Дорога на Монфокон

      Ведьма выбрала место встречи на Ситэ рядом с Отель-Дьё, где за напёрсток кофе берут десять евро. Что поделать? Я был вынужден играть по её правилам. Мне было не привыкать к морю туристов с их палками для селфи. Я знал, что этот госпиталь представлял собой сентиментальную ценность для Фалурдель. Ещё будучи выпускницей факультета химии она бегала туда с чемоданчиком предлагать пробники новых препаратов.       «Не гляди в сторону собора, Молендино», — говорил я себе, когда пересекал мост.       Каким бы толстокожим я себя ни считал, вид пострадавшего храма нагонял депрессию. Кажется, там собирались возобновить службы. Я на минуту представил себе священников в защитных шлемах, которые носят строители. Что там обещал наш обожаемый президент? Полную реставрацию за пять лет. Блаженный юнец разбрасывался обещаниями, не имея элементарных познаний ни по физике, ни по архитектуре.       Не гляди туда, Молендино.       И всё равно я глянул. И не пожалел. Без шпиля собор смотрелся даже более гармонично. Клянусь, мне не жаль было шпиля. Его прицепили в конце девятнадцатого века. Розетки и колокола были на месте. Да простит мне Бог мои кощунственные мысли, мне казалось, будто собор сбросил с себя лишнее.       Я почувствовал присутствие ведьмы ещё до того, как мой взгляд встретился с её взглядом. К аромату кофе и корицы примешался запах эфирных масел. Фалурдель любила умащивать своё тощее тело всякими бальзамами, которые сама и смешивала в своей лаборатории. Мне не составило труда найти её по запаху. Ведьма сидела в углу кафе и ковыряла малиновый корж. На жилистых запястьях поблёскивали серебряные браслеты.       — Светит, но не греет, — поприветствовала она меня своим бормотанием.       — О чём ты?       — Не о чём, а о ком. О твоей солнечной богине, разумеется.       — У меня есть богиня?       Фалурдель переплела смуглые длинные пальцы под подбородком.       — Кончай придуриваться. Речь идёт об этой легавой, Шатопер. Каждые сто лет в Париже рождается солнце в человеческом облике. Мальчик по имени Феб… Девочка по имени Альба, Аврора, Солей… Они слепят глаза, но от них мало проку. Пустой блеск.       — Я бы не назвал Солей пустышкой.       — Не путай багаж с содержанием. Как раз багажа у неё предостаточно. Именно потому, что в ней мало содержания, сосуд наполнен всяким хламом.       — Сжалься, Кристина! Ты звучишь, как её будущая свекровь.       — А госпожа Алоиза не так уж неправа. Слушай, я ничего не имею против Солей. И даже если ты с ней переспишь, для тебя не будет никаких кармических последствий. Никаких новых ощущений ты не получишь. Конечно ты можешь продолжать тискать её точно ребёнок плюшевого мишку. Как женщина она не развилась полностью. У неё сексуальность на уровне шестого класса. Можешь проверить для себя. Её миссия — освещать дорогу другим. Во всей этой истории она не больше, чем карманный фонарик.       — В этой истории?       — Не притворяйся, будто не понимаешь, о чём я. Я имею в виду историю, в которую мы уже несколько столетий затянуты. Историю, которая повторяется с некоторыми вариациями. Облажался ты, алхимик, — покачав головой, Фалурдель окунула кончик бледного языка в кофейную гущу. — Чем ты думал, когда оставил ящик стола открытым? Неужели ты думал, что твоя сестрица упустит шанс полакомиться? Небрежность погубит тебя, Молендино.       Я не видел смысла спрашивать, как она узнала о том, что Жанна стащила одну из синих таблеток.       — Это было своего рода испытание, — сказал я в жалкой попытке реабилитироваться. — А что если я нарочно оставил ящик открытым? Она же не сожрала целую пачку. Девчонка отчаянная и любопытная, но с жизнью расстаться не спешит.       Фалурдель склонила свою изящную голову, и седая прядь окунулась с чашку с кофе.       — В том-то и дело, что спешит. Молендино, твоя сестра глубоко несчастна.       — Как и все подростки, — ответил я, сметая крошки со стола. — Каждый из них считает, что его надуманная боль уникальна.       — Ей глубоко противно положение, в котором она оказалось. Жанна не хочет продолжать существование в этом теле, в этом времени, в этой стране.       — Зря моя покойная матушка забрала её из детского дома. Лучше бы отец подобрал препарат от аллергии, и они бы завели щенка. Приёмыши так неблагодарны. Кажется, у меня тоже был приёмыш в прошлой жизни. В конечном счёте он подложил мне знатную свинью. Не то с крыши столкнул, не то ножом в спину ударил. Или это я кого-то ножом ударил? Не помню. Эти образы, воспоминания, точно обрывки старой плёнки.       Фалурдель положила свою прохладную клешню на мою руку.       — Выпей красную таблетку, и всё прояснится. Мозаика сама сложится. Что касается Жанны, она надеется, что в следующий раз ей повезёт, что её ждёт выгодное перевоплощение. Она будет обожаема. Быть может, ей перепадёт десятая доля славы, которой успела насладиться при жизни её подруга.       Разумеется, разговор перешёл на покойницу Гиберто. Ради этого Фалурдель и вытянула меня на Ситэ.       — Кажется, ты хотела рассказать мне про семью Аннаис, — сказал я.       — Семья — громко сказано. Кстати, её мать ещё жива. Мы с тобой обязательно навестим её. Слыхал про психушку «Крысиная нора»? Вот уж где море материала для научной работы, милый мой алхимик! Бедняжка Пакетта. Совсем из ума выжила, ещё задолго до смерти дочери. Наивная амбициозная провинциалочка не выдержала столичного успеха. У них с матерью был неплохой бизнес в Реймсе — «Ателье Шантфлери». Они шили свадебные платья на заказ.       — Сейчас мало кто сочетается браком, — отметил я. — Сколько их нужно, этих свадебных платьев? А на приёмы ходят в рваных джинсах и чёрных майках. Электричка ушла. Бизнес изжил себя.       — Возможно, юная Пакетта так и рассуждала, когда приехала в Париж со своим портфолио. Её быстро взяли заведующей костюмами в театр оперы и балета. У них как раз было открытие сезона. Целый день она возилась в примерочной, болтала с певицами и балеринами. Работа-мечта. Вроде, живи и радуйся. Вот она жила и радовалась — даже чересчур. Богемная среда — погибель для провинциалки. Там помимо алкоголя и кокаин, и героин. Лучше не знать, что происходит за кулисами. Когда артистка внезапно исчезает со сцены, говорят что ногу подвернула или голос сорвала. Обычно, за этим кроется передозировка. Ну вот, и Пакетта не избежала этой участи. Когда она начала сшивать части мужских и женских костюмов, её из театра. К тому времени она была беременна от звукооператора. У него была побочная халтура — он пел в каком-то цыганском ансамбле. Он всем говорил, что якобы цыган по происхождению, но я думаю, это была фишка для имиджа. Сам знаешь, белым французом быть не модно и неприлично. Когда Пакетту уволили, он быстро умыл руки. Зачем ему были лишние неприятности? О дочери он узнал только когда Пакетту лишили родительских прав. Малютке Аннаис было около года. Мать целыми днями валялась под кайфом. В конце концов соседи настучали в органы опеки. Разумеется, ребёнка поспешно изъяли. Девчонка оказалась миловидной и без отклонений, хоть и немного анемичной. Её бы могли без труда пристроить в приёмную семью. Но тут выяснилось, что у неё есть биологический отец по близости. Не будучи совсем законченным подонком, он забрал девчонку в свою прокуренную конуру. Так она и выросла в ногах у музыкантов. От них она и нахваталась всяких фокусов. Музыканты любили её, баловали и опекали. Просто чудо, что она не подсела на какую-нибудь дрянь. Пару лет назад её отец погиб в драке. Его пырнули ножом после выступления. Сам нарвался, говорят. Ансамбль распался, и девчонку забралa к себе одна вокалистка. С родной матерью Аннаис не виделась и даже не особо интересовалась её судьбой. Представляешь? Сумасшедшая Пакетта до сих пор утверждает, что её дочь «украли цыгане».