Дорога на Монфокон

      Вы, наверное, подумаете, что я рехнулся, и будете правы. Две тысячи евро за дилетантские каляки-маляки! Тем более, что я остался без дохода от клиники, а домашний офис я не успел привести в порядок. Я договорился с семьёй Гонделорье, что картину мне доставят после закрытия выставки. Я был совершенно не против того, чтобы она ещё какое-то время повисела в галерее с надписью «продано». Быть может, это поощрило бы остальных потенциальных покупателей. Но отцу художника, похоже, не терпелось избавиться от этой картины, и он сам приволок её мне на следующий день. К раме был приклеен конверт, в котором я нашёл чек на те самые две тысячи.       — Это ваши деньги, — сказал Гонделорье-старший, перешагнув порог моей квартиры. — Это дело не подлежит обсуждению. Я благодарен за моральную поддержку, оказанную моему сыну вчера. Для него это много значило. Но такая экстравагантная щедрость ни к чему. Надеюсь, Вы правильно меня поняли, доктор?       — Ну, раз уж Вы настаиваете, я возьму деньги — чтобы немедленно отдать их на благотворительность, в помощь детям мигрантов.       — Зачем Вы так, Клод? Что Вы пытаетесь доказать — что у Вас отвратительный вкус в живописи?       — Вкус — дело субъективное. Даже работы Моне в своё время называли выцветшими обоями. Сколько теперь стоят эти «обои» мне не нужно вам говорить.       — Я прекрасно знаю, что у Вас финансовые неприятности. Вас выгнали с работы, и я знаю, почему.       — Ничего Вы не знаете, Шарль.       — Я знаю достаточно, даже больше, чем Вы догадываетесь. Эта картина представляет собой некую сентиментальную ценность для Вашей сестры. Я в курсе. У вас прохладные отношения. Большая разница в возрасте, отсутствие кровной связи…       — Повторяю, вы ничего не знаете.       Адвокат Гонделорье поставил картину на пол возле стены и брезгливо потёр ладони:       — Берите на здоровье, Клод. Вы заслужили это позорище в своём кабинете. Ведь это Вы посоветовали Флорану заняться арт-терапией.       — Это был совет моего коллеги, — поправил я. — Я всегда считал, что Флорана нужно было бы по-хорошему пролечить в стационаре. Но кто прислушивается к моему мнению? Вы выбрали себе самого мягкого, безвольного терапевта, который не пугал вас страшными диагнозами, а теперь расхлёбываете. Передайте Флорану, что деньги пойдут одарённым мусульманским детям. Это его порадует. Простите, Шарль, что мне Вас нечем угостить. Я жду пациента. Он должен явиться с минуты на минуту.       Почему-то Гонделорье не спешил уходить. Переминаясь с ноги на ногу, он разглядывал моё гнездо филина, точно подыскивая подходящее место для картины. Его блуждающий взгляд задержался на журнальном столике.       — Вот они! — воскликнул он. — Солнечные очки Солей! Она их искала. Доктор, Вы не возражаете, если я их заберу с собой?       — С чего Вы взяли, что Ваша будущая невестка здесь была?       — Её форма уже второй день болтается у Вас на балконе, Клод. Узнаю её брюки по протёртым коленям. Давайте я уже заберу всё вместе: и очки, и форму, чтобы ей лишний раз к Вам не бегать.       Я не собирался оправдываться. Впрочем, Шарль и не обвинял меня ни в чём. Напротив, в его голосе проскальзывали ноты сочувствия. Ему было виднее. Ведь он знал Солей намного дольше, чем я. Её поведение раздражало, но не шокировало его. Очевидно, она не раз оставляла свои вещи в квартире малознакомых мужчин.       — Эта девчонка такая растяпа, — продолжал бормотать Гонделорье. — Вечно забывает свои причиндалы, разбрасывает их по углам. Когда-нибудь она потеряет свой пистолет. Вот позор будет!       — Её привела сюда моя сестра, — сказал я. — Они весь вечер сидели на кухне. Я не вмешивался в их разговор. Жанна помогает ей с расследованием.       — Каким таким расследованием?       — Да всё тем же. Ну? Аннаис Гиберто.       Вот теперь Шарль был по-настоящему разъярён. Его глаза покраснели, а желваки напряглись.       — Врёт она!       — Кто, моя сестра? — спросил я с наигранной невинностью. — Что Вы хотите? Ей шестнадцать лет. Было бы странно, если бы на в этом возрасте не врала.       — Моя обожаемая невестка. Врёт и не краснеет. Водится за ней такой грешок — выдавать желаемое за действительное. Знайте же, что к расследованию она не причастна. Её с первого же дня отстранили. Она своё дело сделала, запихав труп в мешок. Больше от неё ничего не требовалось. А теперь она пудрит мозги школьнице, втянула её в эту игру. Бытовая алкоголичка с манией величия и патологическая лгунья. Если Вам не окончательно наплевать на судьбу сестры, оградите её от Солей. Не потакайте этой нездоровой дружбе. Работнице полиции абсолютно не за чем болтаться со школьницей. Это противоестественно. Честно говоря, мне порядком осточертела эта история с Аннаис. Мне надоело слышать её имя. Когда уже проклятые журналисты потеряют интерес? Когда случится очередной теракт, не иначе.       Шарль резко развернулся и покинул мою квартиру, так и не захватив с собой вещи Солей.       Оставшись наедине с картиной, я какое-то время сидел на корточках перед ней, боясь прикоснуться. Что-то изменилось в ней со вчерашнего дня. Мне казалось, что краски стали ярче. Это любительское творение, наивное и полудетское, осмеянное обывателями, жило своей жизнью. Энергия, исходившая от полотна, овладела мной, окутала мою голову каким-то дурманом. Темноволосая девушка с бубном на фоне собора. Я уже где-то видел эти оголённые смуглые плечи, в прошлой жизни должно быть. Когда мои веки сомкнулись, я услышал рокот бубна и тонкий голос, напевавший:

Отец мой орёл, Мать моя орлица. Плыву я без ладьи, Плыву я без челна.