Non timedo millia populi circumdantis me. Не убоюся полчищ, обступающих меня.
Такие молитвы обычно читали перед казнью в средние века. Моих поверхностных познаний истории хватало, чтобы уловить связь. Кого-то собирались вешать или жечь. Быть может, это была какая-то сцена из фильма, который я просмотрел в юности? Почему именно она восстала в моей памяти? Вибрация телефона выдернула меня из полудрёмы. На экране светилось сообщение от Кристины Руксель. «Привет, Алхимик! Как тебе этот мальчишка Диманш? Угадай, кто его к тебе направил? Долгосрочный пациент, прекрасный кролик для твоих опытов. Только не говори, что я никогда для тебя ничего не делала. Да, я понимаю, ты до чёртиков гордый и не любишь принимать помощь. Не смотри на это как на помощь. Это наша общая миссия. И ты от неё не отвертишься». Мне не хотелось вступать с ней в беседу, но я почему-то побоялся ей не ответить. Эта ведьма Фалурдель следила за мной, считала мой пульс на расстоянии. Я решил, что будет разумнее и безопаснее подыграть ей. «Ты всё знаешь. Расскажи мне лучше про Аннаис Гиберто. Что это за тварь? Кто её родители? Чем она занималась помимо дрыганья в клубах?» «А вот это мы обсудим во время очной встречи. Давно мы с тобой не виделись, Алхимик. Проверь почту. Я тебе прислала небольшой гостинец. Всё, пока. Не буду отвлекать тебя от работы». Шуршание в коридоре сообщило о приходе Жанны. Наверное, я оставил входную дверь не запертой, раз она так легко проникла в квартиру. Сбросив стоптанные босоножки, она вошла в кабинет и швырнула мне на стол какой-то пакет. — Вот, швейцар попросил передать. Вроде от твоей коллеги. Видать, она не осмелилась сунуться в гнездо филина. Только не возомни, что я теперь у тебя на побегушках. Она собиралась ещё съязвить, но тут её взгляд упал на картину Флорана, висящую над моим рабочим столом. Изменившись в лице, она притихла. Одну руку она положила на грудь, а другую прижала к губам, точно пытаясь подавить возглас. — Это мой подарок тебе, — сказал я. — Нравится? Пусть пока повисит у меня до конца учебного года, а когда сдашь экзамены — заберёшь к себе. Украсишь стену общежития. — О, это божественно, — пропела она. — Волшебно! Я понятия не имела. Спасибо тебе… от нас обеих. — Только не говори, что у тебя началось раздвоение личности. Что значит — «от нас обеих»? — Нет, не раздвоение. Наоборот, мы слились воедино. Неужели ты не понимаешь? Аннаис живёт во мне. Мы были так близки. Частичка её осталась со мной. Она благодарит тебя моими устами. Ей так приятно, что ты спас картину от злых языков. Если бы она продолжала висеть в галерее, её бы разнесли в пух и прах. Сейчас модно восхищаться чёрными квадратами и скомканной проволокой. Всё живое, человечное и настоящее высмеивается. Я не успел отпрянуть, как Жанна бросилась мне на шею, что сбило меня с толку. Я знал её привычку нападать со спины, но она никогда не обнимала меня когда мы стояли лицом к лицу. В детстве у меня была чёрная собачонка, смесь пуделя и терьера, которая любила бросаться мне на грудь. В эту минуту Жанна напомнила мне эту шавку. Поцелуем в щёку дело не ограничилось. Сжимая мою голову горячими ладошками, она провела языком по моим сжатым губам. От этих нежностей мне захотелось плеваться. — Тьфу, накурилась. Понимаю, что это замечание было немного лицемерно с моей стороны. Я сам не гнушался сигаретами. По крайней мере, у меня хватало учтивости полоскать рот. А от этой дурёхи разило так, будто она пропустила через себя дюжину нефильтрованных самокруток, которые пользовались таким успехом в пансионе. — Тебе не нравится? — Добавки не попрошу, уж точно. Так как она не собиралась оставлять меня в покое, мне пришлось её снять с себя, довольно грубо. — Прости, — проблеяла она, точно ягнёнок, — у меня мало опыта. — Опыта у тебя предостаточно, — ответил я, вытирая губы. — Уверен, твои подружки практикуются на помидорах, огурцах и даже на чернокожем садовнике, который стрижёт газон перед общежитием. — Нет у меня подружек! — выкрикнула она с пафосом. — Никого нет. Я совсем одна в этом мире. — И чья в этом вина? Липнешь к людям, а они от тебя шарахаются. Посмотри на себя! На голове сиреневая солома. Жалкая попытка бунта. В тебе всё жалкое и напускное. Люди это чувствуют и смеются над тобой. Браво, Молендино! Теперь ты уподобился уличному ублюдку, пинающему щенка. Взрослый мужчина не имеет права говорить такие гадости шестнадцатилетней девчонке, какой бы оторвой она ни была. В эту минуту я не мог сдержать этот поток жестокости. За свои неполные тридцать шесть лет жизни я не позволял себе так обращаться ни с кем. А тут я буквально сгорал от желания довести Жанну до слёз. Как ни странно, она не обиделась на меня за мои последние слова. — Не понимаю, — сказала она, дёрнув щупленьким плечиком, — разве ты этого не хотел? Ещё не так давно ты предлагал мне убежать туда, где небо синее-синее. — Ты меня с кем-то путаешь. Может, тебе это предлагал уборщик из общежития? Я не собираюсь никуда убегать, а тем более с тобой. Мне вполне уютно в Париже. Небо здесь достаточно синее. Ты рехнулась. — Наверное, — она молчала несколько секунд, разглядывая шнурки на моих ботинках, а потом подняла на меня глаза, которые вдруг показались мне больше и темнее. — Ты полгода меня преследовал, угрожал мне, обвинял. А тут… я сама, сама иду к тебе навстречу. Надо было сразу соглашаться. Тогда, на площади. Площадь. Почему она упомянула площадь? Неужели она тоже была там и слышала молитвы на латыни? — Чего ты ещё накурилась помимо обычного табака? — Хочешь, станцую для тебя? Может, тогда ты вспомнишь. Тебе так нравились мои танцы. Ты называл меня ангелом мрака. Выпятив нижнюю губу вперёд, она сделала жалобно-лукавую гримаску, от которой меня передёрнуло. У Жанны был талант подражать другим, входить в образы, имитировать чужие голоса, но на этот раз она не притворялась. Её телом действительно владела иная сущность. Обычно её ужимки меня раздражали, но на этот раз мне стало по-настоящему жутко. Я своевременно напомнил себе, что передо мной стоял обычный проблемный подросток. — Жанна, я понимаю, тебе обидно смотреть на одноклассниц, у которых нормальные семьи. Да, у многих родители в разводе или живут как кошка с собакой, но у тебя даже такой семьи нет. Наверное тут есть доля и моей вины. Жаль, что я не смог стать для тебя отцом или братом. Но это не оправдывает твоих выходок. Если ты действительно что-то нюхаешь или куришь покрепче сигарет, учти, мне ничто не помешает упечь тебя в клинику для юных наркоманов. — Ты это сделаешь? — Без труда. У меня связи. Я многих подростков туда упёк. Достаточно одного звонка, и за тобой приедут. Предупреждаю, кормят в клинке ещё хуже чем в пансионе. Одни зелёные бобы на пару. — У тебя хватит низости. — Да, у меня хватит низости выполнить свой долг профессионала и опекуна. В твоём состоянии нельзя бегать на воле. Жанна тряхнула своей лохматой сиреневой головой, и мне показалось, что я услышал лёгкий звон, который издаёт монеты или длинные серьги, собранные из колец. — Ничто! — выкрикнула она. — Ничто не трогает нас в тех, кого мы ненавидим. — Ну ты загнула! Мою ненависть не так просто заслужить. — Ты прав, это слишком сильное чувство, на которое ты не способен. Тебе наплевать. Ты многого не знаешь из того, что случилось со мной. Я молчала, так как знала, что тебя это не потревожит. Помнишь, как я проходила катехизис пару лет назад? Там был такой священник. Ну вот… Он вёл себя… Подключи воображение. Ты наверняка знал и отводил глаза. — Я отлично помню этот класс катехизиса и что его вела монашка. Лекции проходили посреди бела дня с открытыми окнами и дверями, а родители ждали в коридоре. Если хочешь разжалобить меня, придумай что-нибудь пооригинальнее этой фантазии про священника-извращенца. Я видел своё отражение в стеклянной дверце шкафа: надменный, снисходительный мерзавец в кашемировом кардигане, скрестивший жилистые руки на груди. Осознав своё поражение, Жанна топнула босой ногой, испустила истошный вопль и ринулась в ванную. Я слышал, как она говорила за закрытой дверью: «Солей, я сегодня не приду. Мне так страшно. Мой брат взбесился и избил меня. Да! Сама не помню как началось. У меня такие синяки на руке. Он мне чуть сустав не вывернул. Больно как… Он такой сильный, и сам не отдаёт себе отчёт в минуты ярости. Ведь он и шею свернуть может».Глава 11. Кого мы ненавидим
16 июня 2019 г. в 06:50
Мой новый пациент не знал, что я записывал нашу первую сессию. После его ухода я проигрывал её заново, чтобы заносить детали в электронные архивы и составлять протокол лечения. Безусловно, материала для работы были предостаточно: несколько сопутствующих патологий, которые подпитывали друг друга. Помимо социальной тревожности и дисморфофобии наблюдался ярко-выраженный комплекс вины выжившего. Эти отклонения составляли гармоничный благоухающий букет, который мне предстояло разобрать по стебельку.
С каждым прослушиванием мне казалось, что я улавливал новые побочные звуки, походящие на бормотание толпы. Откуда брались эти звуки? Ведь мы вроде сидели в кабинете с закрытыми окнами. Складывалось впечатление, что помимо моего разговора с пациентом записывающее устройство уловило какое-то событие. Сконцентрировав внимание на шумовом фоне, я закрыл глаза и погрузился в знакомый мне полутранс. Я знал, что стою у главного портала собора Богоматери. Меня окутывал запах ладана и растопленного воска. Из невнятного бормотания я сумел различить слова на латыни: