — Судя по всему, она работает? Это вдохновляет.       — Ей двадцать четыре года.       — А она знает, сколько тебе лет?       — Это не имеет значения. У меня старая славянская душа. В прошлой жизни я была какой-нибудь православной монахиней, — она жеманно пригладила свои сиреневые волосы. — Люди тянутся ко мне. Тебя это удивляет? Только ты ковыряешься в чужих сердцах, а я их исцеляю. У Солей чёрная полоса, и она хочет скоротать её именно со мной.       — Счастливицы! Не знаю, кому из вас повезло больше.       — Видишь, как она сияет, когда мы вместе?       Забросив свои жеребячьи ноги на меня, Жанна показала фотографию со своей новой собутыльницей. Я узнал полицейскую, которая всего час назад пощадила меня и спустила меня с крючка.       — Теперь мне ясно, зачем она таскает тебя с собой, — сказал я. — Она держит при себе плоскогрудую дурнушку, чтобы выгоднее выглядеть на её фоне. Для чего, ты думаешь, я держу рядом тюленя вроде Жака Шармолю? Смотри, как твоя Солей надувает губы и щурит глаза, как она старается придать себе томный вид. Хоть кончик языка не высунула. И на том спасибо. У неё невроз и низкая самооценка, которую она повышает за твой счёт.       Жанна не сразу ответила, а только запыхтела и засучила ногами. Я поймал её узкие розовые ступни и крепко сжал.       — Сестрёнка, не брыкайся и выслушай меня. Я не слишком верю в бескорыстную дружбу, какую описывал в своих романах Александр Дюма. Она может существовать только среди мужчин-холостяков, чьи амбиции уже перегорели, и которым нечего делить. Его мушкетёры были уже наполовину покойниками. У каждого своя предыстория. В сущности, это роман про покойников. Большинство отношений, это социально-эмоциональный контракт. Конфетка за анекдот. Секс за щепотку кокаина. Иллюзия личного интереса за банку пива. Взять эту покойную девчонку Аннаис. Ну что с того, что она позволяла тебе находиться рядом с собой? Уверен, она не думала о тебе. Творческие люди эгоцентричны. Зато теперь ты будешь себя тешить мыслью, что в своё время прикоснулась к гению, что какие-то пять минут провела в ореоле света восходящей урбанистической звезды. Жанна, ты меня слушаешь?       Растянувшись на потерявшем форме матрасе, девчонка беззаботно сопела. Как всегда, я усыпил её своей проповедью.