Глава 8. Аллах в Монмартре
7 июня 2019 г. в 06:59
Я не осмеливался вообразить, сколько денег потратили супруги Гонделорье чтобы снять помещение для выставки. Так как ни одна приличная галерея не приняла бы каракули Флорана, он выставил их на втором этаже одного из ресторанчиков в Монмартре. Эту комнатёнку часто сдавали для подобных мероприятий. Несколько раз в месяц там устраивали чтения стихов и исполнения авторских песен. Скверное освещение, ещё более скверная акустика плюс запах жареной рыбы и топлёного сыра из кухни. Зато какое месторасположение! Богемнее не придумаешь. Голодных поэтов и музыкантов пускали бесплатно на пару часов. А вот состоятельным родителям Флорана пришлось порядком раскошелиться. Хозяин ресторана ободрал их по первое число просто потому, что мог. У входа красовался плакат с именем художника и обалденно оригинальным названием коллекции «Урбанистические эскизы».
Когда я поднялся на второй этаж, комната была наполнена чопорного вида людьми от сорока до шестидесяти лет. Я сделал вывод, что это были коллеги Гонделорье-старшего, которых принудили под страхом смерти явиться на открытие галереи. Среди угольно-чёрных костюмов рыскали девчонки-студентки, которых заманили бесплатными лакомствами. Посреди комнаты стоял небольшой столик с охлаждённым белым вином, розмариновыми крекерами и виноградом. Родители Флорана потрудились на славу, чтобы создать убедительный антураж.
Самого художника не было видно. Как потом выяснилось, он прятался в туалете, пытаясь предотвратить, а вернее притормозить очередной панический приступ. А причин паниковать было достаточно. Среди гостей не было ни одного критика, который смог бы втиснуть его имя в статейку и таким образом увеличить его шансы попасть в настоящую галерею, где работы принимали кураторы. Он понимал, что весь этот цирк был устроен ради удовлетворения его тщеславия. У меня было подозрение, что сам он не очень-то хотел организовать выставку. Эту идею ему навязали родители. Теперь он им был вынужден подыгрывать, чтобы не выглядеть неблагодарным.
Согласно правилам клинического этикета, терапевты не должны признавать своих бывших пациентов на людях. Учитывая, что и я, и Флоран Гонделорье были достаточно известными лицами в Париже, мы не могли притворяться, что не знали друг друга. Когда он наконец выбрался из своего временного убежища, мы обменялись вялыми кивками. Должен отметить, что выглядел он затравленно и потерянно. Для двадцатишестилетнего мужчины, не обременённого сидячей работой, у него был слабый мышечный тонус. Хрупкие длинные кости, обтянутые бледной кожей. Синяя рубашка узкого покроя болталась на нём. Ему ничего не мешало проводить несколько часов в неделю в спортивном зале, но я видел, что этого не происходило. Я уже давно не был в курсе его лечения и понятия не имел, какие психотропные препараты он принимал — а в том, что он что-то принимал, я не сомневался. Вполне возможно, стабилизаторы настроения понижали его энергию. Он много спал, мало ел и мало двигался. Панические приступы чередовались с периодами летаргии.
Догадываясь о его уязвимом состоянии, я решил придержать свои комментарии по поводу его работ. Флоран позиционировал себя рьяным сторонником прав мигрантов из Магриба и поклонником их культуры. В то же время он не знал элементарных вещей и допускал грубейшие ошибки. Я не знал, как бы потактичнее сообщить ему, что у мусульман вообще-то не принято изображать Бога в живописной форме, и если бы им попались на глаза его картины, они бы в лучшем случае рассмеялись над ним. Одна из его картин так и называлась «Аллах в Монмартре». Бог бродил по мостовой в облике босоногого бородатого юноши. Тот же самый юноша фигурировал на остальных картинах. Либо Флоран использовал одного натурщика, либо это был собирательный образ, эдакий отфильтрованный Аладдин.
Мать художника расхаживала по галерее, точно тигрица по клетке в предвкушении кормёжки. На ней было платье-футляр из чёрного бархата с оголёнными плечами. В свои пятьдесят с небольшим лет она ещё могла позволить себе такие фасоны. У неё было тело пожилой балерины. Алоиза посещала танцевальную студию несколько раз в неделю и питалась размельчённым сельдереем.
Её лицо, ещё слегка отёкшее после недавней подтяжки, просияло, когда в галерею вошла Солей.
— Прелесть моя, как я рада, что ты здесь! — воскликнула Алоиза, раскрывая объятия. — Это так много значит для Флорана. Мы так волновались за тебя. Как ты себя чувствуешь? Прошла мигрень? Какой у тебя наряд оригинальный!
Это была совершенно не та мегера, которая не более часа назад тиранила Солей по телефону. При свидетелях она благоразумно убрала когти. Каюсь, её актёрский талант заинтриговал меня. Мне хотелось узнать, как далеко зайдёт её лицемерие.
Плеснув себе белого вина, я встал перед картиной, притворившись, что был поглощён созерцанием её. Мне было слышно каждое слово беседы Алоизы с будущей невесткой.
— Дорогая, я счастлива, что тебе нравится твоё занятие. Так важно заниматься любимым делом. Вот почему мы поддерживаем Флорана в его творческих началах. Это самый большой дар, который мы как родители можем предложить нашему сыну. И тебя я поддерживаю. Хотя Флоран не всегда в восторге от поведения твоих коллег. Но тебе через десять лет на пенсию. Не будешь же ты до конца жизни гоняться за преступниками.
— До пенсии нужно ещё дожить, — ответила Солей, раскалывая зубами кубики льда. — Кто знает? Может, меня завтра застрелят.
— Зачем так пессимистично? Ведь тебя до сих пор не застрелили. Послушай, я подумала, что тебе неплохо было бы получить юридическое образование заочно. Ты сможешь продолжать работать с правоохранительной сфере, но только в роли прокурора. Я жду одного человека из приёмной комиссии. Прекрасный шанс вас официально представить друг другу.
— Ага, я как раз одета для подобного рода встречи.
Алоиза придирчиво поправила воротник импровизированного платья Солей.
— Иди же, поздоровайся с Флораном, — сказала она, резко меняя тему. — Сегодня его день. Он должен быть в центре внимания. Смотри, кажется он собирается произнести речь. Слава Богу. Наконец-то взял себя в руки. Его всё утро трясло.
Действительно, Флоран встал посреди комнаты и приподнял бокал, в котором плескался чисто символический глоток шардонне.
— Друзья, — обратился он к толпе, — я тронут и польщён вашим присутствием. Тем не менее, я не могу ликовать. Я продолжаю скорбеть. Тон моего голоса выдаёт моё душевное состояние. Убийца Аннаис Гиберто до сих по не пойман. Парижская богема не будет прежней без этой девушки. Она прониклась интересом к культуре угнетённой расовой прослойки, нашла в ней красоту и включила в своё самобытное творчество. Я знаю, что это грех тыкать пальцами и обвинять, не имея вещественных доказательств. Я не следователь и не прокурор, а простой обыватель. Однако инстинкт подсказывает мне, что убийца был движим ненавистью. Он хотел показать, какая участь ждёт француженок, позволивших себе преклоняться перед культурой наших собратьев-мусульман. Этот человек, если его можно так назвать, считал что Аннаис представляла собой угрозу для культуры, для Франции. Друзья, настали страшные времена.
Публика не знала как отреагировать на его речь. Это была не те слова, которые обычно произносили во время открытия выставки и которым хотелось аплодировать. Ноги неловко топтались. Глаза блуждали по потолку. Носы шмыгали.
— Не обессудьте, если вместо тоста я предложу минуту молчания, — заключил Флоран. — Это самое малое, чтобы мы можем сделать в память о ней.
Опустив голову, он одним глотком осушил бокал. Слушатели последовали его примеру. Не секрет, что Флорана многие считали слегка помешанным, а с помешанными не спорят, особенно если у них богатые родители.
Я первым нарушил молчание.
— Сколько стоит вот эта штука? — спросил я, указывая на картину с танцующей у костра девушкой. — Я хочу её купить.
— Боюсь, эта картина не продаётся частным лицам, — сказала Алоиза. — Это портрет Аннаис, народное достояние. Я уверена, что её повесят в каком-нибудь музее урбанистического искусства. Как только кураторы доберутся до выставки ...
— Я отдам за неё две тысячи евро, — сказал я, проигнорировав её возражения. — Это будет подарок моей сестре. Она дружила с Аннаис. Уверен, что картина согреет ей душу.