Дорога на Монфокон

      Коридор больницы походил на морозилку. В приёмной сидело несколько матрон предклимаксногого возраста, страдавших приливами жара на почве гормональных перепадов. Они и регулировали температуру в здании, обрекая остальных на медленную смерть от гипотермии. Им было комфортно при температуре +10, зато у меня стучали зубы. Я вдруг вспомнил про свой чёрный плащ с капюшоном. Как бы он мне сейчас пригодился!       Минут десять назад Солей увели в радиологию делать снимки грудной клетки. Медсёстры поддерживали её с обеих сторон, в то время как она волочила ноги и что-то вяло бубнила. Она всю жизнь страдала от довольно распространённой фобии медицинских учреждений, а после смерти отца эта фобия обострилась. Прошлую ночь она провела в моей постели. Думаю, вас не удивит это признание. Несколько часов, мы лежали лицом друг к другу и обменивались поцелуями, которые ни к чему не привели, а потом заснули в обнимку. Такая вот современная французская дружба между двумя бывшими врагами. Я давно смирился с абсурдностью ситуации и просто плыл по течению, стараясь не анализировать происходящее. После ночи целомудренных ласк я как добрый друг сварил ей кофе и сделал бутерброд с малиновым джемом, а потом сопроводил её в больницу.       Чтобы убить время, я решил послушать радио и надел наушники. Переключая станции, я вдруг услышал колокольный звон, за которым последовал молодой, слегка хриплый голос. В эфире «Парижский набат». С вами Томас Диманш, ваш верный звонарь. Посвящать вас в столичные трагедии — моя горькая привилегия. Сегодня у нас в гостях следователь Тортерю. Он великодушно согласился ответить на некоторые неполиткорректные вопросы.       У мальчишки был прекрасно подвешен язык, надо отдать ему должное. Он был создан для этой работы и чувствовал себя в своей стихии. Как ни странно, до его первого визита я понятия не имел, что это радиошоу существовало. На нём свободно обсуждали то, о чём не печаталось в газетах. Французской прессой заведует такая же мафия, что и научными издательствами. Коррупция, цензура, пропаганда и там, и там. Хочется чего-то свежего и отдалённо правдивого? Обращайся к альтернативным источникам. Меня немного удивило, что солидная фигура вроде Тортерю соизволит беседовать с ведущим андеграундной радио программы. Бывалый следователь говорил без обиняков.       — Мне бы хотелось, чтобы больше выходцев из Магриба шло в правоохранительную сферу. Не секрет, что парижские пригороды давно представляют собой неофициальную республику. Услышать французскую речь в районе Бульвара Барбес — огромная редкость. Белые французы полицейские неохотно патрулируют этот район по вполне понятным причинам. Им легче отвести глаза и проехать мимо драки, чем лезть со своим уставом в чужую мечеть. Навести порядок там могут лишь мусульмане в формах. Не вижу смысла кривить душой и распевать о том, что закон один для всех, что закон не видит цвета кожи и не слышит акцента. Всё это пагубные байки либералов, которые в упор не хотят видеть действительность. Одиннадцатый, восемнадцатый и двадцатый муниципальные округа — это халяльное мясо на рынке, богатый выбор правоверной одежды со скидками — каждая вторая здесь ходит в бурке — и пять раз в день призыв муэдзина. В районе Бельвиль немусульман практически не осталось. Париж разделён на два мира, и мир этнических французов всё сжимается. Кто ещё хочет говорить о красочном слиянии культур? Кто живёт в пузыре многонациональных фантазий? Я имею в виду одного художника-дилетанта, чьё имя я не буду называть и который наверняка не слушает эту передачу. Его художества висят в коридоре над забегаловкой в Монмартре. Он помолвлен с одной из сотрудниц полиции. Так вот, пусть этот защитник ущемлённых скажет спасибо за то, что начальство держит его невесту в центре города. Блондинке в брюках противопоказаны выезды в кварталы вроде Мартелла или Сен-Дени.       Я с интересом слушал откровения Тортерю, хоть голос его звучал монотонно. Инспектор говорил без тени гнева, тревоги или стыда за свой город. Томас Диманш изредка задавал ему наводящие вопросы, но Тортерю их в основном игнорировал и говорил на те темы, которые казались важными ему. Он привык, что в повседневной работе вопросы задавал он. Странно, что имя Аннаис Гиберто не всплыло в разговоре. В моём сердце поселилась робкая надежда на то, что эту историю начали забывать.

***

      Стеклянные двери блока радиологии распахнулись, и на пороге появилась Солей. Её лицо не выражало ни тревогу, ни облегчение, а смесь изумления и досады.       — Рога сатаны, — сказала она, плюхнувшись мне на колени и обняв меня за шею. — Радиолог продержал меня минут сорок. Рассматривал снимки во всех ракурсах и допрашивал меня. Никакой онкологии, слава Богу. Зато сгусток рубцевой ткани на мышцах вокруг рёбер и на лёгком. Такие рубцы остаются от прострелов и ножевых ран. Но на коже ни следа! Будто меня пырнули ножом, а потом натянули новую кожу. Ни радиолог, ни травматолог, ни пульмонолог ничего подобного не видели за свою практику. Какая-то медицинская загадка! Видишь, как мне везёт? Почему все нелепые происшествия случаются со мной?       — Это своего рода стигмата, — сказал я полушутя.       Солей расхохоталась так звонко, что пожилая курица за стойкой в приёмной сердито покосилась в нашу сторону.       — Это вовсе не смешно, — продолжал я с наигранной серьёзностью. Тебя обследовали все специалисты — кроме экстрасенса. Я знаю одну особу, которая будет рада побеседовать с тобой и объяснить твой недуг с точки зрения эзотерики. Тебе не знакомо имя Кристины Руксель? Она моя бывшая однокурсница. B своё время была большой шишкой в мире фармацевтики. У меня с ней встреча. Думаю, она не станет возражать, если ты присоединишься к нам за кофейным столиком.       Солей заёрзала у меня на коленях.       — Я обещала Флорану, что проведу день с ним. Не могу же я его избегать до бесконечности. Как никак, мы помолвлены, — она достала из-за пазухи конверт и передала его мне. — Здесь мои снимки. Покажи их своей приятельнице. Работники больницы всё равно не знают, что с ними делать.